Статьи, эссе

Мелихов Александр Мотельевич

Впрочем, я отвлекся.

Перед руководством МЕТ встала проблема: что же со всем этим делать. Подход к решению проблем в Америке простой — были бы деньги. Есть деньги — нет проблемы! Все остальное временные трудности. Проблема всегда одна: как достать деньги. В Метрополитен-опере для этого существует даже специальный департамент, работники которого с утра до вечера заняты тем, что обзванивают и всячески обхаживают богатых людей, чтобы потом вытрясти из них деньги на нужды оперного искусства. Но в данном случае это было не актуально благодаря обладателю персонального кресла номер 101.

Для начала необходимо было на каждый костюм составить bible. Описать, сфотографировать, обозначить все размеры и т. д. Наняли четырех человек. Зарплата 25

долларов в час. Достали эти жеваные бумажки с объяснениями на русском языке. Попытались перевести. Переводчик-американец, промучившись три дня, сказал, что, это, конечно, вроде русский язык, но какой-то очень странный, и перевести это он не в состоянии. Тут Лесли вспомнила обо мне и принесла эти бумажки.

— Это русский язык? — спросила она.

Я посмотрел. Текст был написан кириллицей.

— Русский.

— Почему же переводчик ничего не понимает?

Я посмотрел еще раз: Чикчиры синие. Ташка красная с желтой отделкой. Вальтрап синий с желтой отделкой. Кивер: этишкет и кутас белые, шнуры на доломане и ментике желтые, кушак с гомбами. Лядунка на панталере с двумя протравниками медным и стальным — черная кожаная…

Я искренне пожалел переводчика. Русский язык-то он, наверное, знал. Но для того чтобы понять эту хренотень, одного знания русского было недостаточно. Нужно было еще, как минимум, в течение трех лет изучать историю костюма в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии под руководством таких корифеев, как Николай Павлович Акимов, Март Фролович Китаев, Эдуард Степанович Кочергин. Впрочем, Кочергин в ту пору, когда я учился, был еще просто Эдик. Судя по бумажке, художник по костюмам Мариинского театра прошла ту же школу.

Как мог, я попытался объяснить это моей начальнице.

— И что, ты все это знаешь? — недоверчиво спросила она.

— Ну… Более-менее. Чикчиры — штаны с кожаной вставкой, типа рейтуз. Для верховой езды, в основном. Ташка — это такая армейская сумка. Вальтрап… То, что здесь есть вальтрап, говорит, что это костюм гусара, драгуна или улана. Конника, одним словом… Лядунка — кожаная коробочка для патронов…

— Так, — сказала Лесли, — я тебя освобождаю от твоей портновской работы и прикрепляю к группе, которая разбирает костюмы. У тебя фотоаппарат с собой?

Вопрос был чисто риторический — все в нашем цеху знали, что аппарат у меня с собой всегда.

— Конечно.

— Будешь переводить, объяснять, что есть что, и фотографировать костюмы. Сейчас иди, купи нужную пленку. Чек принесешь. Все расходы будут покрыты. Всё. С завтрашнего дня приступай.

Вот таким образом я попал в группу, которая занималась «Войной и миром».

Работа оказалась непыльной. Я сидел в углу, слушал аудиокнижки, пока бригада собирала костюм, потом они вешали его передо мной, и я нажимал на кнопку фотоаппарата. Когда о чем-то спрашивали, я переводил и объяснял, чт'o данное название означает. Не всегда это было легко. Скажем, перевести на английский язык слово «лапти» еще кое-как можно, обозначив их, как «peasant shoes». А вот «кокошник» или, к примеру, тот же «армяк» и объяснить, чем он отличается от «казакина» или «зипуна» — задача почти непосильная. А «онучи», а «охабень», а «понёва», а «запона», «приволока», «шушпан»… Не всякий русский знает эти названия. А если и знает, то плохо себе представляет назначение этих предметов. Можете ли вы вот так, с лету, объяснить разницу, скажем, между ментиком и доломаном? И почему на одном три ряда пуговиц, а на другом пять? Многие названия я уже и сам позабыл, и поэтому, если меня спрашивали, к примеру, что такое кивер, я просто брал этот головной убор и говорил — «вот это кивер и есть, вот это этишкет, вот это кутас, вот репеек, вот султан, а вот эта хреновина называется гренада о трех огнях и означает, что кивер принадлежит гренадеру». Впрочем, про гренаду — это больше для понту, чтобы поразить окружающих своими недюжинными познаниями. Коллеги мной восхищались, а я, как идиот, купался в

этом, не подозревая, какую мину под себя подкладываю. Как заметил один проницательный человек: «В каждом из нас ровно столько тщеславия, сколько ему недостает ума». Увы, это так. Тщеславие и глупость идут рука об руку. Но об этом позже.

