Статьи и выступления
Шрифт:
6) Молодой солдат отправился с молодой женой на другой день после свадьбы покупать обстановку для квартиры. Трое бандитов, вооруженных револьверами, затеяли на улице перестрелку, и, прежде чем молодожены успели скрыться, шальная пуля уложила мужа на месте. Жена с горя лишилась рассудка.
7) Почти во всех странах, участницах мировой войны, проводился день молений о божественном вмешательстве, но так как мольбы возносились, а ответа на них не поступало, воюющие стороны продолжали сражаться еще ожесточеннее; то, что христианину не положено убивать, никого не останавливало и никакой пользы от этой заповеди не было.
8) Хорошо известный в Западных штатах финансист и предприниматель, человек набожный, с филантропическими наклонностями, запроектировал и построил некую, теперь тоже небезызвестную у нас, железную дорогу, которая, после того как он понизил проездную плату, стала приносить ему большой доход. Тогда на него ополчились другие капиталисты, которым захотелось завладеть его дорогой, и по возможности даром. Через подкупленного акционера на него возвели ложное обвинение, и дорога с помощью услужливого судьи попала в руки судебного исполнителя, что совершенно подорвало финансовое положение ее владельца и лишило его возможности восстановить свои права. Конкуренты оправдывали свои действия тем, что они выступили против «понижателя», смутьяна, понижавшего проездную плату и тем смущавшего покой других железнодорожных магнатов, ибо это угрожало их карману. На смертном одре (он умер много лет спустя) человек этот заявил, что история еще докажет его правоту и что бог знает правду, да не скоро скажет, а потому не каждому удается дожить до этой минуты!
9) В Нью-Йорке преступник был приговорен к году тюрьмы за преднамеренное зверское убийство, а в Южных штатах повесили и изрешетили пулями целую негритянскую семью только за то, что один из членов этой семьи подрался с шерифом. В это же самое время женщина, из ревности застрелившая свою соперницу (ее муж якобы оказывал этой даме знаки внимания), была оправдана, выпущена на свободу и поступила на сцену; все сошлись на том, что «нельзя же сажать женщину на электрический стул».
10) Крупнейшая благотворительная организация Нью-Йорка тратила и продолжает тратить сто пятьдесят тысяч долларов ежегодно на текущие расходы и немногим больше девяноста тысяч долларов — непосредственно на благотворительные дела, оправдывая сие тем, что за счет этих ста пятидесяти тысяч другие агентства и частные благотворительные общества получают сведения о том, где их деньги могут найти достойное применение, чего, видимо, иначе нельзя было бы достигнуть.
11) Безнравственно, грешно и противозаконно иметь ребенка, не имея мужа, однако, когда шестьсот тысяч мужчин были отправлены из Англии на континент, чтобы бить немцев, и двадцать тысяч девственниц стали «военными женами», возникло предложение узаконить незаконнорожденных детей, ибо, что бы там ни было, а прежде всего необходимо предохранить нацию от вымирания.
12) Врачу разрешается помочь женщине освободиться от ребенка, если роды опасны для ее жизни или могут ее искалечить, но заранее предохранить ее от этого тяжкого испытания, дав медицинский совет или снабдив ее противозачаточными средствами, он не имеет права. Это — преступление, за которое на него наложат штраф, и карьера его будет кончена.
13) Директор одной из крупнейших трамвайных компаний считает недопустимым, когда женщинам не уступают места в вагонах, и вполне допустимым, когда на линию пускают так мало вагонов, что места хватает только для одной трети пассажиров; ему кажется возмутительным, когда не соблюдают осторожности при переходе через улицу, при входе в трамвай или выходе из него, но он не видит ничего возмутительного в том, что в вагонах нет отопления, двери сломаны, окна и полы немыты, хотя это вызывает у пассажиров раздражение и желание поскорее выскочить из вагона, что отнюдь не способствует осторожности и осмотрительности; он считает, что нельзя читать газету, развернув ее во всю ширь, нельзя закладывать ногу на ногу или вытягивать ноги далеко вперед, создавая этим неудобства для других пассажиров, но можно на миллионы долларов обкрадывать город, то есть этих же самых пассажиров, путем незаконного получения концессий, разводнения акций, неуплаты налогов, запрещения бесплатных пересадок на главных пересечениях трамвайных линий и, наконец, — путем устранения опасных конкурентов в лице дешевых автобусов, чрезвычайно необходимых для разгрузки транспорта. И все это без каких-либо других оснований, кроме одного: компании нужны деньги. Однако ко всему приученная публика все терпит, а если и ворчит потихоньку, то это ей никак не помогает.
14) Некий человек, осужденный на основании косвенных улик, просидел в одной из тюрем Западных штатов двадцать лет, после чего выяснилась его невиновность: истинный преступник, умирая, сознался в своем преступлении.
15) Нью-йоркский домовладелец принудил целое семейство съехать с квартиры на том основании, что некоторые лица, посещавшие эту семью, были одеты в поношенное платье и, следовательно, имели недостаточно благопристойный вид, а это могло повредить репутации дома и, кроме того, причиняло сильнейшее беспокойство другим жильцам, которые, как видно, были, что называется, начеку и не желали жить в подобном соседстве. Это произошло в одном из домов на Риверсайд-Драйв.
