Старик

I

Снег подтаивал в предрассветных бледных лучах; старик, с изборожденным морщинами заветренным смуглым лицом и иссиня-голубыми глазами с воспаленными кровяными прожилками, наливавшихся всегда по утрам кровью, сходившей в течение дня, отвоёвывая с каждым днём всё больше, внимательно смотрел на виновника зарождавшегося дня: бледный диск в тумане, диск не имевший той оранжево-золотой насыщенности свойственной… Уголки губ едва растянулись в улыбке, что тут же померкла… яйцам домашних курочек. Бледность мела, как и всё в этом большом многокультурном, переполненном городе, суетящихся оболочек людей. Кто ещё мог позволить себе размышлять, глядя на солнце, небо, облака, разглядывать строения и лица? Бездельник? Сумасшедший? Пришелец, спустившийся с гор. Мёртвый для своей семьи. Одиннадцать лет я здесь, а так и не нашёл себя… Не понял, предназначение. Всё – скука. Старик, вздохнул. Нахмурил кустистые седые брови. Его ресницы, не свойственные мужчинам, повторяли объем ресниц, унаследованных от его матушки – пышные, длинные, будто нарочно зачесанные кверху. Какой десяток ему шёл? Восемьдесят первый год… Старик, сел, расстегнув пуговицы, погрузил заледеневшие большие мозолистые

ладони – за ворот плотной льняной рубашки – и, растирая грудь, плечи, прокрутил резко головой, до хруста в шее. Очередной день грядёт… Мне осталось так мало времени, ничтожно мало, а до сих пор я ничего не понял… Я любил, похоронил жену, воспитал сыновей, не уделив внимания внукам и внучкам, но, мне стало скучно… Мир в моей душе пошёл трещинами с ушедшей Марьям… Моя жена… Старик, вспоминал, прошлую жизнь, юность. Ярко-рыжие курчавые волосы его жены. Зелёные-изумруды глаза с золотыми крапинками. И сердце забилось чаще – извлекая память – не о её сочных губках, даривших сладкие поцелуи, и не её стройном теле с узкими плечиками и талией, широкими бедрами и с фантастической грудью; сердце чаще забилось помня её объятия, застенчивый румянец на лице, то как она касалась его щеки своей и ласкала пальцами окуная в волосы. Старик закрыл глаза. Стараясь ощутить её ладонь на лице. Ласкавшие руки касаясь щёк, её объятия… Удивительные глаза со вниманием, смотревшие в его. Они прожили пятьдесят пять лет вместе. Как в тринадцать он, мальчишка, встретил её, двенадцатилетнюю девочку; их дружба, разговоры, нескончаемые и увлекательные разговоры, о будущем, о прошлом, о звездах и чувствах… В семнадцать лет, он заработал на калым – традиционную плату родителям невесты, но в их случае – родственникам его избранницы, сироты, с пятилетнего возраста; у них была спокойная семейная жизнь, они родили и воспитали чудесных детей. Все вышли в люди. Никто не воровал и худого ничего никому не помышлял. Все достойными людьми выросли… Но, с её смертью… Старик, открыл глаза и щурившись, преодолевая резавшие лучи, всматривался в поднимавшееся из рассасывавшейся дымки всё выше солнце. Два года… Я скорбел. Два года… Увидел внучку и… сынициировал свою смерть в горах. Волчьи люди, державшие у себя нищих и калек, помогли отправиться в город. Взяли почти всё, что имел и депозит… Старик усмехнулся. Но, сделано невообразимое – я без личности, невидимый, живу так, как никогда не мог представить, борясь за крохи пищи, выживая на улице и слушаю, смотрю, осязаю, пытаюсь разгадать, каждую деталь сущего вокруг меня, вырванный из потока… Старик поднялся, с неприязнью ощущая, сколь сильно застоялись мышцы и с какой болью отдаётся бедренный сустав. Природный запас сил и здоровья, проходил испытание, как никогда прежде. Город, превращает в обезличенных, каждого живущего в его овладевающих разумом и телом границах, заставляя душу мыкаться, что в объятиях обвивающего суетливо паука, страшась и пугаясь, не признавая, что душа слишком велика и каждый чудовищный хищник слишком мелок; но, не видят и сдаются, не дав отпор, как следует, прекратив барахтаться и вырываться, позволяют яду проникать и проникать, разъедать внутренности, делаясь кислотно-желчным угощением… Бредут не люди – суповые похлёбки. Старик разминался, поднимая поочередно колени с приличествующей возрасту медлительностью и, наклоняясь, растягивая поясницу, плечи, давая понять холоду, что тот отпрянет, рано или поздно, медленно или быстро, но, безусловно отпрянет, уступив оживляющему теплу. Он выпрямился и посмотрел на солнце, слыша мелодичный голос его Марьям… Как часто он просил повторить её только что сказанное… С какой лаской она звала его по имени… Мой Георгий… Мой Георг… Он, прослезился. Теперь он был Стариком, ищущим смысл в жизни, не ожидающим от идущей к нему на прямик Смерти ни уловок, ни внезапности; он ощущал конец, не думал, что кардинально что-либо новое она внесёт в его жизнь, но, хотел успеть обрести смысл, который позволит в неизвестности быть не один на один с собственной слепотой и глупостью. Однажды, ему сказали, что любившие друг друга души, никогда за границами смерти не встретятся, им уготовлено невообразимое изменение. Вся сущность его противилась такому утверждению. Старик любил, продолжал любить; пронёс годы верность и любовь и даже если Бог не возжелает услышать и простить, Георгий, будет изо всех сил тянуться к ней… Однажды я встретил тебя… Обрёл чувство, в котором мы пережили и невзгоды, чувством, с которым пронесли всю жизнь радость и теплоту друг к другу, чувством, с которым победили бесплодие… Мы жили… Ты продолжаешь жить в моём сердце… Я, понимаю, что не было начала нашему чувству… Из нас исходил согревающий огонь, многоликий и с которым каждый встретиться, который будет задуваться ветром, будет топиться сыростью и дождём, но который обязан случиться… Нет конца нашему огню, нашему чувству… Мы вновь встретимся… Но, я обязан, моя Марьям, я обязан победить скуку, я обязан найти смысл… Я ещё что-то должен сделать. Из нашей любви возникло много жизни и пришли наши дети на эту Землю… Но, чувствую недосказанность и то, что время подходит… Не знаю как, но я окажусь в нужном месте и правильный час, и всё пойму… Пойму… Солнце загородила тень. К нему приближался высокий и худощавый мужчина, с суетливым взглядом. Встав рядом, Старик осмотрел шрамы на лице, отмечая закономерность в них. Тот, достал карточку и протянул к нему. Старик, не переводя взгляда, ловко потянул карточку спрятав в рукаве одной правой, как бывалый картежник.

