Статьи раввина на темы иудаизма
Шрифт:
Существует несколько определенных тенденций в общественном сознании, которые создают революции. Одна из них — это то, что я назвал бы мессианской парадигмой. Мессианская парадигма — это основа большинства революций. Историю в долгосрочном плане можно понимать по-разному. Есть способ понимания истории, который не стал общепринятым, но тем не менее достаточно известен — это Шпенглер, Тойнби, которые говорят о цикличности истории. Исторические, культурные и прочие циклы в основном повторяются: они развиваются, приходят в упадок и так далее. Таков один из взглядов на историю. Был и другой, более ранний взгляд, которого, что интересно, придерживались многие культуры и религии, — представление о непрерывной деградации мира. Говоря в терминах греческой философии, с течением времени мир уходит от золотого века и дегенерирует. Однако эту идею можно найти и в книге Даниэля в Библии; она присутствует, скажем, почти во всех нордических взглядах на мир. Мир, согласно этим взглядам, почти физически идет в направлении все большей энтропии и дегенерирует. Эта его дегенерация — только вопрос времени и изменений.
Однако существует также мессианская точка зрения. Она заключается прежде всего в том, что да, дегенерация произошла — из-за капитализма, из-за пороков, из-за первородного
Итак, если вы понимаете, что зло в мире будет уничтожено само по себе, а добро победит (разумеется, как я уже сказал, добро и зло не в абсолютном отношении, а как субъективные чувства по отношению к ним), итак, если вы это понимаете, то вы понимаете, что революция в любом случае имеет смысл, потому что революция — это способ приблизить то, что если и не произойдет обязательно, во всяком случае вполне может произойти. Вы работаете над тем, чего вполне можно достичь. И тогда понятно, что вместо того, чтобы ждать, когда обстановка в мире станет действительно очень плохой, вы пытаетесь его подтолкнуть, ускорить его движение вверх, ведь вы знаете, что это движение именно вверх и что в будущем будет лучше.
В этом смысле, во-первых, все революции исходят из представления о том, что завтра будет лучше. Как я уже сказал, это вопрос веры, как любой мессианской веры. Никто не может доказать, что завтра будет лучше, но вера в лучшее завтра существовала в мире во все времена. Конечно, всегда были культуры, которые верили в то, что сегодняшнее вино непременно хуже вчерашнего. Многие скажут вам: когда я был молодым, девушки были красивее, небо было голубее, и я знаю, что мои дети и внуки будут жениться на девушках с тремя ногами, а небо станет абсолютно темным. Они уверены, что это именно так. Но сегодня такая точка зрения не является общераспространенной. Представление о том, что прогресс всегда позитивен, само по себе является своего рода мессианской верой. Почему прогресс всегда позитивен? Почему завтра всегда ярче и розовее, чем сегодня? Конечно, лично я могу верить в это, и я этого не отрицаю, но я хочу сказать, что я ничем не могу доказать, что завтра обязательно станет лучше. Я не могу это доказать. Вы знаете, в прошлом веке во Франции жил психолог, который положил начало всей школе суггестии, особенно аутосуггестии (самовнушение) — Куэ; его формула излечения заключалась в том, что человек должен просыпаться каждый день и говорить: с каждым днем я становлюсь все лучше и лучше во всех отношениях. Это прекрасно! Если бы это действительно происходило, в один прекрасный день я стал бы святым. Во многих странах — в этой стране, в моей стране тоже — были лозунги, означавшие, что с каждым днем жизнь будет становиться лучше: в следующей пятилетке, скажем, яблоки вырастут размером с дыни, а дыни — ну сам не знаю, со что размером. Все это прекрасно, но я хочу сказать, что мы не можем это доказать, и революции во многом зависят от веры в возможность этого. Если вы верите в то, что история идет вниз, то вы не станете делать революцию. В этом нет смысла. В ней может быть смысл достижения чего-то для вас лично, но в таком случае не устраивают революций. Вы можете стать банкиром, а можете стать грабителем банков. Это не революция, а просто изменение в личной ситуации человека, то есть вы можете надеяться изменить ход времени по крайней мере для себя лично. Революционеры — по определению