Статьи 1995-1997
Шрифт:
Над этим нашим свойством много думал Достоевский. Он предполагал, что за этим желанием испить чашу унижения стоит страсть к самоочищению. Ведь раньше Россия выходила из таких кризисов духовно окрепшей, переплавленной, и совершала новый взлет. Но каждый раз это — смертельный риск. Так Святогор соблазнился, улегся для пробы в гроб — и крышка приросла. Не помог и Илья-Муромец.
Сегодня соблазн антипатриотизма укрепляют «культурными» средствами. Суть всей антисоветской кампании, если ее поскрести, была антироссийской («антиимперской»). Ненависть к Сталину питалась не ГУЛАГом, а тем, что при нем возродилась и окрепла держава, империя — стала не по зубам Западу «извне». Сталина и даже Суворова с Кутузовым быстро проскочили, и главным объектом атаки стали две «фатальные ошибки», которые и предопределили сущность России: принятие христианства от Византии, а не с Запада, и решение Александра Невского — дать бой тевтонам. Сколько скрежета зубовного вызывают у наших западников эти два события, задавшие России ее путь как державы-Евразии.
Сегодня, впрочем, этот скрежет меньше выплескивается в массовую печать, идеологи предпочитают пошуметь о величии России, но как будто нарочно шутовски, неуклюже. Под крики «Долой империю!» вытащили имперского орла — уместен ли он именно сегодня? Зачем эти издевательские возгласы: «Россия обречена быть великой державой»? Кто их выкрикивает? Тот, кто передает иностранцам контрольные пакеты акций нашей авиационной промышленности, построенной буквально на костях наших отцов. Кажется, молчали бы, никого уж не обмануть. Давайте и разберемся, без обмана и без гнева.
На днях на ТВ была беседа о патриотизме с молодежью. За всех говорил один парень, мысль простая и ясная: «Я бы любил Родину, если бы и она любила меня». А в чем же он видит ее любовь? Не в том, что она дала ему простор, дала язык и предание, Пушкина и Гагарина, что старуха на улице называет его «сынок». Нет, он хочет верного, рыночного обмена: «я — тебе, ты — мне». И Родина ему недоплатила — машин не было в свободной продаже, и он не успел купить, а теперь тем более не купишь, цены кусаются. Так что Родину ему любить не за что. При этом щека у него нервно дергалась, и в глазах была тоска. Думаю, все нутро его бунтует против теории, которую он слепил в своем демократическом уме.
Что же так щемит сердце? Почему так страдают старики? Хотят ли молодые проникнуть в это страдание, услышать его через рок-музыку? Да, многие хотят. К ним и обращаюсь. А многим это страдание не только непонятно, но даже и противно. Что ж, насильно мил не будешь. Любовь к Родине — таинство, как и всякая любовь. Рассудку не подвластна. По рассудку с Родиной можно торговать: я тебе лояльность и налоги, ты мне комфорт и кусочек твоей силы. И на этих началах можно ужиться. Это — патриотизм рассудка, патриотизм выгоды. Но это — о другом. Мы здесь говорим о чувстве.
Но о чувстве Родины в целом можно сказать в стихах или в песне. А мы попробуем разобраться в прозе, из чего это чувство складывается. Понять, какие удары это чувство разрушают, против чего мы должны защищать его. Ведь и самое сильное и глубокое чувство можно разрушить — сколько любящих семей разбили умелые клеветники! Давайте вспомним, как возникла Россия и ее ядро, ее держатель — русский народ. Верность этому главному и есть патриотизм сердца. Смените это главное, и даже если останутся прежние названия, это будет уже не Россия, и моя душевная связь с этим чем-то новым утратится. Мне станет все равно, где жить (да и жить ли вообще).
Конечно, этот корень, это главное — есть бессознательное, «невыражаемое». Анализ его — некоторое насилие, «мысль изреченная есть ложь». Но осторожно можно приблизиться, даже и в прозе.
