Старый-престарый способ дороги

Оленьи туши лежали в дощатом помещении склада. Кладовщик щелкнул выключателем, и желтый электрический свет упал на эти туши, на штабеля папиросных и консервных ящиков.

— Вот, — сказал он доброжелательно, — выбирай.

Я прошелся вдоль штабеля. В чукотский поселок, где мы раньше жили, почему-то всегда попадали олени позднего забоя, и надо было выбирать оленуху с хорошим слоем сала на спине.

— Пожалуй, ту, — указал я.

Он помог разрубить ее пополам, мы бросили половинку туши на весы, я положил ее на плечо, так чтобы загородиться

На кухне Серега расстелил старые «Огоньки» и стал отрубать кусок мяса на сегодняшний день.

— Начальник, — сказал он через минуту, —

ты посмотри, что ты принес.

Действительно, было похоже, что Серега рубил что-то вроде свинины высокой упитанности. Мяса не было, просто был слой белого ломкого оленьего сала изнутри, снаружи и со всех сторон.

— Это что такое, Акимыч? — спросил Серега. — Специальная порода, что ли?

— Так здесь же остров, дурачки, — сказал Акимыч. — Здесь олень по-другому живет. Здесь другая земля, путешественники.

Остров мы пока видали только с самолета. Сверху он вроде бы мало отличался от обычного Севера: сглаженные линии хребтов на юге и неразличимо однообразная тундра на севере.

Все это происходило в феврале. В начале марта задула пурга и дула уже двадцатый день с редкими перерывами. Мы не очень на нее злились, потому что время работало на нас: что бы там ни творила погода, солнце неумолимо набирало весеннюю силу и приближался апрель — месяц, созданный для санных путешествий.

Все-таки к концу марта, когда результаты нашей зимней работы по льду были обработаны, аппаратура проверена и налажена, а все фильмы и книги в клубе изучены, мы стали нудиться бездельем.

Второго апреля мы проснулись от необычайной тишины. В печной трубе ничего не свистело, оторванная доска у окна снаружи не. хлопала. Подоконник был чист, хотя сквозь неуловимые дырочки за ночь на него всегда наносило порядочную кучу снега. Мы быстро оделись и выскочили на улицу. Стояла благостная тишина. Тишина и рассеянный свет, от которого резало глаза, а все черные предметы как бы плавали в воздухе. Мы сбегали за темными очками, походили немного вдоль морского берега, все еще не веря, что наступила погода, потом принялись расчищать вход. Его замело так, что в сени можно было только соскальзывать сквозь оставшуюся сверху входную дырку.

Мы рубили снег топором и ковыряли его ломиком, пока не пришел Акимыч. Он дал нам простую ножовку, и с ее помощью дело удивительно пошло на лад. Оставалось выпиливать кубы да оттаскивать их в сторону, подшучивая над нашим ожирением и упадком сил, который наступает от лежачей жизни.

Вечером старожилы поселка, среди которых был и метеоролог, выкурив порядочное количество «Беломора», постановили, что «погода вроде бы и должна быть, не все же время ей дуть».

Мы дали радиограмму в колхозный поселок, что можно высылать собак и все прочее, что «обусловлено нашей договоренностью».

Мы ждали упряжки несколько дней, ждали, гадая о погоде. Нам была нужна устойчивая хорошая погода дней на десяток не потому, что не хотелось валяться где-либо в снегу, пережидая пургу, хотя этого тоже не хотелось, а потому, что плохая погода испортила бы нам работу. Нам было необходимо начинать дневной перегон на заранее определенной точке и кончать также на заранее определенной — этого требовала система аппаратурных поправок. Иначе придется возвращаться назад и начинать все сначала. Для того чтобы объехать четырехсоткилометровое побережье острова и дважды пересечь его в центральной части, нам нужны были хорошая погода в этом апреле, четыре хорошие упряжки, четыре хороших каюра и кое-какая удача. Колесить на собачьих упряжках вокруг полярных островов никому из пас до этого не приходилось.

Каюры появились на пятый день. Мы познакомились. Это были рослый мрачноватый Куно, Ап-релькай, похожий на герцога Ришелье со своей седоватой эспаньолкой, полный, благодушный Кан-тухман и сухощавый Ульвелькот, хитровато-хозяйственного склада человек.

Разумеется, мы вначале принялись за чай, поговорили о разных злободневных вещах и потом уже вплотную уселись за карту.

Мы знали свое дело, знали, сколько нам потребуется остановок для работы и какое это займет время, знали, где мы можем делать ночевку, а где этого лучше избежать. Каюры знали своих собак, знали, сколько и какой им потребуется корм, сколько можно взять груза. Но они не знали условий нашей работы, не знали северной стороны острова, так как никому из них не приходилось там бывать, не знали, каков там лед и какова вообще дорога. Так мы взвешивали разные варианты вначале спокойно, а потом все больше и больше приходя в азарт. В конце концов все прояснилось и стало понятно, что лучше работать двумя отрядами. Один с центральной усадьбы «отработает» восточную половину, второй выполнит объезд и пересечение с запада и, кроме того, попробует сделать два галса в пролив Лонга, что было бы очень к месту в нашей работе.

Потом каюры уехали, и мы стали готовиться к выступлению. В этот вечер мы занимались хорошим делом: подбирали привезенные каюрами меховые штаны, кухлянки, торбаса, оленьи чулки, камусные рукавицы, готовили торбасные стельки и еще десятки мелочей — возиться со всем этим перед дорогой, как известно, столь же приятно, как потом вспоминать о дороге.

Погода нас не подводила, стояли те самые зимние дни, когда бывает тихо и на солнце можно смотреть почти без усилий сквозь белесоватую мглу.

Собаки всегда точно угадывают минуту начала дороги. Пока мы укладывали, привязывали, прикрепляли к нартам, они лежали безучастно и зевали сытыми зевками хорошо кормленных зверей, а точно в последнюю минуту подняли разноголосый вой. Мы выбрались сквозь сугробы на изрытый застругами лед бухты Сомнительной, и обе упряжки с лаем рванули вперед. Наконечник остола со скрипом врезался в твердый снег, потому что нельзя собакам бежать быстро на первом километре дороги, и они перешли на легкий бег, потом то одна, то другая собака стали приседать на бегу, и, наконец, как-то все они встряхнулись, и началась спокойная рысь, которая держится до тех пор, пока собаки совсем не устанут.

Мы рассчитывали в первый день добраться до избушки в тридцати километрах к западу от нашей базы. Избушка принадлежала знаменитому человеку — Нанауну, который в двадцать шестом году прибыл на остров с первой группой эскимосов-поселенцев. Нанаун уже месяц, как лежал в больнице на мысе Шмидта со сломанной ногой — смешная для полярного охотника вещь: поскользнулся и сломал ногу.

До избушки все шло неплохо. На нарте Ульвелькота отскочил подполозок, но он вытащил откуда-то ящичек, обвязанный ремешками, в ящичке лежали плоскогубцы, разные шурупчики и отвертка, и через пять минут нарта снова была в порядке. Я с удовольствием заметил в ящичке несколько примусных иголок и два коробка спичек. В такой дороге примусные иголки и спички раскладываются в возможно большее число мест, ибо классика утверждает, что именно от этих незначительных вещей зависит жизнь человека.