Стать Джоанной Морриган
Шрифт:
Мой макияж маме тоже не нравится.
– Однажды я чуть не выколола себе глаз щеточкой для туши, – говорит она, сердито глядя на мой тюбик с подводкой.
Мне не хочется ей говорить, что это не делает чести ей, а я здесь вообще ни при чем. С тем же успехом она могла бы сказать, что однажды она перепутала двери «к себе» и «от себя», и запретила бы мне пользоваться дверями, чтобы «они не предали и
Разговоры на тему «Ты изменилась» происходят у нас постоянно, словно мы собираем коллекцию.
– Ты изменилась, – говорит мама, когда я надеваю короткую черную кружевную фату.
– Но это же хорошо, мама. Если бы я не менялась, я бы так и сидела у тебя в животе.
– Ты изменилась. – Когда я учусь танцевать мэдчестер под клип «Happy Mondays» в «Поп-топе».
– Время идет, все меняется.
– Ты изменилась. – Когда я отбеливаю усы в ванной.
– Да. Я решила, что мне не идет имидж инди-Гитлера.
Зато братьям нравится мой новый образ.
– Ты похожа на злую принцессу, – говорит Люпен с искренним восхищением, играя с моей черной фатой.
Злая принцесса. Мне это нравится. Во всяком случае, это лучше, чем прежний «изгой» или «ходячий пудинг».
Возможно, «злая принцесса» мне подойдет.
Следующей ночью я снова слушаю Джона Пила, как и положено злой принцессе. Во второй раз все уже не так страшно. Как с грозой: просто надо дождаться, когда она закончится и небо опять прояснится. Да, там много танцевальной музыки – Пилу нравится эйсид-хаус, который, как я решила, однозначно не для меня: у меня нет подходящих нарядов и нет знакомых с машиной, которые отвезли бы меня на рейв, так что в этом сезоне я пас. Я как те чопорные подростки в 1963-м, которые презрительно фыркали, послушав «Beatles»: «Не понимаю я этот грохот. Мне ближе честные радости скиффла».
Но иногда – совершенно внезапно – среди этого шума, который не для меня, возникает что-то невероятно прекрасное и очень ценное для меня в моем нынешнем состоянии. Совершенно волшебные песни. И тогда я нажимаю на кнопку «запись», чтобы сохранить их себе навсегда – минус первые семь секунд.
Эти кассеты хранились у меня много лет. «Mazzy Star». «The Sugarcubes». Африканский хайлайф – почти такой же хороший, как «Грейсленд» Пола Саймона, как я покровительственно обозначала его для себя и записывала с благой целью «проявить широту взглядов и вкусов», хотя, если честно, потом я всегда проматывала эти записи на ускоренной перемотке.
Но они здесь, на кассетах, всегда под рукой, если будут нужны, –
Джон Пил – моя Всемирная новостная служба. Мой ночной клуб в небесах, где я встречаюсь с другими ребятами, такими же, как я. Они тоже сжимают в руках талисманы-кассеты и тоже ждут новостей: кто-то в Бостоне написал чумовую песню! В Токио! В Перте!
Пил открыл мне не только весь мир, но и Британию, которую я не знала. Он показал мне страну чудес, лежащую буквально в шести дюймах под мостовой. Контркультура. Андеграунд. Она всегда была здесь, эта волшебная страна, – как подземные реки, протекающие под Лондоном. И когда придет время и ты поймешь, что тебе надоело бродить на поверхностном уровне, и тебе совершенно некуда пойти, если передвигаться по горизонтали, можно остановиться прямо там, где стоишь, вытащить молоток из кармана, пробить в асфальте дыру и спуститься вниз. Вглубь.
Провалиться под землю, подобно Алисе, в ослепительный новый мир безумных Шляпников, самодурствующих Королев, говорящих загадками Садовых Сонь и непрестанных сражений, ведущихся с незапамятных времен. Панки ненавидят хиппи, моды ненавидят рокеров, рейверы ненавидят инди. Патти Смит изливает холодную ярость на Иисуса, первозданные крики «Primal Scream» взмывают выше солнца, и Айвор Катлер стоит с гармоникой на каменистом пустынном берегу и выдает сюрреалистичные гебридские баллады о девицах, давящих мед из пчел.
А иногда – словно в честь праздника – Пил ставит хиты. Когда я впервые услышала «Аз есмь воскресение» группы «Stone Roses», я танцевала в постели, лежа, в наушниках – руки раскинуты в стороны, – впервые испытывая настоящий восторг от того, что я родилась в зачахшем промышленном городке. В таких городах тоже есть жизнь, и там происходит такое, чего не может произойти где-нибудь в другом месте, – гордые дети из бедных семей делают музыку, вкладывая в нее столько страсти, ярости и накала, сколько никто другой просто не выдержит и не вместит в себя.
Я наконец поняла, что папа имеет в виду, когда говорит: «Я – внебрачный сын Брендана Биэна, и они все склонятся передо мной». Люди из рабочего класса делают все по-другому. По-своему. Я это слышу. Я вижу, что с нами все правильно
Конец ознакомительного фрагмента.