Старый вор, новый мир
Шрифт:
Бур последовал за ним.
– Приму душ, – улыбнулся Монах и пошел в ванную.
Минут через пятнадцать раздался протяжный звонок в дверь. Мать Фомина решила, что это вернулись товарищи сына, но ошиблась: в квартиру ввалились три наглых типа шкафообразной комплекции, с внешностью рыночных охранников.
Один из них, бесцеремонно оттолкнув пожилую женщину, вошел в комнату. Развязно развалившись на стуле, он обратился к матери Монаха:
– Давай, бабка, созывай всех, кто тут прописан, типа на общеквартирное собрание.
Старушка, оперевшись на дверной
– Чего пялишься, старая галоша, – вступил в разговор второй, который был чуть ниже ростом своих товарищей, – делай, что тебе говорят. Не хотели расселяться по-хорошему, будем разговаривать иначе. Метод пряника не подействовал, попробуем кнут.
Ему явно понравилась собственная острота, и он тупо, по-лошадиному заржал.
В этот момент открылась дверь ванной комнаты, и появился Монах, одетый лишь в спортивные штаны.
Его обнаженный торс пестрел многочисленными татуировками. Для человека, посвященного в подобные вещи, татуировки больше, чем что-нибудь иное, говорят о той роли, которую их обладатель занимает в криминальной нише; татуировки на теле Фомина свидетельствовали, что он настоящий, патентованный вор в законе.
Практически на всю грудь распластался крест с распятой на нем голой женщиной, а чуть левее устрашающе оскалилась пасть тигра. На правом предплечье красовался кинжал с обвитой вокруг него змеей, высоко поднявшей плоскую голову, а под этим изображением прорисовывалась роза, вокруг которой сжимались витки колючей проволоки. На плечах синели искусно выведенные гусарские эполеты, ниже которых с правой стороны улыбалась симпатичная морда кота, а слева красовался натюрморт из колоды карт, бутылки водки, шприца, обнаженной женщины и кинжала. На спине, под изображенным собором с восемнадцатью куполами, Мадонна трогательно прижимала к груди младенца.
Скользнув мимолетным взглядом по непрошеным гостям, которые с интересом рассматривали воровские наколки, Монах вошел в комнату. Остановился у окна, повернулся к матери и спросил, указавая на визитеров:
– Это кто?
Мать слегка смешалась, а затем медленно, спрятав глаза, произнесла:
– Понимаешь, Валера, дом у нас хоть и старый, но Сокольники сейчас очень модный район. Да и место нашего дома очень удачное. Хотят расселить – аж куда-то за МКАД, а дом реконструировать, чтобы потом квартиры подороже продать. Предлагали деньги, но мы отказались. Куда мне на старости лет отсюда съезжать? Теперь вот… – Она жестом указала на сидящих.
Взгляд Фомина сделался жестким, и он задал вопрос, обращаясь к пришедшим:
– Ну, чего надо?
– Надо, чтоб вы съехали отсюда, – весьма недипломатичным тоном ответил за всех старший, – и чем быстрее, тем лучше.
– Тебе уже сказали, что никто никуда переезжать не собирается. Поэтому забирай своих «быков» и отваливайте подальше.
– Ты смотри, Клим, – обратился к своему старшему тот, который был чуть пониже, – как заговорила эта ходячая Третьяковская галерея.
Монах, окинув того взглядом с ног до головы, обратился к матери:
– Мама, выйди, пожалуйста, и закрой дверь.
– Валера, может быть, не стоит… – попыталась было возразить она.
– Я очень тебя прошу выйти, – спокойно и вместе с тем твердо повторил просьбу Фомин.
Когда за женщиной закрылась дверь, авторитет в упор посмотрел на старшего. Не выдержав тяжелого взгляда пахана, тот отвел глаза в сторону. Между тем Монах вразвалочку прошелся по комнате. Проходя мимо третьего наглеца, он с силой пнул того по вытянутым ногам:
– Убери копыта, бычара.
Обиженный резко вскочил, однако тут же упал, повергнутый мощным ударом в переносицу. Из носа у него потекла тонкая струйка темной крови. Старший из троицы мгновенно отреагировал на действие нападавшего и подскочил к нему. Он уже собирался нанести несколько ударов, как почувствовал, что тот мгновенно заломил его руку за спину и приставил к его горлу холодный металлический предмет.
Каким образом в руке у Монаха оказалось бритвенное лезвие, осталось для старшего и его «быков» загадкой.
Фомин же, еще плотнее прижимая острие бритвы к горлу жертвы, сквозь зубы процедил:
– Что ж ты, параша, рыпаешься? Спокойней, спокойней… Только дернись, и станешь вдыхать воздух сантиметров на двадцать ниже. Конь ты педальный. Не будь это мой дом, я бы тебя заставил сожрать твои собственные яйца. Бычье рогатое. Таких маромоек, как вы, на моей зоне петухи бушлатами гоняли, а потом заставляли парашу жрать. Сучий потрох, – говоря это, пахан свободной рукой залез тому под легкую спортивную куртку и вытащил пистолет. Передернув затвор, он навел ствол в голову противнику. – А теперь пусть твои сявки положат руки на головы и станут лицом к стене, если не хочешь, чтобы в твоей тупой башке стало свежее. Думаю, не сомневаешься, что я твои куриные мозги вмиг проветрю?
Недавний наглец только тихо прошептал, опасливо косясь на смотрящий в него бездонный металлический глаз пистолета:
– Делайте, что вам говорят.
Те, в свою очередь, медленно стали у стены, скрестив пальцы рук на затылках. Они явно не ожидали такого поворота событий, а потому даже не думали сопротивляться. Решительность татуированного жильца и особенно страшный взгляд его глаз полностью парализовали волю негодяев.
Монах приказал старшему из них лечь на пол лицом вниз, а сам ловко обыскал стоящих, внимательно отслеживая их реакцию.
Собрав оружие, Фомин коротко бросил лежащему:
– Встань, баклан. – Дождавшись, когда тот выполнит приказ, он добавил: – А это тебе на память о нашей встрече, сучара. Впредь будешь помнить, что на блатных мазу тянуть накладно и тебе банабак не под силу, пупок развяжется. – С этими словами он резким движением руки с зажатым между пальцами лезвием распорол противнику щеку. Из раны густо хлынула кровь, обнажая вылезшее из-под кожи алое мясо.
Жертва дико вскрикнула, схватившись рукой за порез. Кровь, просачиваясь сквозь пальцы, обильно залила выглядывавший из-под рукава куртки белоснежный манжет рубашки, образуя на половом коврике бесформенную лужицу.