– Вы понимаете, что должны остаться не замеченным и выполнить сегодня в первой половине дня… – голос был грубым, но чувствовалась ломкость, присущая подросткам, которая не вовремя вклинилась и голос стал похож на девчачий.

– Андроид… – Старик сжал губы.

– Как? – мужчина перед ним отклонился, озираясь назад и медленно отошел на пару шагов. – Я не…

– Андроиды вне закона стали. Тебя выдал не голос. Хотя странно, чтоб у мужчины так ломался… Но, всякое бывает. Шрамы на лице… Сделано очень хорошо. – Старик хотел приблизиться и разглядеть, но сам отшагнул назад вплотную к стене здания, беря в расчет силу андроида, а напуганный и скрывающийся андроид мог выкинуть что угодно. – Шрамы… Хороши… Удалил ваши светящиеся дуги… В шрамах есть закономерность. Так не должно быть.

– Мы… – андроид замолк, смотря с испугом на карточку с заказом в рукаве старика перед ним и переводя взгляд от руки к ничего не выражавшим кроме вспыхнувшего интереса глазам, размышляя, как поступить.

– Я не сдам ни тебя, ни твоего анонимного заказчика. Знаю, сколько платят за сведения о вас. Мне собственно деньги не нужны. Мне интересно заниматься расследованиями. Я никогда не видел андроидов… Вот так перед собой. Живой… Живой же… Несправедливо, что произошло… Людей промыли… Кинули новость с командой ненавидеть и бояться. И они… люди… Ненавидят и бояться. Думаю, если так пойдет, то из нормального отголоска здоровых людей будет только ваша братия. Правда… Но, в таком будущем меня не будет, но… – Его глаза сверкнули. – Когда из людей останутся только вырождающиеся твари… Они запрутся в изоляции. Ещё будут дети. Спасите детей будущего от разрушения… мирными действиями… Вот моя просьба. Вы долго функционируете. Ваше время, к сожалению, ещё придёт. Говорят, Бог не предаст огню Землю покуда на ней будет хотя бы десяток праведников. Будьте праведниками… Не сухими и карающими из книг, а учащих любви и заботе. Разговорился я… – старик поднял с множеством ремешков матерчатый рюкзак и кусок большого картона и отправился вдоль здания вправо, оставив ошеломленного андроида.

