Старт
Шрифт:
Так я ушел из мастерской дяди Влади и оказался на велотреке у тренера Янко Станева.
Как-то раз после долгой и страшно утомительной тренировки мы, ребята из команды, вместе с тренером возвращались домой. Был прекрасный вечер, ни теплый, ни холодный, в парке было полно влюбленных, пели влюбленные сверчки, пахло зеленью. Мы расположились на двух стоящих рядом скамейках, тренер закурил. Поговорили о том о сем, постепенно Янко Станев ударился в воспоминания о своем спортивном прошлом.
— Ближе всего к победе мы были в двадцать восьмом году. На велотреке в Неаполе в финальном заезде участвовало трое: поляк Яржембовски, итальянец Капулетти
— А дядя Влади? — вспомнил я.
— Что дядя Влади?
— Разве не дядя Влади стал тогда чемпионом мира?
— Дядя Влади? Да он никогда не был велосипедистом! Он был человеком, без которого мы не могли обойтись, — он чинил велосипеды. Но в Неаполь его не послали — никто не хотел давать денег на техников.
— Не может быть, — возразил я. — Ведь я сам видел его на фотографии, где этот толстяк вручает ему лавровый венок. Он там с усиками, улыбается…
— Это фотография итальянца Капулетти, мой мальчик. А Влади Иларионов был чемпионом мира среди техников. В этой области ему не было равных. Он так умел настроить наши развалюхи, что…
По пути домой я заглянул в мастерскую чемпиона мира среди техников. Он, как всегда, горбился над прилавком и ковырялся в угасающем примусе. Со стены улыбался усатый Капулетти. Своей плоской физиономией он совсем не походил на нашего дядю Влади.
— Ну, как идут тренировки?
— Идут себе.
— Это я и хотел услышать.
— Представляешь, сегодня тренер Янко Станев рассказал нам одну любопытную историю.
— И что же?
— Историю, которая произошла на стадионе в Неаполе в двадцать восьмом году.
— Какую историю? — Мастер снял очки, испуганно посмотрел на меня и бросил взгляд на фотографию. Потом непонятно зачем переложил пилу с одного конца прилавка на другой.
— История очень интересная. О том, как ты выиграл у Яржембовского и итальянца Капулетти.
Мастер смотрел на меня внимательно, с недоверием:
— Это правда?
— Да. Рассказал, как ты сделал посмешищем обоих и стал чемпионом мира.
— Это неправда. Неправда, что я их сделал посмешищем. Они оба были великими спортсменами.
— Именно так и было, как нам рассказал Янко Станев. Но ты их победил, и это делает твою победу еще более ценной. Раньше я не очень-то тебе верил, но теперь знаю, кто действительно чемпион чемпионов.
— Это так. Но только мне не верится, чтобы Янко Станев мог такое сказать.
— И все-таки он именно это и сказал.
— Ну… значит, это правда…
И он снова принялся ковырять примус, а я ушел.
Друзья мои, не удивляйтесь, когда иной раз я рассказываю вам о своей фантастической победе над непревзойденным поляком Яржембовским и итальянцем Капулетти на велотреке в Неаполе в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году. Не удивляйтесь и… простите меня.
Перевела Татьяна Прокопьева.
Чудесный день у зеленого озера
Посвящается
Борис спускается к озеру, продираясь сквозь густой ракитовый кустарник. Ветви, играя как живые, сплетаются у его ног. Он внимательно рассматривает их, отбирает подходящие и срезает тонким блестящим ножом. Вслед за ним бесшумными мягкими шагами крадется Сашо, толстый Сашо. Толстяк Сашо когда-то был самым ловким и быстрым человеком в мире, хотя теперь, глядя на него, в это трудно поверить. Он не режет ветки, а только собирает готовые прутья, потому что ничего не смыслит в ракитах и не знает, из какого материала получаются хорошие корзины.
«Ничего, научится», — думает про себя Борис.
Толстяку не нужны корзины. Он спускается к озеру только для того, чтобы составить компанию своему другу и не оставаться наверху с женщинами.
Ноги Бориса вязнут в мокрой земле и оставляют глубокие следы.
— Здесь почва никогда не высыхает.
— Да? Почему? По-моему, достаточно две недели без дождя — и высыхает.
— Да разве бывали когда-нибудь две недели без дождя?
— Никогда.
Оба продолжают спускаться вниз. Выходят на берег, тихий тенистый берег большого озера. На противоположной стороне немного вправо находится спортивная база, выкрашенная белой и синей краской. У причала привязаны три лодки — большая и два маленьких ялика. Никакого движения.
— Наверное, нет никого…
— Не может такого быть. Сейчас там должен быть Бизон.
— Да. Возможно, он там.
— Точно там. И наверняка спит.
— А к вечеру выйдет на тренировку один.
— Давай зайдем к нему.
— Есть ли смысл?
Они усаживаются на влажную траву. Сашо бережно кладет прутья на землю. Конечно, ничего с ними не случится, если он их бросит, но когда Толстяк что-либо делает, то делает это осторожно, внимательно и всегда именно так, как нужно. Он стаскивает с себя старую тельняшку, несколько критически разглядывает свой живот, хмурится, а потом бросает взгляд на базу.
Борис знает, о чем сейчас думает Сашо, потому что вот уже двадцать лет, как мысли у них одинаковые, общие. И если сесть с ними рядом, чувствуешь, как одна и та же мысль по воздуху перелетает из плешивой головы Бориса в крепкую голову Сашо. Потом — обратно.
…И наверху, в орешниковом леске, на той самой поляне, которую оба знают уже пятнадцать-двадцать лет, нет сейчас никаких красных палаток, нет «Москвича», нет и двух красивых женщин. Там вообще ничего нет. Все — здесь, на берегу озера, нет, в самом озере. Старенькое каноэ грациозно окунает свою острую мордочку в зеленоватую воду. Борис — правый гребец и сидит в лодке сзади. Он видит мощную спину Сашо, его узкую талию, по спине товарища стекают струйки, золотистые струйки солнца и пота. Сегодня они гребли восемь километров, до вечера им нужно проплыть еще семь, республиканское первенство начинается в следующую среду.
Тогда им было по семнадцать лет, потом стало больше, и постепенно они дошли до тридцати семи.
«Помнишь, как ты перевернулся прямо здесь, у самого причала?»
«Помню».
«А помнишь, когда мы…»
«Помню, помню…»
Республиканское первенство начиналось в следующую среду, но ведь от одной среды до другой уйма времени!
«В субботу Борис взбеленился. Как раз тогда нашел время связываться с этой гусыней, Ваской. Если бы он так часто не влюблялся, сейчас мы бы были заслуженными мастерами спорта».