Старинные Чешские Сказания
Шрифт:
Так и не послушались ходы и продолжали бороться за свои вольности. Жалоба их пошла на новое рассмотрение в апелляционный суд в Прагу, а им приказали направить туда же семерых толковых и надежных доверенных. Наряду со старым Криштофом Грубым, драженовским старостой, послали ходы в Прагу и Яна Козину – главаря. Но не о старых привилегиях повели с ними речь в Пражском апелляционном суде, а о неповиновении Ламмингеру и их «бесчинствах», о которых доносил Ламмингер, число которых в каждом его донесении и жалобе все возрастало. Ходы опять сослались на свои права. В доказательство предъявили они две уцелевшие у них самые важные грамоты.
Между тем управляющий Ламмингера, Кош, творивший по воле своего хозяина притеснения и насилия, так разгневал ходских крестьян, что напали они на него и его помощников. Силой ворвался Кош в Драженове в дом Криштофа Грубого, чтобы завладеть письмами, полученными от посланцев из Вены. А когда начал он и в Уезде так самовольничать, восстали против него ходы. Управляющий Кош приказал сопровождавшим его панским егерям стрелять в народ. Но уездские ходы разоружили панских егерей, а управляющего замком взяли в плен.
Но всем этим ходы только лили воду на мельницу Ламмингера. Он тотчас попросил у властей солдат. Отряд не мешкая прибыл и прежде всего занял Уезд.
Не дожидаясь прибытия солдат, уездские жители покинули деревню и собрались в лесах у выселка Гамри. К ним присоединились ходы из окрестных деревень. Оттуда под натиском более сильного врага пришлось им отступить в Поциновицы. И здесь начался бой между ними и преследующим их войском.
Много крови ходов пролилось в этом бою за исконную, милую сердцу свободу, но все было напрасно. Одолело их панское войско.
Многие из взятых в плен были брошены в тюрьмы в Пльзени, в Тыне и в Стршибрже, где их избивали наравне с бродягами и ворами. Остальных же ходов, деревню за деревней, вызывали – а было то перед самой жатвой – в Тргановский замок, и там должны были все крестьяне, бедные и богатые, присягнуть, что отныне и на вечные времена останутся они и потомки их подданными и крепостными людьми его милости высокородного пана Ламмиигера фон Альбенрейта и его наследников, что признают они недействительными все свои старинные права и королевские грамоты и будут строго соблюдать предписанное им perpetuum silentium.
Тяжек был путь в Трганов; безмолвные, удрученные стояли ходы во дворе перед канцелярией, ожидая, когда их позовут. Уныние овладело всеми, и даже те, кто не пал духом, хорошо понимали, что сопротивление бесполезно. Глухим голосом повторяли они слова присяги; многие при этом запинались, у многих дрожал голос. Ходские доверенные Козина, Криштоф Грубый и остальные всё еще томились в тюрьме при Новоградской ратуше в Праге. От них требовали повиновения Ламмингеру. И когда услышали узники о том, что сталось в родной деревне, дали они свое согласие. Но не все. Не поставили подписи своей Грубый и Козина.
Козина сказал:
– Ломикар может силой заставить нас ходить на барщину, но как я могу сказать, что наши права недействительны? Нет, они всегда останутся в силе!
Тех, кто подписал, отпустили домой. В тюрьме остался лишь драженовский староста и его племянник Козина.
Но даже теперь Ламмингер не был доволен. Приговор суда казался ему слишком мягким. Он подал апелляцию в Уголовный суд. И замысел его удался.
Уголовный суд решил Криштофа Грубого, Козину и Чтверака, как зачинщиков и главных бунтовщиков, повесить, а остальных ходских вожаков поставить к позорному столбу и затем во искупление их дерзости подвергнуть суровому заключению.
В Вене тот приговор утвердили не полностью: не троих, а одного постановили повесить. Тем временем Криштоф Грубый, некогда самый уважаемый староста Ходского края, умер в пражской тюрьме. Оставалось решить, кого из двух – Чтверака или Козину – обречь на смерть. И суд решил повесить Козину, как «очень речистого и, следовательно, самого опасного из всех, наиболее закоренелого и не желающего просить о помиловании бунтовщика».
Для исполнения приговора Козину привезли в Пльзень. Когда приблизился день казни, приказал Ламмингер, чтобы шестьдесят восемь ходов, собранные из разных деревень, все с малыми детьми, пришли в Пльзень посмотреть, как будут вешать Козину; хотел он, чтобы запомнили они и дети их и передавали из поколения в поколение, как наказуются сопротивление и бунт против пана.
Сам он тоже приехал в Пльзень, чтобы полюбоваться на казнь Козины.
Мужественно готовился к позорной смерти Козина и утешался той мыслью, что дело их правое и умирает он безвинно.
В день казни, 28 ноября года 1695-го, собралось в Пльзени множество людей – местных и окрестных жителей. Толпы народа повалили за осужденным, за которым шли его семья и земляки – шестьдесят восемь ходов, высоких и статных мужей в плащах, кожухах, но без чеканов за поясом. Ведя за руки своих детей, угрюмо шагали они и с жалостью смотрели на несчастного Козину. Он исхудал от долгого заключения, но шел бодро, высоко неся голову. Со всех сторон его окружали солдаты.
Шествие выступило из города. Барабан, обтянутый черным сукном, глухо отбивал дробь, и эти мрачные, печальные звуки сливались с заунывным звоном похоронного колокола.
За городом, на холме, возвышалась виселица. Вокруг нее выстроилось войско, в середине стояли городские советники и чиновники; дальше, на конях, – офицеры, краевой гетман Гора и рядом с ним – Ламмингер фон Альбенрейт.
Козину ввели внутрь каре. Все вокруг замерло; в печальной тишине слышались лишь рыдания его семьи и земляков. Осужденный, остановившись под виселицей, поцеловал крест, поданный ему священником, и в последний раз обвел взором толпу, в которой стояли его жена, мать, дети и земляки. Но вот рядом с офицерами на конях он увидел того, кто был виновником всего случившегося, – Ламмингера.
Козина посмотрел ему в лицо и вдруг воскликнул громким голосам, ясно прозвучавшим в чистом морозном воздухе:
– Ломикар! Ломикар! И года не пройдет, как мы вместе с тобой предстанем перед судом всевышнего! Он укажет, кто из нас…
Офицер, распоряжавшийся церемонией, встрепенулся. Его обнаженная шпага блеснула в воздухе, палач выдернул скамейку из-под ног осужденного, и голос Козины умолк навсегда. Яна Сладкого, по прозвищу Козина, не стало.
Бледный, как смерть, смотрел на виселицу Ламмингер, потом повернул коня и стремительно поскакал в город.