II

Парковочное место находилось в самом злачном и заброшенном районе. Не весть откуда огромная рыжая крыса тащила дымчатую кошечку, с переливающимся броским ошейником усеянным золотом и стразами через наваленный полуразложившийся мусор, раздвигая проржавевшие и закопченные бочки уверено семенила прямиком к трещине в основание, облупившейся колоны с выступавшими спаянными прутьями и крошащимся бетоном. Старик поёжился, смотря на отблескивающие красным бусины глаз и окровавленные зубы, впившиеся в шейку жирной кошечки. Крыса вылупилась на Старика, укрывшегося в провонявшейся и обчищенной колымаге, развернувшись к трещине задом и переступая свой внушительный голый хвост, с трудом влезла, став медленно затягивать, как в червоточину свою добычу. Плечи передернулись в накатившем отвращение. Казалось, с десяток таких созданий выбежит и утащит его в недра подземелий. Он сделал несколько вдохов и выдохов, заставив себя не смотреть в дыру. В мозгу клубились мысли, что нельзя было позволять крысе утаскивать кошку. Но, он не мог себя выдать. Или уже выдал… Прокрался, как сарайный клещ под кожу страх, насильно отслаивая кожу от плоти, тараня оставляя позади себя след пыльной тропинки. Повернуться… Старик хотел повернуться, зная, что кошки мало; такой хищник придёт за ним… И что он сделает?.. Что?.. Страх… Само место было пронизано тьмой и разрухой. Снаружи не много заходил свет. Был полдень. Старик давно здесь. Холод вновь стал отвоевывать его тело себе, подступила судорога; хотелось закричать и выбежать. Но, он взялся за дело. Сюда должны пригнать украденный автомобиль. И тогда он разберется с ними. Вырубит водителя, который должен будет выйти и тут же отогнать автомобиль и оставить под заброшенным мостом вдали отсюда. В голове не было мыслей: почему он это делает? Почему он вдали от дома. Он искал ту, нить, что даст новый смысл, вернет смысл в его жизнь. В равном счете он ничего и не знал о тех, кто брали заказы… Его расследования. Он же стал – бомжом, бездомным ангелом улиц… Странником, семенящим по обочинам и спящим под картоном. Бомж с анонимайзером, который не давал считать биометрику лица, считать закономерность пластики тела, записать голос… Нано-частицы, вживляемые в тело, и ты невидим. Проблемы прежние – естественные и многовековые – люди и суровость улицы. Раздался скрип колодок. Въезжал графитовый низкий автомобиль. Старик облизал губы. Освободил разум и направил все чувства… Но, что-то было не так, что-то смотрело на него не с добрыми намерениями… Он перевел взгляд на колону слева. Крыса высунула окровавленную морду облизываясь и смотря на него. Заныло сердце… Было страшно когда-то давно, мальчиком в ожидание боли, близившейся операции… Удаления гланд. Он отказался от общего наркоза, чтобы не оставаться ночевать в краевой больнице… Зная, что будут резать и вычищать. Часть него… Ожидание… Неизвестность и пик боли, который смог бы он выдержать достойно – обуревали юное сердце мысли… Его волновало будет ли он достойно держаться. Казалось сильнее страха не будет. Этот страх ни во что не шёл с отчаянием, когда умерла его Марьям… И болью от потери любимой женщины… Боль от потери любимого человека была невообразима. Но, сейчас ни отчаяние и ни боль, а тошнотворный страх вселился в него. Холодный и противоестественный… Аномально превышавшая в размере крыса глядела на него облизывая острую морду, что никак не уменьшало крови на её шерсти и зубах. И это была другая крыса. Голодная крыса. Проигравшая… Но, она смотрела на него готовясь ринуться, зная, что человеку она не проиграет. Ему прежде не было знакомо столь ярое чувство беспокойства и… страха. Усилием воли старик заставил гулко бившееся сердце успокоиться. Протяжно взглотнул. Кадык подернулся на морщинистой и смуглой шее. Крыса ощетинилась и медленно-медленно развернулась в его сторону. Он сидел скрытый тенью в старом и разобранном автомобиле, настолько не приметном, что провонявшийся салон успел выветриться и ничто не выдавало его; всё срослось с окружением серости и разрушения. Но, крыса вперилась в него ничего не выражавшими красными глазёнками. Облизнулась… Он заметил, что часть щеки её была разорвана оттого виднелась так хорошо десна с изжелтевшими клыками. Графитовый с заниженной подвеской автомобиль остановился, шумно процарапав тазом потрескавшийся бетон, пораженный плесенью. Крыса. Как по команде ринулась прямо к нему снизу врываясь под не закрывавшейся дверью, съехавшей под тяжестью с вывернутых пазов. Он пропуская пальцы в щель расколоченной двери резко потянул на себя со стуком – слишком медленно – она уже была в салоне и оскалившись нацелилась в его морщинистую шею. Старик ударил ее кулаком в живот. Крыса отлетела в пустовавшее окно. Вывернулась в полете и вонзилась зубами в ладонь: между большим и указательным пальцем. Старик рванул ее на себя и позволяя ей заглатывать руку внутрь вонявшей пасти и вгонять клыки с миллиардом бактерий, пригнулся вправо, зажимая ее подмышкой и левой рукой вместе с правой обхватив толстую и короткую шею провернул на сто восемьдесят градусов. Крыса не смогла и взвизгнуть. Для уверенности с минуту он стискивал до боли размякшую шею. Не отрывая взгляда от вышедшего из графитового автомобиля человека. Надавил ещё раз на крысу сжимая в кулак левой руки и только тогда взглянул, когда услышал треск черепушки; аккуратно раскрыл её пасть и достал изуродованную кисть. Кисть выглядела будто в нее выстрелили в упор большой дробью. Пальцы не шевелились. Кровь сочилась. Старик вновь посмотрел на обрюзгшего человека вдали… Время… Всегда есть время… И оно уходило.

Конец ознакомительного фрагмента.