Старомодное будущее
Шрифт:
– У тебя что, копирайта на них нет?
– И это тоже.
– Она с улыбкой пожала плечами.
Выйдя из здания аэропорта, они пошли на юг. Беззвучный равномерный поток электрического транспорта лился по Флугхафенштрассе. Воздух в сумерках пах мелкими белыми розами. Они перешли улицу на светофоре. Семиотика немецкой рекламы и вывесок, проникая в сознание, начинала вызывать слабый культурный шок. Garagenhof [Крытая автостоянка (нем.).].
Specialist fuer Mobiletelephone [Ремонт мобильных телефонов (нем.).], Buerohausem [Офисные здания (нем.).]. Он запустил
Они укрылись на освещенной автобусной остановке, где кроме них нашли убежище пара основательно татуированных геев, помахивающих продуктовыми сумками. Видеореклама, встроенная в стену остановки, нахваливала немецкоязычные программы редактирования электронной почты.
Пока Сардинка, не нарушая молчания, терпеливо ждала автобуса, Эдди впервые смог рассмотреть ее поближе.
Было что-то странное и неопределенно европейское в линии ее носа.
– Будем друзьями, Сардинка. Я сниму специфик, если ты снимешь свой.
– Может, потом, - ответила она.
Эдди рассмеялся:
– Тебе стоит со мной познакомится поближе. Я веселый парень.
– Я уже с тобой знакома.
Мимо прошел переполненный автобус. Пассажиры облепили его гроздьями плакатов и транспарантов, а на крышу поставили клаксон, издававший пулеметные очереди бонго-музыки.
– Переворотчики уже взялись за автобусы, - кисло заметила Сардинка, переступая с ноги на ногу, будто давила виноград.
– Надеюсь, мы сможем добраться в центр.
– Ты ведь выудила из сети мои данные, так? Кредитные документы и все такое. Интересно было?
Сардинка нахмурилась:
– Изучать документы моя работа. Я не сделала ничего противозаконного. Все по уставу.
– Я не в обиде.
– Эдди развел руками.
– Но ты ведь выяснила, что я совершенно безобиден. Давай расслабься немного.
Сардинка вздохнула:
– Я выяснила, что ты неженатый мужчина в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти. Без постоянной работы. Без постоянного места жительства. Жены нет, детей нет. Радикально-политические настроения. Часто путешествуешь. Согласно демографической статистике, ты относишься к группе повышенного риска.
– Мне двадцать два, если быть точным.
– Эдди отметил, что Сардинка никак не среагировала на это его заявление, а вот оба подслушивавших гея напротив весьма заинтересовались. Он с напускной беспечностью улыбнулся.
– Я здесь для распространения информации, вот и все. Все меж друзьями. На деле, я даже уверен, что разделяю политические воззрения твоего клиента. Насколько я смог что-либо понять из его воззрений.
– Политика тут ни при чем.
– Сардинка скучала и была несколько раздражена.
– Мне нет дела до политики.
Восемьдесят процентов всех преступлений с применением насилия совершается мужчинам твоей возрастной группы.
– Эй, фрейлейн, - это внезапно подал голос один из геев, говорил он по-английски, но с сильным немецким акцентом.
– На нашу долю также приходится восемьдесят
– И девяносто процентов веселья!
– добавил его спутник.
– Сейчас время Переворота, янки-бой. Пойдем с нами, совершим пару преступлений.
– Он рассмеялся.
– Очень мило с вашей стороны, - вежливо и по-немецки отозвался Эдди. Но я не могу. Я с нянюшкой.
Первый гей бросил на это остроумную шутку-идиому на немецком, смысл которой заключался, по-видимому, в том, что ему нравятся парни, которые носят солнечные очки после наступления темноты, но что Эдди не хватает татуировок.
Эдди, дочитав титры из воздуха, коснулся черного кружка у себя на скуле:
– Вам что, не нравится мой солитер? Он вроде как зловещий в своей сдержанности, как по-вашему?
В ответную шутку они, похоже, не въехали, поскольку только поглядели ни него озадаченно.
Подошел автобус.
– Этот подойдет, - объявила Сардинка.
Она скормила автобусу чип-билет, и Эдди последовал за ней на борт. Автобус был переполнен, но толпа казалась вполне благодушной; в основном японоевропейцы, решившие поразвлечься в городе. Они на двоих заняли один кокон в хвосте.
За окном автобуса совсем стемнело. Они плыли по улице в управляемой компьютером машиной, скользили в похожей на сон отрешенности. Эдди чувствовал, как его овевает ароматом путешествий; основное нервное возбуждение млекопитающего, живого существа, вырванного из привычной жизни и заброшенного будто сверхзвуковой призрак на другую сторону планеты. Иное место, иное время: какой бы безмерный набор маловероятностей ни собрался воспрепятствовать его присутствию здесь, все они были побеждены. Вечер пятницы в Дюссельдорфе, 13 июля 2035 года. Время двадцать два десять. В самих точных цифрах крылось что-то магическое.
Он снова поглядел на Сардинку, усмехнулся ликующе и внезапно понял, кто она есть на самом деле. Сгорбленная под грузом забот функционер женского пола сидит напряженно в хвосте автобуса.
– А где мы, собственно, сейчас?
– спросил он.
– Едем по Данцигерштрассе на юг к Альштадту, - ответила Сардинка. Старому центру города.
– Да? А там что?
– Картофель. Пиво. Шницель. То, что ты хотел съесть.
Автобус остановился, и с остановки в него ввалилась толпа топающих и толкающихся буянов. На противоположной стороне улицы трое полицейских возились со сломанной камерой наблюдения за уличным движением. Копы были затянуты в полновесные розовые бронескафандры.
Эдди слышал где-то, что вся экипировка брошенной на подавление уличных беспорядков европейской полиции розового цвета. Считалось, что этот цвет успокаивает.
– Не особенно-то тебе весело приходится, да, Сардинка?
Она пожала плечами:
– Мы с тобой разные люди, Эдди. Я не знаю, что ты везешь Критику, да и знать не хочу.
– Одним полосатым пальцем она поправила специфик, таким жестом классные дамы поправляют очки.
– Но если ты не сможешь выполнить свою работу, это в самом худшем случае будет означать значительную потерю для культуры. Я права?