Статьи 1995-1997
Шрифт:
Дело Кончаловского — не просто кино. Он, наш замечательный и известный режиссер, обаятельный человек и краснобай, стал у демократов орудием крупного калибра. Таких орудий у них раз два и обчелся. И «Курочка Ряба» — залп главного калибра. Каков же оказался заряд? Попробуем разобраться без гнева и пристрастия — без мелочных придирок.
Уже в начале работы над лентой было важное событие. Ия Савина, которая ранее сыграла чудесную Асю Клячину, отказалась сниматься сегодня в той же роли, ибо посчитала новый фильм антирусским. Так сказал сам Кончаловский. А ведь актрисе лестно было бы сняться с таким режиссером, да еще в продолжение той прекрасной работы. Значит, не каприз — что-то потрясло ее уже в сценарии. Так что, как ни крути, если умный, художественно чуткий и заинтересованный человек посчитал фильм антирусским, от этого нельзя отмахнуться как от происков «свихнувшихся красно-коричневых». Значит, есть основания для разговора на эту тему. Кончаловский на этот разговор по сути не пошел, просто сравнивая себя, слишком настойчиво, с Гоголем. Тот мол, тоже «смеялся сквозь слезы». Сравнение негодное, непродуманное — Гоголя ведь в России многие читали — помним, над чем и как смеялся.
Безусловно, «Курочка Ряба» — обвинение России и русским. И обвинение не мелкое, а по самой сути русского характера. В этом — большая заслуга Кончаловского и большая его служба стране. Ведь с самого начала перестройки нам четкого обвинения не было предъявлено. Духовные отцы демократии только изрыгали ругань: люмпены, пьяницы, рабы, бездельники, фашисты! У Кончаловского хоть что-то проясняется. При этом его нельзя назвать русофобом — ведь видно, что он любит Россию. Он только хочет, чтобы русские изжили некоторые врожденные дефекты. Эти дефекты он и показывает в художественной форме.
Можно сделать ему упрек: объект своей критики он представил в карикатурной форме. Пошел по легкому пути — высмеял не идею, а ее носителей, обидел огромное число людей и затруднил разговор. А ведь это для его замысла вовсе не требовалось. Так что, на мой взгляд, как философ и художник он оказался не на высоте поставленной им самим задачи. Снизил ее до уровня фарса.
Конечно, тут ему и Инна Чурикова подгадила. Признанная актриса, но восприняла свою роль как чисто идеологическую задачу — и весь талант из нее вон. Это, видно, общий закон. Да и задачу превратила в дешевку: создать карикатуру на Асю Клячину именно как выразителя глубинных свойств русского человека. И возник у Чуриковой образ бормочущей алкоголички, слова которой совершенно не вяжутся с обликом. Образ ненавидящей и импульсивной дуры, собирающей с портретом Брежнева демонстрацию «красно-коричневых» и поджигающей дом влюбленного в нее фермера. Образ дуры, проклинающей частную собственность и снедаемой завистью, но при первом же удобном случае посылающей подальше «родной коллектив» и мечтающей о собственном пароходе и ресторане. Какая фальшь! Вот пример того, как примитивная политическая злоба вызывает у актера художественную импотенцию.
Насколько выше, тоньше и художественно богаче выглядят в фильме непрофессиональные актеры — сами жители села Безводное! Кончаловский пытался оправдать Чурикову тем, что она, мол, великий клоун. Это двусмысленно. Клоун — так играй в цирке, а не в таком перегруженном идеями фильме. А то, что Кончаловский выявил своим фильмом огромный артистический потенциал и художественную интуицию простого русского человека — само по себе большое явление в искусстве и заслуга режиссера. Без любви к России такого не сделаешь (пусть это любовь надрывная и противоречивая, как любовь того же фермера-богача к Асе Клячиной).
Но вернемся к идеям и их образам. Первая идея — зависть русских к чужому богатству при нежелании приложить труд, чтобы хорошо устроить свой собственный дом. Эта идея подается в навязчивом образе уборной — все тайно мечтают о таком же удобном туалете, как в доме фермера, а у себя дома проваливаются в дерьмо. Тему удобного сортира, которой Кончаловский придает ключевое значение не только в фильме, но и в своих рассуждениях, мы, видимо, должны принимать как аллегорию. Ведь не может же художник, просто пожив десять лет в США, стать певцом американского сортира — свихнуться на проблеме толчка. Наверное, он через эту дырку видит какой-то вселенский вопрос.
