Старославянский язык
Шрифт:
Держусь за эту мысль, как за собственную спасательную ветку, не хочу, чтобы меня тоже, как маму, унесло в бурную реку отчаянья. Если и отвлекаюсь – то на собственный телефон.
Почему-то думаю, что хорошая новость придет ко мне от Айдара. До трясучки хочу услышать его спокойный голос и уверенное: «произошла ошибка. Во всем разобрались».
Но он не звонит. С каждой минутой это напрягает всё сильнее и сильнее.
У меня спрашивают, как семейная жизнь, смотрят оценивающе, делают какие-то свои выводы, но на
Так же, как я сейчас не чувствую особенного тепла от мамы. Скорее делюсь своим. Но разве не это самая показательная грань близости? Вы подаете руку, когда в этом нуждаются.
Я свою подала. Об остальном поговорим потом.
Ближе к двенадцати к дому подъезжает несколько машин – среди них папина.
Жаждущая новостей толпа вываливается в холл, а я немного задерживаюсь. Пытаюсь высмотреть, нет ли в кортеже автомобиля Айдара. Кажется, нет.
Закусываю губу и иду за мамой.
Останавливаюсь в дверном проеме, слежу вместе со всеми. Тошно от мысли, что для некоторых, собравшихся в нашем доме, происходящее – это способ скоротать досуг. Такой же, каким был мой «позор» и быстро организованный брак.
Передергивает. Но отмахиваюсь. Не время думать о себе, лелеять свои обиды. Есть кое-что важнее.
Я выхватываю только обрывки из разговора мужчин.
Бекир в СИЗО. Конечно, это недоразумение. Кто-то из участников той драки – в больнице. Ножевое. Наркотики – повторная экспертиза. Той не доверяют. Адвокат говорит, суд будет завтра. А пока – в СИЗО.
На этих словах маме снова становится дурно. Я придерживаю ее за локоть и подвожу к креслу. Выпадаю из разговора. Уделяю время и внимание ей.
Мне тоже плохо. Страшно. Очень сложно не думать, что такое СИЗО и что в нем происходит с Бекиром, но слабость мамы заставляет быть сильной.
Мужчины направляются в кабинет. Папа подходит к нам с мамой, сжимает ее руки, смотрит в лицо и обещает, что всё будет хорошо, а она должна успокоиться.
Это действует куда лучше, чем мои просьбы. Мама хотя бы пытается.
По мне папа мажет взглядом. Я успеваю заметить тяжесть, растерянность. По спине холодок. Он пообещал, но, кажется, сам не уверен.
– Кызым, чай надо сделать… Чай хотя бы…
Мама обретает смысл жизни в привычном. Как будто опоминается, что в ее доме – толпа гостей, а она не кормит, не поит…
Я только за. Мне легче находиться рядом с ней, когда она ведет себя вот так. Отточенными движениями достает поднос, ставит кипятиться чайник, насыпает чаинки в заварник.
Я – на подхвате. Но отвлекаюсь, когда звонит телефон. Это Айдар.
Беру мобильный и отхожу к окну кухни, усмиряя ускорившийся сердечный ритм.
Веду по экрану и прижимаю к уху.
– Алло, – говорю тихо. Не хочу привлекать лишнего внимания. Даже не знаю, почему. Просто чувствую, что не стоит. И маме знать, что звонит Айдар, тоже не стоит.
– Алло, ты где? – его настроение угадать не получается. Мне кажется, он привычно сконцентрирован. А еще чуточку зол. Или не чуточку. По коже бегут болезненные мурашки.
– Дома. – После паузу добавляю: – У родителей.
Дальше – снова пауза. Внезапное сомнение и чувство стыда. Он же не думал, что я не поеду? Я не смогла бы…
— Как дела? У тебя. — Без этого уточнения ответ был бы, конечно же, другим. Но он сделал его не просто так. Фокус на мне не тешит, как мог бы, а царапает.
— Я… Нормально… А ты как?
– Долго будешь? – мой вопрос Айдар игнорирует, свой задает без особой претензии. Я немного успокаиваюсь.
– Мама плачет. Волнуется очень. Папа был в СИЗО с адвокатом. Говорят, суд завтра…
– Хочешь остаться ночевать? – Чувствую укол в сердце. Я может быть ужасная, но хотела бы договорить. Да и услышать ожидала другое.
Как мне себя вести, Аллах? Что спрашивать и у кого?
– Нет. Я думаю, что приеду.
– Хорошо. Тебя забрать?
— Нет, я сама.
— Тогда до вечера.
Киваю, хоть Айдар этого и не видит.
– И еще, Айка… – Замираю всем телом. Не знаю, что хочу услышать. Но что-то… Дающее надежду. – Будь осторожна, хорошо? – А просьба мужа работает наоборот – разбивает ее.
– В плане «осторожна»?
Слушаю тишину. Сердце снова в горле.
– Фильтруй то, что слышишь и что говоришь.
– Я ничего не говорю, Айдар… – Щеки обжигает стыд. Ноздри раздуваются от нахлынувшего возмущения. Я понимаю, что причина в нервном напряжении, но сходу взять себя в руки сложно.
Сзади мама разговаривает с одной из своих подруг на крымскотатарском. Я раз за разом слышу «прокурор». Это сильнее расшатывает.
– Вот и умница. Вечером договорим.
В отличие от папы, мне мой муж не обещает, что всё будет хорошо. Он вообще ничего не обещает. Скидывает.
Тревога продолжает ржавчиной съедать и без того тонкую броню стрессоустойчивости.
Я слышу из-за спины хриплое:
– Кызым…
Оглядываюсь. Встречаюсь взглядом с мамой. Ее глаза полнятся одновременно слезами и надеждой. Я отбрасываю свои страхи. Пытаюсь подбодрить ее улыбкой.
– Бабасы отнесешь?
– Конечно.
Беру поднос и несу в кабинет.
Чувствую на себе взгляды, но у меня никто ничего не спрашивает и не тормозит. Я расставляю чашки, сладости, сахар, заварник и удаляюсь, как делала миллион раз до замужества.
Только раньше меня хвалили, в спину неслось бисмиллах, пожелания счастья, здоровья, папин гордый взгляд. А сейчас я просто ухожу, прижав поднос подмышкой.