оптимисты. Они оптимисты в широком историческом масштабе, то есть вы можете устроить революцию и даже можете знать, что вас могут убить, но вы считаете, что в конце концов мир станет лучше. Это что касается революций. Это что касается мессианских устремлений, которые действуют одинаково, и не только, скажем, в христианской стране, такой, как Россия, которая всегда была и остается очень христианской страной, но и ничуть не меньше в таком месте, как Китай, где мессианства никогда не было, но Мао Цзе-Дун ввел это понятие. У него, казалось, не было представления о том, что завтрашний день может или должен быть ярче, но что он обязательно будет ярче, если человек будет работать, или бороться, или совершенствовать себя. Написано много книг о морали, но в них не содержится взгляда на то, что люди станут лучше. В действительности существует общий исторический взгляд на то, что в прошлом все было намного лучше и, возможно, будет в будущем. Если у моего отца, скажем, после всех расходов оставался один доллар в неделю, то существует представление о том, что у меня останется полдоллара, а у моих детей не будет и половины этого. Это конфуцианский взгляд, и он подразумевает, что так происходит во всем мире, и поэтому необходимо экономить как можно больше. Это не очень хорошее объяснение китайской морали, но в общем это работает именно так. Мао Цзе-Дун испытал иностранное влияние. Он начал революцию.
У революций есть определенные свойства, и одно из них, обладающее определенной важностью во многих местах, — это взгляд на историю. Взгляд на историю, как я уже сказал, — это очень общий взгляд. С другой стороны, революция — это движение в определенную сторону. Это движение заключается в том, что вы пытаетесь что-то сдвинуть с места силой, силой ускорить ход истории. Вы не работаете вместе с историей, а подталкиваете ее, чтобы ее ход ускорился. Революция может потерпеть поражение, то есть вы терпите неудачу, вам не удается победить существующий режим, существующий порядок. Возьмем, например, попытку революции в этой стране в 1905 году. Она провалилась. Судя по всему, царь или его окружение были еще достаточно сильны, поэтому революция провалилась. Были революции во многих странах — на западе, на востоке, некоторые из них произошли совсем недавно — но они провалились. Иногда революционеры были казнены, иногда им позволили эмигрировать, писать книги мемуаров, а это еще хуже. Я не знаю, кто был счастливее: Троцкий или Керенский. Никто не пытался убить Керенского, но я не уверен, что это его радовало. Он попытался сделать что-то, у него не получилось, и тогда ему было позволено поселиться, где он хотел, и писать книги. Итак, одна из возможностей —
Итак, во многих смыслах революции умирают, достигнув своей цели, почти по определению. Или же, и это врожденное свойство революций, революция может сделать нечто другое, а именно: революция может продолжаться и совершить другую революцию, чтобы продолжать существовать. В этом смысле революция, будучи динамичным движением, предполагает изменение скорости. Это не что-то, происходящее на определенной скорости, а изменение скорости, и поэтому революцию необходимо постоянно поддерживать. Это означает, что нужна вторая революция. Об этом много думали, но если вы посмотрите на историю этой страны, то в определенном смысле конфликт между Троцким и, полагаю, в то время это был не только Сталин, но и Бухарин, и другие, — этот конфликт заключался в том, надо ли распространять революцию за пределы страны, продолжать ее или нет. В этом смысле Троцкий, будучи революционером, знал, что революция, если прекратить идти дальше и делать новые революции, умрет. Троцкий был убит позднее в Мексике, но когда было решено, что революция не будет продолжаться за пределами границ России, это означало, что она уже мертва, потому что в ней уже не было революционного компонента. Итак, если революция хочет продолжаться, то ей необходимо завоевывать новые страны. Она завоевывает новые страны не потому, что сама по себе является империалистической, а потому, что революция хочет продолжаться как живой организм, она должна продолжаться, распространяться и расти. Дело в том, что, будучи динамичной силой, она не может оставаться стабильной, и поэтому она склонна к распространению.
