Старый патагонский экспресс
Шрифт:
Улица была пуста, никто больше не гулял по ней. И пока я шел в полном одиночестве, мне все больше казалось, что все это: дурацкая церковь, бутафорский дворец и жуткие скульптуры — выжило после землетрясений не просто так. Это было еще одно доказательство тому, что дураки живучее всех. Я продолжал шагать вперед и уже в полной темноте набрел на вегетарианский ресторан. В общем зале сидели всего трое посетителей, один из которых — судя по тюрбану, длинной бороде и серебряному браслету, исповедовавший религию сикхов — был молодым калифорнийцем. Он признался, что давно собирается отказаться от сикхизма, но ему лень бриться, а тюрбан внушает чувство уверенности. Все
— Вы занимаетесь исключительно проектированием домов? — спросил я. — Или вы и строите их тоже?
— Проектирование, штамповка кирпичей, планировка поселков, строительство домов — от начала и до конца, — сказал человек в тюрбане.
Я заметил, что такой вид идеализма может привести к неисправимым последствиям. Ведь это не они, а правительство должно заботиться о том, чтобы у его граждан была крыша над головой. В конце концов, если им не хватает денег, можно было бы продать на вес одну из этих статуй.
— А мы и работаем на правительство, — сказал один из его товарищей.
— Но разве не было бы лучше научить людей строить и предоставить им самим заботиться о себе? — удивился я.
— А мы так и делаем, — сказал человек в тюрбане. — Строим три стены. Если человек хочет свой дом, ему придется закончить его: сложить четвертую стену и возвести крышу.
Я всемерно одобрил такое начинание. Оно показалось мне идеальным решением, уравновешивающим идеалистический подход со здравомыслием. Я признался, что до сих пор обстановка в Гватемале казалась мне весьма мрачной и даже безнадежной. А что они могли сказать по этому поводу?
— Отвечай ты, — сказал один из товарищей человека в тюрбане. — Ты провел здесь уже целый год.
— Это тяжелые люди, — сказал он, задумчиво оглаживая бороду. — Но у них есть на это причины.
Глава 7. Поезд на 7:30 до Закапы
Это был негостеприимный город, однако в шесть часов утра туманная дымка придала ему очарование тайны и простоту горного пейзажа. Прежде чем солнце развеяло туман, его языки расползлись длинными светлыми полосами по улицам, выбелив приземистые здания и превратив в призраков угрюмых жителей: как будто они появились в последний раз в мире живых, чтобы отомстить за себя и исчезнуть навеки. В эти минуты и сам город Гватемала превратился в какой-то призрак, в бесплотный набросок, а нищие индейцы, не имевшие здесь никакой реальной власти, в густые враждебные синие тени на его улицах. Они стали хозяевами своего города в этот час. Ветра не было совершенно, и ничто не беспокоило серые клочья тумана, зависшие над самой землей. Даже железнодорожный вокзал, самое обычное строение из кирпича, приобрел какие-то зловещие черты. Туман так плотно укутывал его верхнюю часть, что можно было только догадываться о скрытых над головой пяти этажах с башней с часами и кованой оградой, засиженной голубями. Возле кассы стояло в очереди за билетами человек двадцать, все они были в лохмотьях. Но даже их лохмотья предательский туман умудрился превратить в клочья дыма.
Они были нагружены корзинами, картонными коробками, связками бананов и мачете. Здесь, во влажном сумраке, были одни индейцы в своем обтрепанном крестьянском платье. Лишь один мужчина выделялся из толпы своим новым и чистым сомбреро, белыми усами и фраком. Он курил сигару. Верхняя половина его туловища выглядела весьма представительно, но брюки были грязными и изодранными, а обуви вообще не имелось, что моментально заметили крутившиеся поблизости
Звякнул колокол. Ворота на платформу открылись. Мы пошли вперед. Состав — и без того гораздо более жалкий, чем тот, который доставил меня из Текун-Умана, — был к тому же насквозь промочен туманом. Из дыр в грязной обшивке сидений торчали пружины, ножки болтались и качались, и все буквально сочилось влагой. Сами по себе вагоны — доисторические чудища выпуска 1920-х годов — не были особо комфортабельными даже в дни своей молодости и за годы безжалостной эксплуатации окончательно превратились в пропитанные стойкой вонью коробки для перевозки скота со свисавшими с потолка голыми проводами. Салон был устроен, как и все салоны поездов в Центральной Америке, по образцу троллейбуса: деревянный ящик с округлой крышей и открытыми платформами на обоих концах. Закапа лежала в стороне от популярных туристических маршрутов, в противном случае здесь бы ходил современный автобус. Чиновники по туризму очень заботливы по отношению к гостям Гватемалы. Но в Закапе можно было встретить одну крестьянскую босоту, и перевозивший их поезд был под стать своим оборванным пассажирам.
Под неумолчную болтовню зеленого приемника в руках у какой-то юной особы мы вошли в мокрые вагоны. Радио юная особа держала на сгибе локтя, на другом локте у нее был младенец.
В вагон вошел мужчина с большим разводным ключом.
Человек, занявший место рядом со мной, сказал:
— Этот вагон неисправен.
— Верно, — отозвался я.
Поднялся крик, и тут же топот: все пассажиры гурьбой ринулись в соседний вагон. Я видел, как мимо меня несутся крестьяне со своими корзинами, и матери тычками гонят детей, и мужчины спешат со своими мачете. Так поступили почти все: молча смирились и поспешили в другой вагон. Не прошло и пяти минут, как я остался в вагоне один.
— Выходи! — сказал человек с разводным ключом, и я пошел за остальными в тот вагон, где уже скопилось в два раза больше пассажиров, и едва нашел место, чтобы сесть.
— Доброе утро! — приветствовал я индейцев, желая наладить контакт с людьми, в чьем обществе мне предстояло провести целый день на пути в восточную провинцию. — Как поживаете?
Мужчина слева от меня, державший на коленях тощего мальчишку, сдавленно хихикнул:
— Они не говорят по-испански. Так, знают пару слов, не больше!
— Значит, я знаю не больше, чем они.
— Нет, что вы, у вас очень хорошо получается!
И мужчина рассмеялся — чуть-чуть громче, чем следовало. Стало ясно, что он пьян, и я только диву давался, как он успел напиться в столь ранний час.
Наш состав дернулся несколько раз взад-вперед, и поломанный вагон — на мой взгляд, он был не более поломанным, чем все прочие вагоны в этом поезде, — отцепили. Я уже был готов к опозданиям и задержкам. Я запасся утренней газетой и романом. Но ровно в семь часов — минута в минуту — пронзительно засвистел свисток, и мы двинулись в путь сквозь туман, вдоль грязной проселочной дороги.
У первого же шлагбаума снаружи поднялась какая-то суматоха, и в ответ одна из пассажирок вскочила и разразилась хохотом и воплями. Перед шлагбаумом поезд замедлил ход, и теперь я смог рассмотреть мальчишку с узелком, бегом несущегося по дороге. Женщина в вагоне орала во весь голос, чтобы он бежал скорее, но тут один из солдат (каждый из трех вагонов в составе охраняло по двое солдат) протянул свою автоматическую винтовку и подцепил стволом узел. Солдат передал узел женщине.
— Это моя еда! — сказала женщина.