Старые истории (сборник)
Шрифт:
Говорил он с корабишинским напевом, растягивал гласные в конце слов: «Нюра-а, ставь самова-ар!» «Подвывают», - смеются у нас в Тиханове над корабишинскими. Они, мол, люди пришлые и прозывались «талагаями». Одни, говорят, из Латвии переселились, другие - с Кавказа, третьи - из Крыма. Трудно определить, какая легенда наиболее правдива, - среди корабишинских жителей есть и медлительные голубоглазые гиганты Лактюнины, похожие на латышей, и бойкие приземистые черноголовые Кадушкины да Колобухины, смахивающие на крымских татар. Воистину русский бог велик.
–
– Как вы отгадали?
– По говору да по внешности.
Смеется:
– Меня на службе то за татарина, то за кавказца, а то и за еврея принимали.
– Давно переселились в Малые Бочаги?
– Пятнадцатый год пошел.
Его дом вынесен из посада и повернут лицом к улице, таким образом, как бы замыкает ее. Дальше ходу нет - поле. А вокруг этого пятистенка, обшитого тесом, разросся сад... И каких только чудес нет в этом саду! Тут тебе и малина величиной с кулак, и фрукты-ягоды, похожие сразу и на вишню, и на рябину - и кислят, и сластят, и во рту тают. И груши с яблоками растут на одном дереве. А под окном дальневосточный лимонник переплетается с виноградом «Мадлен-Анжевин».
– Тихон Спиридонович, откуда все это взялось?
Отвечает скромненько:
– Садовники присылают со всех концов... Кто семена, кто черенки. И я посылаю. Помогаем друг другу.
На стене у Колобухина висит карта европейской части Союза, - карта перекрещена черным карандашом, и как раз в пересечении диагоналей обведен жирный кружочек.
– Вот это и есть Малые Бочаги - пуп земли, - говорит Колобухин.
Разговор у нас был долгий, сумбурный, немыслимо разнообразный. Тихон Спиридонович все не хотел говорить про то самое, ради чего я пришел к нему. Делал он это не столько из скромности или боязни, сколько из желания понять - с кем имеет дело, прощупать, что ты за птица, ну и себя показать.
– Интересно, вы не знаете, - отчего это бельфлер-китайка подмерзает?
Спрашивает и смотрит на меня так, словно я и пустил по свету этот неустойчивый сорт яблонь.
Что-то мычу неопределенное, пожимаю плечами, а Тихон Спиридонович сочувственно кивает головой и завлекает меня все дальше в словесные дебри:
– Как мы знаем, аммиачная селитра убивает широколистник, лебеду и сурепку, а против злаковых сорняков ничего не придумано. К примеру, против пырея. Или, может, я отстал? Извиняюсь, конечно, вы не в курсе?
Услыхав, что я не «в курсе», он откинется на стуле, прикроет глаза, долго молчит, и чуть заметная улыбка играет на его сухих губах. Насладившись моей полной неосведомленностью, он добреет, начинает себя показывать:
– Скажу вам по секрету - омаиновая мазь из семян осеннего безвременника - лучшее средство против рака кожи.
– Что вы говорите?!
– Не верите? Сейчас покажу.
Он моментально снял рубаху, повернулся ко мне спиной и показал желтое пятно на лопатке:
– Вот. Меланома была. Врачи отказались, а я вылечил. Нюра, подтверди!
От шестка обернулась жена его, с покорным, одутловатым, нездорового цвета лицом:
– Истинная
Анна Петровна хоть и занята своим делом - жарит нам яичницу, подает огурцы, квас, но постоянно начеку, слушает, что говорит Тихон Спиридонович, не надо ли слово нужное вставить.
– А вот еще что интересно...
– продолжает Тихон Спиридонович.
– В нашей аптеке никто эритрицын не брал. Залежался. Но заболела девочка у соседки...
– Чем?
– Головная боль и температура...
– Да вроде бы она жаловалась на внутренности, - отозвалась от шестка Анна Петровна.
– Это возможно, - кротко соглашается Колобухин.
– Боль, она хоть и чувствуется в голове, но причинную связь имеет с внутренними органами. Так вот я и говорю соседке: Марья, не ходи ты за лошадью в колхоз. День потратишь, а то и два - не отвезешь девчонку в больницу. Сама видишь - уборочная кампания в разгаре. Вот тебе записка - сбегай в аптеку и скажи: Тихон Спиридонович Колобухин для себя, мол, просит этого лекарства. Принесешь - дай девочке. Оно и боль снимает, и аппетит дает. Лучшего лекарства не придумано.
– И помогло?
– спрашиваю я.
– Как рукой сняло.
– С той поры это лекарство прямо нарасхват берут, - радостно подхватывает Анна Петровна.
– Так и говорят аптекарю: дай нам лекарства Колобухина - ото всех болезней помогает.
Пил он как бы нехотя, морщился и так медленно тянул из стакана, словно в нем была не водка, а медвежья желчь. Я попытался подобраться к его загадочной истории издалека, благо думал, что выпивка погасит его бдительность. Но не тут-то было...
– Это правда, что вы от капитанской пенсии отказались?
Улыбается:
– До пенсии я еще не дотянул.
– Года два-три.
– Неважно.
– Но вы служили в милиции?
– Двадцать пять лет...
– Уволили?
– Сам ушел.
– Куда?
– В колхоз.
– Кем? На какую ставку?
– Садовником... На тридцать трудодней.
Я невольно улыбаюсь:
– Веселый вы человек.
– Ага. Нюра, принеси-ка гитару.
Анна Петровна мягкой увалистой походкой сходила в горницу, принесла гитару. Тихон Спиридонович быстро настроил ее и протянул мне:
– Может, вы попробуете?
– Нет, уж лучше вы сами...
– Как хотите.
Он артистически откинул голову, выдавил из себя кадык и запел приятным с хрипотцой баритончиком:
Где-е же те лу-у-унны-ые ночи...
Где же тот пел со-о-лове-е-ей...
От шестка тоненьким детским голоском вплелась в песню Анна Петровна:
Где же те кари-и-ие очи?