По-другому обстояло дело с тем, что, возможно, разрушило Китай, который попытался создать Мао Цзе-Дун. Культурная революция казалась невероятным сумасшествием, то есть: ты получил страну с таким огромным количеством проблем (Китай — огромная страна с огромным количеством проблем), так почему бы тебе не держаться за старую страну? Но дело в том, что, будучи революционером, если вы хотите существовать, вам надо продолжать революцию. Способ Троцкого — распространять революцию за пределы страны; способ Мао Цзе-Дуна — распространять ее внутри страны, то есть совершать революцию внутри революции. Теоретически, если бы эта революция была успешной, то она бы, возможно, привела к третьей революции, революции против нее. Ведь если вы революционер, то вы постоянный революционер; это происходит не потому, что в революции содержится разрушительная сила, а потому что революция динамична и, будучи динамичной, она постоянно нуждается в продолжении. Если же она не продолжается, то она мертва.
Видите ли, есть одна вещь: то, что называют успешной революцией. Много-много лет назад произошла революция в Мексике. Это была революция против фашизма, против сильно коррумпированной системы, против правления латифундистов, церкви, я бы сказал, прекрасная левая революция. Сегодня же партия, совершившая эту революцию, является правящей партией, и она уже правит, я думаю, лет 65. Она прекрасно называется: Институционно-революционная партия. Это прекрасное название, ибо как партия может быть одновременно институционной и революционной? Она либо институционная, что является вещью в себе, либо революционная. Кстати, когда эта революционная партия стала институционной, то Мексика во многом стала такой, какой была до революции: в нее вернулся капитализм, вернулась церковь, коррупция никуда и не девалась, потому что ни одна революция не знает, как убить коррупцию; итак, партия стала институционной, с той лишь разницей, что вместо одной группы людей к власти пришла несколько другая группа.
Само понятие "революция" предполагает, что если попытаться остановить революцию, то революции больше нет. Появляется другой правящий класс и, возможно, другая система правления, другая форма существования, но это конец революции, и революции больше нет. Это вызывает огромное разочарование среди тех, кто были настоящими революционерами, и они хотят продолжать революцию. Конечно, я не буду, по крайней мере сейчас и здесь, защищать Сталина. У меня нет причин делать это. Уже неоднократно рассказано о том, что сталинские репрессии были направлены против старых членов Коммунистической партии. Если произвести общий подсчет, то видно, что в результате этих репрессий те, кто непосредственно участвовал в революции 1917 года, в большинстве своем или умерли, или были убиты, или были отправлены в Сибирь. Я знаю человека, который был в Сибири, и он обвиняет Сталина во всем плохом, что произошло со времени его рождения до наших дней, но, опять же, в определенном смысле это была историческая необходимость. Если нужен был истэблишмент, то нужно было убить революционеров, потому что революционеры не могут оставаться спокойными. Дело не в том, что они плохие или ненавидят того или иного правителя, но если они революционеры, то есть люди, которые верят в то, что необходимо подталкивать события для улучшения мира, то это означает, что они продолжают их подталкивать. Если они перестают это делать после того, как им объявили, что революция достигла своей высшей точки (а иногда действительно можно достичь очень высокой точки в чем угодно), — то революция мертва.
Приведу другой пример. Сионизм в своей основе был революционным движением. Это была революция против ситуации, состояния и положения евреев в изгнании. Сионизм стремился произвести основную перемену в судьбе евреев. Его целью, которая была ясна с самого начала, было создание еврейского государства. Сионизм по определению умер, когда было создано государство. Каждому, кто наблюдает сложившуюся картину, видно, что сионизм — это лишь воспоминание, как институционно-революционная партия, и не потому, что он потерпел поражение в том смысле, что не достиг своей цели, но он потерпел поражение потому, что достиг своей цели. Кстати что очень странно, если говорить об израильской политике, — человек, возглавлявший революцию тогда, когда она одерживала победы, то есть Бен-Гурион, был глубоко разочарован ситуацией, сложившейся в сионистском движении, и он стремился переопределить сионизм в более насильственной форме, не в том смысле, чтобы убивать людей, но намного в более крайней форме, потому что, опять же, он чувствовал то же самое: революционное движение умерло, как только достигло своей цели.