Для начала решили просто развесить костюмы по размерам. Выделили громадный репетиционный зал, привезли раки (рак — это такая штука на резиновых колесиках для перевозки и хранения костюмов) и бодро принялись за дело. Развесили первую часть костюмов, полюбовались на проделанную работу и пригласили актеров на первую примерку. И тут вдруг выяснилось, что системы размеров в Америке и в России не совпадают. То есть это было известно всем и раньше, но, когда что-то известно всем, в голову это как-то никто не берет. Не зря говорят, что русские и американцы очень похожи. Идиотизма и раздолбайства полно и там, и там. В голову не взяли по обе стороны Атлантики. Актеров обмерили по американским стандартам, а сшили исходя из российских. Причем речь идет не о переводе сантиметров в дюймы, или наоборот, а о принципиально иной методике обмера и обозначения размеров.

Стали думать, что делать. А что делать? Теперь надо было обмерить готовые костюмы, и конвертировать российские размеры в американские. Наняли еще четырех человек, за те же 25 долларов в час, стали снимать размеры. При этом выяснилось, что костюм, сшитый, скажем, на какого-нибудь Смита, этому Смиту уже не подходит. Стало быть, нужно либо перешивать, либо подбирать что-то по размеру. Если подбирать, то окажется, что каких-то костюмов не хватает, а каких-то больше. Значит, все-таки перешивать. А это уже придется делать нам, портным Метрополитен. Перешивать, как правило, сложнее и дольше, чем сшить новый, хотя бы потому, что, для того чтобы перешить, надо вначале распороть то, что есть, а потом перекроить и собрать обратно. То есть намечавшаяся экономия на костюмах таяла и исчезала, «как сон, как утренний туман».

Я наблюдал всю эту чехарду, не вмешиваясь. Жизненный опыт научил меня не лезть не в свое дело. «Сказали направо, пошел направо. Сказали налево, пошел налево. А думаешь о своем… Там знают!» Хотя ТАМ знали довольно приблизительно. Ну да не мое дело. Только один раз я позволил себе дать совет. Когда наша дружная бригада стала нумеровать костюмы родов войск, я посоветовал помечать не только сам костюм, но и каждую его деталь одним и тем же номером. Мол, если какая потеряется, то ее будет легко идентифицировать по этому номеру.

— О! Great idea! It’s very smart! You are very clever.

Ну, ну… Clever так clever… Додуматься до такой вещи — задача не для заурядных умов, конечно. Закупили специальные бирочки на защелках и стали крепить к костюмам. Слава моя росла!

В трудах и заботах подошел конец сезона. Разбирать костюмы начали в феврале. К концу мая стало ясно: чтобы справиться с таким объемом переделок, существующих мощностей Метрополитен не хватит. Надо было что-то предпринимать. На Олимпе заштормило. Любовь любовью, дружба между народами тоже прекрасно, но ложки все-таки врозь. Деньги счет любят. Надо было выходить из создавшейся кислой ситуации с наименьшими потерями. Совещания в кабинете генерального менеджера театра мистера Вольпе собирали через день.

В Метрополитен-опере, кроме оркестра и труппы, которые уезжают на гастроли, в отпуск все уходят в одно и то же время. В последнюю среду июня с утра мы начинаем консервировать швейные машинки, чистить, смазывать, накрывать чехлами, собирать инструменты (они у каждого свои), и где-то после трех часов с нами прощаются до следующего сезона.

Но на этот раз мое утро началось иначе. Не успел я разобрать свою машинку, как меня вызвали к начальнику цеха.

— Марк, — торжественно начала Лесли. — Мы решили создать дополнительный цех, который будет работать только на «Войну и мир». Мы арендуем помещение, покупаем швейные машинки и нанимаем еще двенадцать человек портных. Что ты думаешь?