Но стоит ли приводить еще примеры?
Вот почему так часто, сидя в своей комнатке, за окном которой открывается великолепная панорама, и пытаясь писать о явлении, именуемом жизнью, я чувствую растерянность. Я не знаю, как совместить со всем этим добро, истину, справедливость, милосердие и прочее, и вместе с тем я не уверен, что, будь все иначе, жизнь была бы так же притягательна, так же полна внутреннего драматизма и силы. В том, что я вижу перед собой здесь и повсюду, — немало красоты: солнце, луна, звезды движутся по своим путям, и в этом как будто есть и математический расчет, и великое искусство, и своеобразное очарование. Я охотно допускаю, что их пути точно рассчитаны и осмысленны, но не больше. А река сверкает передо мной тысячью разноцветных огней, это — поистине художественное и поэтическое зрелище, против которого трудно устоять. Днем она то серая, то голубая, то зеленая — один волшебный оттенок, сменяется другим; ночью она сияет, словно усыпанная драгоценными камнями. Над рекой кружат чайки; весело бегут взад и вперед буксирные пароходики, распуская по ветру пышные султаны дыма. Снег и дождь, жара и холод проходят в бесконечном круговороте — извечная смена, придающая краски и сочность нашим дням.
И все же я в недоумении. Ибо, с одной стороны, я вижу Вацлава Мелку, которому наплевать на эти так называемые красоты; точно так же как и Джону Спитовескому, Джейкобу Фейхенфельду и многим, многим им подобным. С другой стороны, я вижу себя и многих, подобных мне, которые тоже сидят и размышляют и, поддавшись очарованию, едва ли особенно беспокоятся о том, где и как добыть себе хлеб. Жизнь, пожалуй, помогла мне постичь только одну истину: все, что говорится у нас о добре, истине, справедливости и милосердии, — пустая болтовня, вынужденная, хотя, быть может, и искренняя, попытка достигнуть гармонии и равновесия там, где все неуравновешенно, парадоксально, противоречиво, прилепить стертые ярлыки к явлениям, смысл которых нам еще не ясен. История научила меня, в сущности, только тому, что ничего достоверного нет, а есть только попытка сделать или сказать нечто такое, что помогло бы нам восторжествовать над хаотичностью времени и над несовершенством человеческой памяти. Современные события, мне кажется, почти всегда говорят о том же. Короли и императоры появляются и исчезают. Генералы и полководцы сражаются и сходят со сцены. Философы создали свои системы, поэты оставили нам свои творения, а я, пробираясь ощупью среди религий, философий, вымыслов и фактов, не нахожу ничего, что успокоило бы мой беспокойный дух, не вижу никакого просвета, а также — никакой возможности стать чем-либо, кроме самого скромного поденщика.
Пока жизнь сверкает и несется мимо меня, я время от времени прибираю свою комнату, навожу в ней порядок. Я смотрю на реку, которая течет сейчас среди живого, многоцветного человеческого муравейника, как текла сотни миллионов лет назад среди пустоты и безмолвия, я говорю себе: право же, там, где так много порядка или стремления к порядку во всем и у всех, там должно существовать некое высшее начало, которое творит порядок, — какой-то порядок, во всяком случае. Уж конечно, планеты движутся по своим орбитам не просто так — сами по себе; по крайней мере я должен верить хотя бы в это. Но когда я выхожу из дома и сталкиваюсь, как это случается изо дня в день, с ненасытной алчностью и похотью, предательством и коварством, завистью и всеми проявлениями жестокости, вплоть до убийства, со всем, что строжайше запрещено нашей общественной моралью, библией и тысячью мудрых правил и законов, когда я наблюдаю изо дня в день измученные лица бедняков — жертв грандиозной системы обмана, и думаю о войнах, беспощадно отнимающих драгоценную жизнь у миллионов людей только потому, что кто-то любит власть, — тогда моя вера покидает меня. Слишком много людей находится в плену у иллюзий; и еще больше таких, которыми правят похоть и алчность — неукротимые, с мутным взором. Невежество, чудовищное и почти неистребимое, лижет свои цепи, благоговейно прижимая их к груди. Грубая сила восседает в пурпуре и багрянце и хрипло смеется.
Но вот передо мной великая река — она прекрасна; и небоскреб мистера Вулворта — странная попытка индивидуума казаться значительнее, чем он есть; и тысячи других свидетельств надежд и мечтаний — все слишком бренные, быть может, перед лицом бесконечного, неотвратимого движения к небытию, но все же утешительные и не лишенные красоты. И тут же я вспоминаю Вацлава Мелку, который хочет снова стать банщиком! И Джона Спитовеского, которому на все наплевать. И Джейкоба Фейхенфельда, который ничего не знает. И миллионы других, подобных им. Я вспоминаю, задумываюсь и становлюсь в тупик; и все так же зарабатываю свои девятнадцать — двадцать долларов в неделю, а то и меньше. И никогда и не буду больше, по-видимому.