Старый дом
Шрифт:
Тень неверная за дверью, враг хорониться иль друг?
Опасаться надо зверю, коль сразил его недуг.
Кровяные мысли прячет в свете дня алчный глупец,
Дикой злобою охвачен в полнолуние подлец.
Страшным ядом мозг пропитан, нет лекарства от него,
Век короткий нам отсчитан – злата хочет
Уберечь себя от зверя не смогли мы – смерть взяла.
За великую потерю черным словом прокляла
Ненавистного злодея, неопознанную тварь,
Разумом кто не владея, с головой полезет в ларь.
Волдыри покроют тело, жаром выгорит нутро.
Вот душа уж отлетела – ты придумала хитро.
Зачем тогда мне руку тянешь, уводя в кромешный ад?
Мне сердце больше не изранишь, я не вернусь уже назад.
Служить тебе я стану вечно, надену призрачный венец.
В сундук полез я так беспечно, теперь и я уже мертвец…
Глава 5
Высокий каменный забор с облупившейся серой краской выглядел довольно уныло. Но особую тоску нагнетало само здание больницы, чьи очертания виднелись в конце длинной вытоптанной аллеи.
– Кто-то девушку в ресторации зовет, а кто-то в богадельню, – пробормотала Алимпия, всматриваясь вглубь парка. Огромная каменная глыба проступала мутными очертаниями в завесе моросящего дождя.
Впереди бодро шагал Егор.
Не желая отставать, она почти бегом припустила за парнем. Едва не поскользнувшись на влажной земле, врезалась с разбега в его широкую спину. Запах нафталина защекотал нос. Не сдержась, чихнула от души так, что на соседней улице собаки забрехали.
– Ого, будь здорова, барышня! Коли так хворь выгонять, то болезни не видать, – усмехнулся Егор. – Вроде как пришли. Глянь, что на столбу написано?
Придерживая шляпку, она подняла голову на массивную колонну входного портика. Частые мокрые крапинки осыпали ее щеки.
– Городская психиатрическая лечебница доктора психиатрических наук Генриха Кроненберга, – бойко прочитала она вывеску и добавила от себя: – Мы рады всем!
– Что, так и написано?!
– Ну, да… так и написано: городская пси…
– Да не про то спрашиваю, – досадливо перебил он, – а про то, что они всем рады…
Липа лишь задорно рассмеялась и, ступив на широкую ступеньку, обернулась.
– Ты идешь? – спросила она.
Но, приложив палец к губам, Кравцов осторожно отступил назад и двинулся за угол больницы.
–
– Топай сюда, – тихо позвал он, – только осторожно: здесь проволока, от собак бродячих верно.
– Скорее, от бегунков, – прошептала она, устремившись к нему.
– Один черт.
– Пойдем внутрь? Зябко тут. Генрих пунктуальность ценит превыше всего, а мы и так поздно вышли – как бы ни прогнал.
– Не боись – не прогонит, дядька твой словом поручился.
– Чего тогда стоим?
– Тс-с, слышишь?
Алимпия замерла. Лишь шелест листвы, мокнущей под дождем, да шумное дыхание Егора.
– И-и-и-ха-а-а, и-и-и-ха-а-а, – откуда-то сверху донесся протяжный крик.
– О, опять! – насторожился Кравцов. – Я сперва подумал, что почудилось – ан нет. Гляди вон туда, под самую крышу!
Липа испуганно поежилась, но послушно задрала голову вверх. Толстые решетки на редких оконных проемах, за которыми темнота. Только на самом верху, под свисающим карнизом, в узкой бойнице мелькнула едва заметная полоска света.
– Пойдем, Генрих ждет, – едва слышно выдохнула она и потянула его за рукав. – Не наше вовсе дело, что здесь творится…
***
У парадного подъезда их уже поджидали: высокий мужчина в накинутом поверх халата черном пальто нервно курил папироску, стряхивая пепел на лестничные ступени, и приземистая дама в накрахмаленном капоре медицинской сестры, которая что-то ему выговаривала, сокрушенно покачивая головой.
Липа прислушалась.
– Дорогая Руби, вы просто глупая курица, и ваши нотации – бессмысленное занятие, потому как против природы не попрешь, – произнес мужчина.
– Но не так явно, Генри! – громче, чем следовало, возразила ему дама. – Вы теряете авторитет среди пациентов, не говоря уже о персонале.
– Займитесь лучше своими клизьмами и не лезьте, куда вас не просят!
– Но ваша матушка просила присмотреть за вами! Как бы чего ни случилось…
– Шли бы вы на… процедуры, – отрезал мужчина, выпустив ей в лицо дым. – С завтрашнего дня я освобождаю вас от данного моей матери обещания!
– Какой же ты глупец, – печально произнесла дама и, качнув капором, скрылась в здании больницы.
Оставшись один, мужчина глубоко затянулся, но, заметив визитеров, отбросил щелчком папироску и, невзирая на дождь, бросился навстречу, благоухая цветочным одеколоном и махоркой.
– Милости прошу, госпожа Алимпия! – воскликнул он и приложился к ее руке мимолетным поцелуем. Его чисто выбритые щеки лоснились синевой, а черные, как смоль волосы отталкивали дождевые капли, словно гусиное оперенье речную влагу. – А вы господин э-э-э… – Он повернулся к насупившемуся Егору.
– Краниц, – буркнул Кравцов. – Курт Краниц.