Старый тракт (сборник)
Шрифт:
Обе эти комиссии сидели за длинными столами, одна против другой, чтобы можно было, при необходимости, вести деловые переговоры.
С призывной повесткой в руках я подошел к регистрационному столу, оставил на попечении двух дежурных красноармейцев мешок с бельем и провизией, тужурку и кепку и прошел в раздевалку.
Из нее полагалось выходить, как говорится, в чем мама родила. Вначале я подошел к призывной комиссии (она считалась основной), назвал свою фамилию и тотчас увидел, как моя анкета потекла по рукам членов
— Где вы хотели бы служить? — спросил меня военком, сидевший в середине стола, на председательском месте.
— Я и прежде заявлял и теперь настаиваю на том же — отправьте меня на Тихоокеанский флот.
— Ну что ж, характеристика у него хорошая, подходит на флот; посмотрим, что скажут медики. Для флотских у нас требования повышенные, — сказал военком и кивнул кому-то из медиков головой, что, по-видимому, означало — «Приступайте к осмотру».
В то же мгновение ко мне подскочили сразу три врача и начали усиленно стучать пальцами в грудь и спину, а потом слушать в тестоскопы.
— Да у него шумы в легких, — вдруг сказал врач с длинными усами Тараса Бульбы. — Послушайте-ка его вы, Иван Кондратьевич.
Врач, обмерявший мою грудь, посмотрел на ниточку-измеритель человеческого тела, ухмыльнулся:
— У него и грудь тощая. Таких мы избегаем брать не только на корабли, но и на берег.
И тут я понял, что Иван Кондратьевич флотский врач, и уж если кто меня провалит, то именно он.
— Ну я хоть и не богатырь, а на свою грудь не жалуюсь, — попробовал я уменьшить впечатление от слов флотского врача. Но рассчитал я свой ход неверно.
— В этом деле, дорогой друг, мы в ваших советах не нуждаемся, — резко сказал врач и принялся старательно выслушивать меня: — Так! Дышите глубже! Так! Задержите дыхание. Еще раз! Еще! Глубже, наконец! — он отошел от меня на два шага и произнес безапелляционным тоном свой приговор: — На флот решительно не подходит. Он, видимо, недавно перенес какую-то инфекцию с высокой температурой, и сердце сохраняет еще аритмию.
— Он перенес сыпной тиф, — уточнил Тарас Бульба, заглядывая в мою медицинскую карту.
Воцарилось молчание. Члены и призывной комиссии, и медицинской поглядывали друг на друга:
— Ну что ж, прошу извинить, что не могу поддержать вашу просьбу о Морфлоте, — сказал военком, который довольно часто бывал на наших комсомольских встречах. Помолчав, он добавил: — Пойдешь в инженерные войска. Будешь сапером. Тоже нужное дело.
— Сапером, так сапером, что ж делать, — мрачно согласился я.
— Команда 11/13. Построение в 12.00, на плацу, — сказал один из членов призывной комиссии со шпалой на петлицах.
Я повторил приказание слово в слово и ушел одеваться, а комиссия приступила обсуждать судьбу следующего призывника.
Через час-другой обширный двор призывного пункта начал пустеть. Команда за командой выстраивались в одну линию и после переклички уходили
Ровно в 12 собралась и наша команда будущих саперов, но вот что странно — в ней было всего семь парней. Ну семь, так семь, подумали мы. Возможно, на такое число и дано предписание. Ведь у военных все четко до последней капельки. Однако подошедший к нам лейтенант с черными петлицами и значком инженерных войск на них сказал:
— Команде 11/13 разойтись по домам и ждать дополнительных извещений.
— А в чем дело? Почему такое происходит? — посыпались вопросы будущих саперов.
— Вероятно, произошел недокомплект команды по разверстке, спущенной вышестоящим штабом, а может быть, часть, в которую вам надлежит прибыть, находится в состоянии передислокации. А вообще-то, товарищи бойцы, в армии приказов не обсуждают, их выполняют. Делать, что сказано. Рра-ззой-тись! — протяжно скомандовал лейтенант.
На такой поворот дела я не рассчитывал. Я шел домой, в общежитие крайкома партии, где мне после женитьбы предоставили десятиметровую комнату, размышляя, к лучшему или к худшему повертывает жизнь.
Осторожно подойдя к окну, я встал на выступ облупившегося кирпичного фундамента и увидел свою боевую подругу. Она лежала на кровати, на животе, обхватив голову руками. Возможно, она плакала тихо и безутешно по поводу нашей разлуки, а может быть, была просто в дреме после бессонной ночи.
Я неторопливо постучал в окно, она вскинула голову, не улавливая еще, где стучат. Лицо ее было зареванным, и я понял, что она омыла уже первые часы нашей разлуки горькими слезами.
Увы, тогда еще она не знала, что впереди и ее ожидают разлуки, куда более драматические, чем эта, пока не состоявшаяся разлука наша…
А сапером я стал почти через год, и, можно сказать, что этот рубеж был началом той самой части моего бытия, которую я обозначаю как самую трудную и тревожную в первой половине моей жизни.
От должности ответственного редактора «Большевистской смены» меня еще не освободили, и я вышел на работу, как будто перед этим никаких событий не происходило.
И закрутилась редакционная колесница дальше…
1 декабря произошло событие, которое потрясло всю страну. Выстрелом в Смольном был убит Сергей Миронович Киров.
Я хорошо, во всех подробностях помню эти дни. Мне не хотелось бы сегодня ни прибавлять к тому, что было пережито, ни убавлять из этого ни одной капельки.
Мы все в редакции восприняли это событие как трагедию масштаба громадного, неслыханного после смерти Ленина.
Что-то особенно зловещее, неотвратимо трагическое, угадывалось в этом выстреле в Ленинграде.
Все были убеждены, что на этом трагедия не остановится, что последуют какие-то новые события — значительные, затрагивающие всех нас, не только сотрудников редакции, весь народ.