Вообще-то, на Западе унитаз действительно стал каким-то религиозным символом, приобрел мистическое значение. Это — далеко не просто удобство и даже не просто символ цивилизации. Тут какой-то скрытый комплекс — Фрейд бы его объяснил, а я не знаю. Один военный мне рассказывал, как во времена Горбачева он сопровождал американцев посмотреть позицию наших новейших ракет. Поездка подавила и напугала американцев. Что их поразило? Стоит ракета-красавица, чудо науки и техники. А поодаль — деревянный сортир с дырой. И операторы, инженеры высшего класса, ходят в эту будку и трагедии в этом не видят. Это для них никакой не символ, а просто неудобство. А для американцев — страшная загадка русской души. Именно в сочетании с великолепной, любовно сделанной и стоящей миллионы долларов ракетой.
То, что Кончаловский взял сортир за символ, уже говорит о том, что он взглянул на Россию глазами американца. Но, заметим, при этом убрал из фильма образ ракеты. А это — опасное искажение. Подобное же искажение в свое время соблазнило Германию полезть в Россию.
Представив первую ущербность русской души через вонючий символ, Кончаловский художественно оформил важный тезис наших западников. Он обсуждается и в «научных кругах». Философ Д.Фурман, знаток православия и антисемитизма, видит причину бед России в недостаточном трудолюбии и чистоплотности русских. Он сравнивает их с немцами: «С народом, в культуре которого выработано отношение к труду как долгу перед Богом, обществом и самим собой, у которого есть представление о некоем обязательном уровне чистоты, порядка, образования, жить без которых просто нельзя, — вы можете сделать все, что угодно, он все равно быстро восстановит свой жизненный уровень. Вы можете разбить его в войне, ограбить, выселить с земель, на которых сотни лет жили его предки, искусственно разделить его между двумя разными государствами, как мы это сделали с немцами — все равно пройдет какой-то период времени и немцы будут жить лучше, чем русские и поляки… Как в XVIII веке немецкий крестьянин жил лучше русского, так это было и в XIX веке, и в ХХ в., и, скорее всего, будет и в XXI веке». Мол, вы, русские, грязнули ленивые, хоть немцев в войне ограбили, а все равно как без штанов ходили, так всегда и будете ходить!
Вторая тема — зависть русских. Здесь Кончаловский также взялся выразить средствами кино «научное открытие» демократов. Вот, экономист и политолог из Академии наук СССР А.Изюмов пишет в журнале «Столица»: «Причины неистребимой зависти советских людей к чужому богатству коренятся в истории… Ненависть к богатым поддерживалась и религиозными особенностями. В отличие от распространенного на Западе протестантства православие никогда не приветствовало упорный труд, направленный на умножение достатка, но возводило в добродетель аскетизм и умеренность. После революции «большие богачи» были уничтожены, а традиционная ненависть крестьян обратилась на более работящих, а потому зажиточных соседей… Ярче всего эта особенность русского характера проявляется в отношении к кооператорам. Класс богачей, рожденных перестройкой, состоит в основном из… получивших возможность зарабатывать пропорционально своим талантам. Лучше других символизирует этот «класс» Артем Тарасов».
Не будем спорить с Изюмовым по мелочам, например, насчет того, был ли источником богатства «новых русских» талант или воровство. Главное, он согласен с тем, что неприятие богатства — черта укорененная и что это связано с православием.
Ту же мысль развивает в большой статье «Державная ревность» в «Независимой газете» (3.06.92) искусствовед М.Эпштейн. Он упирает на ревность как якобы главный двигатель в «собирании огромной России». А источник этой ревности — тупая зависть русских, особенно у крестьян. Он специально разбирает поэзию Некрасова, «создавшего в своих стихах настоящую энциклопедию русской ревности».
Так и получилось, что Кончаловский просто выступил как глашатай этих идей и сделал фильм по сути своей антирусский и антиправославный. Он перевел на язык кино обвинения Фурмана и Эпштейна — и потому-то на обсуждении фильма его главным (и очень агрессивным) защитником был г-н Боровой и маленькая кучка «новых русских». И Кончаловский их защиту принял! А против него с поразительно достойным и тактичным неодобрением, никаким оттенком лично его не обидев, выступили его артисты — жители села Безводное. Их спокойствие, короткие и полные смысла слова и мужество в ответах на прямые вопросы «четвертой власти» — сделали короткий показ этих людей самостоятельным событием русской культуры в истории нынешнего смутного времени. И жаль, что Кончаловский выбрал быть вместе с Боровым — но это уж его дело.