Старикам здесь самое место
Шрифт:
– Вас ранило? – спасался Хиггинс.
– Ты что, не видишь? Вот пуля, доктор меня перевязал!
Смазав последний слог, словно не желая тратить воздух на его произношение, Ленард ощущал своё превосходство и лениво, но с раздражением сводил опасный диалог к будничной победе.
– Покажите ранение.
Хиггинс был возбужден, его голос дрожал сильнее, чем хотелось его хозяину, но фраза удалась. Он произнес ее ровно так, как и хотел: корректно, любопытно. Как если бы это сделал ребенок.
Ленард поперхнулся.
– Ты что, больной? В честь чего? Вот пуля, вот бинты в крови, вот перевязка!
Взгляд мистера
– Джентльмены, – понизив голос, неожиданно начал Хиггинс. – Мистер Ленард Прайс, негласный лидер Парадайза, борец со злом, охотник на конокрадов, самолично и смело организовал засаду на негодяев, терроризирующих город и даже подвергся покушению на его жизнь посредством одного выстрела из… какого оружия, мистер Прайс?
– Из револьвера! Какого черта, что за цирк ты тут устроил? Койл, вы там совсем с ума сошли в вашем доме престарелых и душевнобольных?!
– Револьвера, – продолжил бравый мышонок Хиггинс. – Я стал невольным свидетелем того, как вы покидали место преступления, мистер Прайс. Я как представитель законной власти города Парадайз провел осмотр места преступления и обнаружил пулю от «кольта». И теперь меня мучает вопрос: если выстрел был один, то почему пули – две? Одна у меня на ладони, а вторая у вас на подносе, доктор. Которой из них вас пытались убить, мистер Прайс?
Ленард побагровел. Его спасительная веревка оборвалась, и сейчас он летел в пропасть вместе со своим авторитетом и превосходством, прихватив с собой полуживого от страха доктора.
– Или вы скажете, что эту пулю я прихватил с собой специально для того, чтобы опорочить вас? Предлагаю окончательно прояснить ситуацию. Прошу вас, мистер Прайс, покажите ранение.
– Да пошел ты к черту! Я сотру тебя в порошок!
Ленард вскочил с кровати и бросился на наглеца, но тут же увидел перед собой дуло револьвера.
– Сядь на место! Еще шаг – и я отправлю тебя на тот свет! – заорал Койл. – Доктор Кин, разрежьте повязку и предъявите рану мистера Прайса в связи с законным требованием помощника шерифа!
Доктор Кин обреченно, еле слышно выдохнул, взял ножницы и начал медленно разрезать бинты. Последний надрез – и повязки опали, оголив плечо поверженного хищника. Рана действительно была – но не свежая. Заскорузлый рубец, напоминавший звезду, погрузил операционную в тишину.
Ленард напоминал запертого в клетке дикого зверя. Немая ярость рвала его изнутри, почти не слышно – будто связку с динамитом бросили в истощенную угольную шахту и наверх вместо грохота и камней вырвался лишь утробный звук и облако дыма. Кин сначала потупил взгляд, затем перевел его на свою табличку, после уставился в окно. Хиггинс, вышедший на первый план со своим великим разоблачением, хотел было что-то сказать, но не стал. Он и так сделался будто выше ростом.
А шериф, выкарабкиваясь из внезапно настигшей его думы, произнёс едва слышным голосом:
– Два раза в одну лунку…
Затем откашлялся, приосанился, достал наручники и проговорил дежурную фразу:
– Джентльмены, вы арестованы до выяснения всех обстоятельств. Хиггинс, наденьте на них браслеты.
С Ленарда их сняли уже в камере. К изумлению шерифа, Прайс больше не сказал ни слова. Не возмущался, не дерзил, не провоцировал. Шел впереди, как всегда, чуть задрав подбородок, словно по ошибке арестованный, уверенный в своей невиновности монарх со свитой. Надменное выражение маской застыло на его лице – чуть исказившись, правда, когда отворилась решетка и в нос задержанному ударил застарелый запах мочи. Но Прайс остался нем.
Заключенный не доставлял радости тюремщику – не страдал. Едва освободились руки, Ленард снял сапоги и аккуратно поставил их у широкой скамьи, а сам лег, подложив под голову сюртук, и отвернулся к кирпичной стене. Глаза его медленно бродили от камня к камню, от стыка к стыку, и он не находил в них ни смысла, ни плана, ни порядка. Снова стало одиноко. Отгоняя вернувшееся из детства чувство, Ленард зябко обхватил себя руками и беспокойно задремал.
II.I Прайс
Шел 1862 год, и я вместе со всем Техасом вступил в войну. Правда, мотивы у нас с ним были разные. Техас, еще недавно занимавший завидное положение мужчины, которого любят сразу две девушки, в конце 1845 года благосклонно принял предложение одной из них – США. Уязвленная страстная Мексика, к которой Техас уже несколько лет как охладел, потеряв голову, принялась мстить, да так, что в конце концов чуть совсем себя не потеряла. Воистину, если любишь – отпусти.
Проносясь по окопам, укладывая широкий шаг, я в который раз думал, зачем мне, семнадцатилетнему, еще не попадающему под закон о призыве, понадобилось накидывать себе лишний год и отправляться добровольцем? В минуты, когда страх догонял меня и когтистой лапой доставал до сердца, я корил себя за поспешно принятое решение, молил бога, в которого никогда прежде не верил, о спасении и даже несколько раз порывался дезертировать, как это делали многие. Но отдышавшись, собравшись с духом, я усилием воли оставлял себя на месте. Я просто не знал куда бежать, и поэтому доставал винтовку и закрывал глаза в надежде, что сегодня тоже пронесет.
Заряженный Энфилд трепыхался, как пойманная рыба в неопытных руках. Я совладал с ним, вскинул было руку – и тут же опустил: в нашу сторону летел снаряд, судя по жутковатому звуку, выпущенный из орудия Уитворта. Снаряд упал неподалеку, разорвался и осколками посек моих нерасторопных однополчан, что секундой ранее выбрались из окопа, а затем в него же и повалились, как соломенные куклы.
Я припал к стенке и не удержал в себе съеденную час назад фасоль. Затем кое-как утерся рукавом и вздрогнул от того, что кто-то внезапно похлопал меня по плечу.
– Хорошо, что Король Лопат воюет за нас, парень! Иначе всех нас ждал бы похожий конец, – глубокомысленно заметил бывалый вояка и улыбнулся почти пустым ртом так наивно, будто и не было рядом ни земли, ни крови, ни извергнутой мною фасоли.
Короля Лопат в стане конфедератов почитали почти как божество. Сначала был бог, сразу за ним шел Роберт Эдвард Ли. Говорили, что именно он придумал рыть «воздушные рвы», как их называли солдаты, укреплять их деревянными досками, чтобы не осыпались. А еще ему принадлежала идея растягивать колючую проволоку, чтобы дуболомные северяне упирались в нее, как коровы, и не могли пройти дальше. Наши любили судачить о Ли, ласково называя его «дядюшка Роберт».