Старший оборотень по особо важным делам
Шрифт:
Настроен он был очень решительно.
В это же самое время Юля встретилась с подругой Наташей. Общение было решено совместить с делом, и они зашли в торговый центр, где Юля хотела посмотреть ткани для работы, а Наташа – выбрать сумочку под новое пальто.
– ...Расплатиться мне было нечем, но тут появился он и проявил благородство, после чего мы поехали в ресторан, а потом к нему домой, – рассказывала Юля, когда они, осмотрев первый этаж, поднимались на эсклаторе в верхние секции. –
Наташа всегда очень живо реагировала на любые перипетии в личной жизни подруг. Вот и сейчас она, округлив глазки и представляя, как будет пересказывать девчонкам эту историю, с готовностью рассмеялась:
– Ну и завернула ты, подруга! – Сойдя с эскалатора, они пошли по галерее, разглядывая витрины. – А всегда такой тихоней казалась... Все думали, у вас с Вадимом крепко.
– Я тоже так думала. Когда-то.
– Не пожалеешь?
– Не-а.
– Ну и правильно!
– Слушай, Нат, у меня к тебе одна просьба будет. Съездишь со мной за вещами? По крайней мере, при тебе Вадим не будет себя вести, как полная скотина.
– Ой, ты же знаешь, как не люблю я эти разборки!
– Я тебя очень прошу.
– Почему ты своего мента не попросишь?
– Не хочу я его впутывать. Наташа, пожалуйста!
– Ну что мне с тобой делать?
– Ничего.
– Ладно. Но только пообещай, что ты меня со своим Шиловым познакомишь.
– Если ты не будешь стрелять глазками, как ты это обычно любишь делать...
– Ты же знаешь, что менты не мой профиль. Ой, Юлька, смотри! Кажется, это то, что мне нужно. И стоит недорого...
Юля вздохнула и следом за подругой вошла в торговый отдел.
Арнаутов разговаривал с арестованными не в помещении оперчасти, а в следственном кабинете – обшарпанной комнатушке с привинченными к полу скамейками и столом.
Первым привели Краснова.
Всю дорогу Мишку терзали плохие предчувствия. Что за дерготня началась? Только пришел, после Шилова, в камеру, как снова команда: «На выход!». Если его так часто будут вызывать, то братва может и в стукачестве заподозрить. Может, Шилов забыл чего-то спросить? Но почему тогда ведут не в ту сторону?
Увидев за столом незнакомого мужика, лицо которого предвещало мало хорошего, Мишка совсем заскучал. Перед мужиком лежали толстая папка, лист бумаги и авторучка. Чего ему надо?
– Садитесь, – каменным голосом сказал Арнаутов, и Краснов присел на скамейку по другую сторону стола. – Здорово вас отделали. Почему не пишете жалобу?
– На кого?
– А кто вас бил?
– Никто. Это мы с Селивановым подрались, когда с явкой хотели прийти.
– Из-за чего подрались?
– Это наше дело.
– Ваше дело, Краснов, будет рассмотрено в суде. У вас есть выбор: сидеть на скамье подсудимых, или быть свидетелем на свободе.
– Я не понимаю... Вы, вообще, кто?
– Я
– Каким образом?
– Я же знаю, что вы не при делах, – Арнаутов обошел стол и сел рядом с Красновым, вполоборота к нему, облокотившись на стену. – Вас с приятелем подставили. Скажи правду, и выскочишь отсюда.
– Я уже сказал правду.
– Ты что, Шилова боишься? Или Моцарта?
– Никого я не боюсь! А вы кто вообще?
– Узнаешь, кто я, – обделаешься со страху. Вот тебе лист бумаги, пиши.
– Что писать?
– Что тебя и Селиванова избивали сотрудники убойного отдела во главе с майором Шиловым...
– Они не били.
– ...и требовали, – Арнаутов будто не заметил реплики Краснова. – И требовали, чтобы вы оговорили себя в подготовке убийства Геры Моцарта.
– А что будет, если напишу?
– До суда уйдешь на подписку. На суде будешь потерпевшим или свидетелем. Тебя защитят и от Моцарта, и от Шилова. Я гарантирую. Да не бойся ты, пиши!
Краснов растерянно посмотрел на бумагу, которую Арнаутов придвинул к нему. Тяжело сглотнул, сцепил под столом руки в замок:
– Извините, я не понимаю...
– Тебе что, Шилов последние мозги отбил? Что тебе не понятно, ублюдок?
– А почему вы разговариваете со мной в таком тоне?
– Что?! – Арнаутов схватил Краснова за грудки, рывком поднял, встряхнул. Сказал, глядя в глаза: – Я с бандитами по-другому не разговариваю. Пиши, ...твою мать!
– Я ничего писать не буду. Мне эти ваши ментовские непонятки ни к чему. И вообще, я вас не знаю.
– Ну, так узнаешь, только поздно будет! – Арнаутов с такой силой оттолкнул Краснова, что тот, не устояв на ногах, спиной врезался в стенку и осел на пол, морщась от боли.
Арнаутов брезгливо отряхнул лацканы пиджака и выглянул в коридор:
– Голиков! Этого в камеру, второго сюда.
Селиванова привели минут через десять. С одного взгляда Арнаутов понял, что с ним проблем не возникнет. Парень и изначально-то был не особенно крепким, а уж после того, как его ломали и у Моцарта, и у Шилова, совсем потерялся. Что ж, так бывает всегда: из двух подельников кто-то обязательно оказывается более слабым. Надо было с Селиванова начинать. Тогда бы, может быть, и Краснов не так выкобенивался.
Арнаутов встал, прошелся вдоль стены, глядя на Селиванова через плечо. Селиванов сидел, опустив голову. Руки его заметно тряслись, и он даже не пытался это скрывать.
– Как вас захватили?
– Мы сами пришли, – не поворачиваясь, ответил Селиванов таким голосом, каким в школе двоечник начинает читать стихотворение, из которого он выучил только первые две строки. – С явкой.
– Этот спектакль для дураков будешь разыгрывать, а я тебя насквозь вижу. Хочешь, расскажу, как было дело? – Арнаутов оперся кулаками на стол, мощной глыбой нависая над Селивановым.