Старшина Империи. Часть вторая

Четвертнов Александр

— Но вчера реально был тяжелый день, не выпить было грех, да и кто осудит? — Это Бобёр, ну, да, ему сложно пришлось, он очень сильно переживал за всех во время всего нашего вояжа по джунглям.

— Да что вы всё о выпивке, а какой бой был! — присоединился к разговору Пруха. — Вы бы видели, что командир вытворял, как он с холма из винтовки палил, как в рукопашной крутился, и целым вышел, так зацепило чуток, несерьёзно совсем. Уже почти все лежали с ранениями, а он, как Бог войны! А силой, как пользуется? Я такое только у офицеров своих видел, у Тумана и Лиса, царство ему небесное.

— Так они все у

Мангуста тренируются, он и нас на корабле начал по той же системе тренировать. — отвечал ему Гадел.

— Вот я и говорю. А кто из нас может похвастаться, что целому подполковнику жизнь спас? — продолжал Пруха. — Да никто! А Вы!?

— Так Бобёр и говорит, что вчера можно было выпить. — оправдывался Фея. — Заслужили. И вообще, в кино всегда после битвы выпивают, типа праздник живота и жизни, вот!

— А, как мы базу бритов захватили? А, как спасали пленных из лагеря пиратов? — не унимался Пруха. — Ещё пилота выручили этого, как его, фамилия такая, деревенская, его в соседний лазарет положили.

— Сарай.

— Точно, Сарай, а гонору, как у царских палат. — обрадовался подсказке Прохор. — Ну что там, Татарин, командир проснулся?

Блин, хорошо его Слава не слышит, а то стало бы одним морпехом на свете меньше, но как же смешно! Не ржать. Ох, а тело немного побаливает, всё же, как будто не катком прошлись, а просто, поколотили всласть.

— Проснулся. — радостно сдал меня Гадел, и толкнул в плечо. — дыхание изменилось, я то знаю.

Ещё бы ты не знал, подумалось мне весело, постоянно просыпаюсь, а ты рядом сидишь. Не подумайте, ничего плохого, я его, как друга люблю. Просто, как вспомню, ведь всегда так, открываю глаза, а он напротив и улыбается.

— А чего у него глаза закрыты? — спросил Гусаров. — Тур, ты как себя чувствуешь?

Вот, как бы не банально ответить? Может стихами? А что? Прухе можно, а мне нельзя?

Разбитое в душе окно,

Ветер в щели задувает.

Нет, наши жизни не кино.

В кино так, просто не бывает.

Героев много в главной роли,

Красавиц героинь хватает,

Но наши жизни не кино.

В кино так, просто не бывает.

Не крикнет именитый режиссер:-

«Стоп кадр! Снято!»

Жизнь, как злой боксёр,

Чувствуешь себя помято.

Ответом мне была тишина, а потом любимый и до боли родной, смешливый голос произнёс:

— Я знала, что мы обязательно встретимся, но представить себе не могла, что именно так.

Я распахнул глаза.

— Лира!

Глава 9

В черном подряснике послушницы, перехваченном широким, плетёным поясом, и такого же цвета апостольнике, который скрывал длинные волосы, оставляя миру только исхудавшее, прекрасное лицо, на котором с затаённой тревогой, двумя изумрудами сверкали уставшие глаза, она стояла прямо передо мной, держась побелевшими от напряжения кулачками за спинку лазаретной койки, и робко, несмело улыбалась одними лишь бледными, чувственными губами.

— Лира! — прошептал-выдавил я из враз пересохшего горла, и тут же вскочил на ноги, оказываясь прямо перед ней.

— Лира! — шептал я, баюкая её ладошки в своих лапах, и всматриваясь ей в глаза, боясь притянуть к себе, боясь обнять. — Душа моя! Лира!

— Ростик! — она сама упала мне на

грудь, прижимаясь, вжимаясь в меня, обхватывая своими тонкими, но такими сильными руками. — Я каждый день молила Бога о нашей встрече, что бы он защитил тебя, спас от врагов, что бы ты нашёл меня. Росик! — она заплакала, спрятав лицо в моей распахнутой, полевой куртке. — Ростик. Свет мой, люба мой! — шептала она сквозь слёзы, а я стоял, выпрямившись, как струна, и нежно гладил любимую по голове и плечам, окутывая её своей внутренней силой, и крепко прижимая к себе, как самое драгоценное, что только есть в моей жизни.

Мы затихли в объятиях друг друга. Я чувствовал, как Лиру покидает тревога, как она успокаивается, и вместе со мной наслаждается таким желаемым единением двух сердец в одно, нечто большее, чем целое.

— Ты стала, как тростинка. — рвалось из меня, но я не мог произнести ни слова, едва касаясь губами её лица, собирая сладкие слёзы, когда она поднимала на меня свой лучистый взгляд. — Что же ты пережила, Душа моя!?

— Это позади, в прошлом, теперь всё будет хорошо. — отвечали её глаза, — ты тоже изменился, стал сильным и могучим, светлый мой. — шептали её ладошки.

— Я искал, переживал, — твердили мои прикосновения к её шелковистым волосам под апостольником. — Как же я тебя люблю!

— Я верила, боюсь, люблю! — пели её бархатные щёчки, нежась о моё обветренное лицо.

— Не бойся, я рядом! — приговаривала моя сила, стеной отгораживая нас от внешнего мира. — Больше не отпущу!

— Я знаю! — трепетно вторило её тело, растворяясь во мне. — Не отпускай!

Я не знаю, как долго мы так простояли в молчании, ведя безмолвную беседу, возможно, целую вечность, ровно столько, сколько отделяло нас от дома и друг от друга, ровно столько, чтобы снова рассказать о своих чувствах, заверить в них ещё раз.

— А что вы здесь стоите?! — снаружи, за входным пологом в лазарет раздался голос Ерастова. — Где ваш командир? Где Туров?

— Он внутри, Ваше высокоблагородие. — отвечал ему Бобёр, а я и не заметил, как парни ушли на улицу, спасибо им. — Не может выйти.

— В смысле внутри!? В смысле не может выйти!? — изумился Александр Ярославович. — Что с ним!? Он ранен!? Дайте пройти!

— Господин премьер-майор, — перенял эстафету ответов Гадел, — никак нельзя….

— Лучше не надо, ваше высокбродье. — а это Пруха.

— Что значит не надо! А ну расступились! — возмутился Ерастов, — да я вас на губе запру! А ну в стороны! — на улице ощутимо полыхнуло силой. — Абаимов, присмотри за ними! Никого не впускать.

— Ой пипец! — воскликнул Феймахер.

Ещё один всплеск силы, и полог распахнулся, впуская в палатку разгневанного премьер-майора. Лира, испуганно ойкнув, спряталась за мою спину, а я не произвольно возвёл максимальные щиты, укрывая её, и приготовившись к бою.

— Живой! — увидев меня, облегченно прокричал Александр Ярославович, и отпустил свою силу, успокаиваясь. — Живой, Туров! А что ж твои бойцы хвосты крутили, да глаза прятали? — улыбаясь, он сделал шаг ко мне, распахнув объятия, и тут же остановился, выставив открытые ладони вперёд. — Да всё, всё, успокойся, что ты, я ж не со зла, беспокоился! — сказал он откровенно, и только тут я понял, что он ощутил мой кокон, и тут же убрал все проявления индекса.