Старый букварь
Шрифт:
— Цыц! Языка не мокай! — осердился и дед.
Павлушка обиженно зашмыгал носом, недовольно поглядывал из-под бровей на «заведующего учебной частью». Тот посмотрел, как разместились дети, заметил важно:
— Ну вот, звук другой и стружка толще.
Дед Матвей любил говорить как-то непонятно.
Скажет что-нибудь — пойди разбери, что это значит. Год будешь гадать — не разгадаешь. Ещё он любил вбрасывать в свою речь иностранные словечки. В прошлую войну, первую мировую, дед Матвей был в немецком плену. Оттуда вынес свою хромоту и некоторые словечки. Вставлял их к месту и не к месту. В большинстве это были окрики команд, тех, что он
— Ахтунг, ахтунг, как говорится, лос-лос!
Надежда Фёдоровна улыбнулась, глядя на деда.
Взяла узелок, хотела приступить к делу, но ей опять помешали. Павлушка вскочил с места, дед Матвей прикрикнул на него по-немецки:
— Зицин, зицин!
— Зитце, — поправила старика учительница.
Дед Матвей заморгал. Втянул шею, будто его кто сверху огрел. Так случилось, что его никто никогда не поправлял и все брали его слова на веру, и он к этому привык. А тут — на тебе! Да ещё при ком! При его учениках! Тех самых, что он с первой буквы «А» до последней «Я» в школу провозил, что смотрели на него из-под насунутых шапок вверх, как на солнце, когда он к саням подходил!
— Хорошим бы ты учителем был, Матвей Матвеевич, да вот… — не досказала учительница и вдруг приказала ему, как ученику: — Садись!
«Заведующий учебной частью» подчинился учительнице. Присел на краешек скамейки, оробел вовсе.
Никто, конечно, не знал, что дед Матвей был в действительности когда-то учеником Надежды Фёдоровны. Только давно это было, ещё во время ликвидации неграмотности. После революции, когда для взрослых организовывали школы грамоты. Потянулись в эти школы бородатые ученики с букварями под мышкой. Никогда ещё не было такого на земле, чтобы старики в бородах, старухи в платочках сидели за партами. И дед Матвей, ещё не совсем старый, между ними. Учился-учился да не доучился. Давно это было, а помнится хорошо. Вина помнится. Из-за той вины он и робел перед учительницей. И мучился прошлым. Разве думалось тогда, что их дороги, и его и её, Надежды Фёдоровны, сойдутся снова? А оно довелось. Эх, знал бы!..
Сидит рядом со своими учениками, за прошлую вину глаз поднять не может. Макушку свою показывает. И такой послушный сделался, что его никто ещё и не видел таким. Дети удивились — как так: их «заведующий учебной частью» — да в ученики! На самый низ! К первакам! Тем, кто и единой буквы ещё не знает.
Огляделся и дед Матвей, с кем очутился. Почесал затылок, покряхтел и, стараясь не скрипнуть половицей, пересел подальше от малышей, к старшим. Как-никак, а буквы он уже знает.
Учительница чуть заметно улыбнулась. И когда установилась тишина, взяла букварь. Тот самый, что долгие годы покоился в сундуке. Тот старый букварь, который она, учительница, когда-то давным-давно подарила ему, своему ученику. Тот букварь, который возвратился теперь снова к ней. Взяла в руки старый букварь — стёклышки пенсне вздрогнули. Посмотрела на седое темя — морщинки у её глаз сошлись гуще. Ишь ты, подумала, выучиться не выучился как следует, а книгу сберёг. И то заслуга. Развернула букварь, обратилась к ученикам:
— Дети, а кто из вас умеет читать?
Федюшка тоже, как дед Матвей, у гнул голову бычком. Глаз поднять не смеет. Темя показывает. Только не седое, а пушисто-белое, как пенка. Его стесняло то, что он хотел так поздороваться со своею будущей учительницей за руку. Как с мужиком. А теперь разогнуться не может. В сучок, что на столе, глаза упёр. Рассматривает в нём трещинки. На чёрта они ему сдались, те трещинки, когда в классе так интересно!
— Или никто из вас не умеет читать? — снова спросила учительница.
Все молчали, переглядываясь. Никто не решался поднять руку. Дед Матвей по этому случаю смущённо покашлял. Вот так-так! Стало быть, понапрасну возил он их в Иволжино, Короля гонял, мёрз, ожидая, пока закончатся уроки. Стало быть, и им, как когда-то ему, ученье не пошло впрок?
Федюшка глянул косо на своего «заведующего учебной частью», жаль ему стало старого. Мальчик не понял, конечно, того, что думал дед Матвей. Не понял, а почувствовал, что старику нехорошо. Оттого он и покашливает. И нехорошо ему, как это расценил Федя, из-за них, учеников, из-за того, что все молчат. И тут кто-то словно дёрнул его за рукав, и его рука сама потянулась вверх. Рука тянется вверх, а голова ещё ниже опускается. Но, глядя на него, подняли руки и другие. Осмелели. Павлушка Маленкин, Люба и Люся Назаровы. Даже перваки подняли руки.
— Все умеют читать? Вот и хорошо, — сказала учительница.
Конечно, не все умели читать. Так получилось, что все подняли руки. И оттого, что они обманули учительницу, стало неловко. А руки убрать назад не могут.
— Хорошо, — повторила Надежда Фёдоровна и придвинула раскрытый букварь Плотникову, почитай-ка нам, пожалуйста, ты, Федя.
Щёки чуть не треснут. От красноты. Кожа горит, как на морозе. Он, конечно, не видит, как покраснел, а чувствует. Глаза набухли слезою.
— Что же ты молчишь?
Сорваться с места, выскочить вон, на улицу, на простор, вздохнуть свободно, — так пальцы приварились к скамейке. Не оторвать. Навечно прикипели к школьной лавке.
— У него, дети, определённо нет языка, — сказала Надежда Фёдоровна.
Павлушка с Серёжкой Лапиным да и сёстры-близнята рассмеялись от такой шутки. Только Феде не до смеху: всегда влипнет в какую-нибудь историю. Сопит в две дырочки носа, ещё ниже голову нагнул. Затылок показывает, какой он у него есть: беловатый, с золотистой подпушью волос.
— Дети, у него есть язык?
— Есть!
— Есть, есть язык! — закричали ученики.
Как же — нет, есть у него язык! Все видели!
— А ну, Федя, покажи: есть у тебя язык?
Когда Надежда Фёдоровна так сказала, Федя чуть разогнул спину, запрокинул голову, высунул краешек розового, в пупырышках, лоскутка. А как же, есть у него язык, посмотрите!
Все рассмеялись. Стало весело. Даже Федюшка хохотнул. Фыркнул неожиданно — выдул пузырь из носа. Рассмеялся окончательно — и вся тяжесть, что налегла на него, мигом снялась с плеч разом. Всё стало просто. Провёл пальцем под носом, глянул на учительницу.
— Так ты умеешь читать?
Федя покачал головой.
— А почему руку поднял?
— Попробовать хочу.
Смеялся и дед Матвей. Редко с ним такое случается. Чаще он лицо своё в строгости держит. Для важности. А тут не выдержал. Захохотал так, что борода затряслась над грудью. Слёзы выступили на глазах. Махнул рукой, качнул головой, довольный.
— Ну, успокаивайтесь, — сняла пенсне учительница двумя пальчиками и так, без очков, стала вовсе какой-то своей, домашней. — Значит, хотите учиться?