Народ возникает и изменяется в связи с родной землей. Род накладывается на род, передает потомкам это чувство земли — вот и народ. Русские сложились от соединения племен, живших в трех разных цивилизациях: лесной, земледельческой и степной. Каждая — со своим чувством Космоса. Пожалуй, это единственный случай на земле, это и дало нам удивительную гибкость, способность к единению с самой суровой природой. А став народом, русские эту гибкость и многообразие наращивали: вышли к морям, к Тихому океану, освоили Север, горы и пустыню, шагнули в Космос — больше и не надо было, «Африка мне не нужна». Эта земля и выковала современный русский народ, дала ему вселенское чувство. И когда нас сегодня обкарнывают, то режут по живому, и дело не в экономике, не в гектарах пашни и удобных портах. Бьют по нашему чувству пространства и времени. Когда ты сразу за Смоленском упираешься в границу, организм содрогается.
Но есть и такие, кому хотелось бы жить в маленьком, уютном, «нормальном» государстве, родиться бы в Люксембурге. Не повезло, сочувствую. Но попытайтесь всех нас сделать такими — это и будет пресечение корня народа. А ведь уже целые теории готовы: пространства нас давят, земля сделала нас рабами, державниками, какой уж тут рынок. Одно время даже Сахаров уговаривал: разделить бы СССР на 40-50 «нормальных» государств. И в этих теориях не столько корысть (хотя и она есть), сколько желание изменить наш «неправильный» народ. За приватизацией и продажей земли — идея переделки человеческого материала. Продадим, деньги проедим — и выкинем из головы само понятие «пядь родной земли».
На огромных просторах соединились народы со сходным чувством земли. Они соединились на совсем иных началах, чем Запад с аборигенами при его вторжении в Америку, Африку и Австралию. Здесь не возникло «этнического тигля», переплавляющего всех в одну новую нацию, как в США. Здесь не было ассимиляции, растворения, как случилось со славянами в Германии. Не было и апартеида, как в Африке. И уж, конечно, не было этнической чистки, которую англо-саксы устроили в Америке и Австралии. Возник совсем особый тип сосуществования — семья народов («симфония»). Русские показали, что человечество в принципе может жить, как семья — не превращая малые народы в колонии или «третий мир».
Первыми в зоне контакта появлялись казаки. Но посмотрите, какое отличие от западного человека. Тот, где бы ни был, формирует вокруг себя маленький кусочек Запада. И в Бирме, и в Родезии он в том же пробковом шлеме и шортах, с тем же стаканом виски. Я на Кубе как-то ночевал в поместье сахарозаводчика из США. Роскошный тропический парк, а в комнатах закопченные камины. Хозяева поставили мощные кондиционеры, опускали температуру в комнатах до 15 градусов, топили камины и сидели, завернувшись в плед. А для казака высшая доблесть — овладеть образом жизни и искусством местных племен. На Тереке он джигитует как чеченец, в Сибири бьет белку дробинкой в глаз. Мой дед из Семиречья гордился, что киргизы его уважали как знатока лошадей. А уж как он их уважал.
В семье народов русские были именно старшим братом, как ни высмеивали это понятие в перестройку. И, хотя чего не бывает в семье, это и привлекало народы под руку Москвы, порой тяжелую. При старшем брате и в мыслях не было у армян и азербайджанцев резать друг друга, а у бандитов в Фергане сжигать живьем турок. Это чувство державы и создало русский народ, как мы его сегодня знаем. Ведь исторически совсем недавно, почти вчера, литовцев было больше, чем русских. И не только умножились русские, но и собрали огромную силу, знания и искусство множества народов. Овладели всей империей Чингис-хана — и это было почти природным, а не политическим процессом. С радостью шли служить России и грузинский род Багратиона, и татары Кутузовы и Шереметьевы, и множество немцев (и какой-то Кара-Мурза — уже при дворе Ивана Грозного мелькает эта фамилия).