Ставка больше, чем жизнь
Шрифт:
Чувствуя прилив энтузиазма, Лехсе приказал, чтобы ему немедленно доставили Эдвина Вонсовского, но ему ответили, что полчаса назад арестованный вызван на допрос к обер-лейтенанту Клосу. Лехсе, в душе проклиная усердие этого мальчишки Клоса, вдруг вспомнил, что еще до встречи с Вонсовским он намеревался позавтракать. Но, увы, что теперь делать?
В это время обер-лейтенант Клос вел допрос графа. Эдвин Вонсовский был чисто выбрит, из-под клетчатого спортивного пиджака выглядывала белоснежная сорочка. Свежее, загорелое лицо, пышные, холеные усы и отсутствие галстука придавали ему вид святого Витоса.
— Надеюсь, что на сей раз вы позавтракали с большим аппетитом? — спросил Клос.
— Да, — ответил Вонсовский. — После хорошего завтрака неплохо закурить сигару, чтобы лучше думалось.
Клос протянул ему кожаный портсигар. Вонсовский взял сигару, отгрыз кончик и прикурил от поданного Клосом огня.
— Ну, так что вы надумали, граф?
— Постараюсь удовлетворить ваше любопытство, господин обер-лейтенант.
— Я не сомневался в вашем благоразумии. И пока отсутствует Лехсе, приступим к делу. — Допуская, что если не Лехсе, то кто-либо другой наблюдает за ним, Клос не мог изменить способа своей беседы с Вонсовским. — Я говорил вам еще вчера, что внимательно ознакомился с содержимым ящиков письменного стола в кабинете вашего особняка. Среди многих интересных документов, к которым мы еще не раз вернемся, я нашел массу визитных карточек. — Он вытащил из кармана и равнодушно бросил на стол карточки так, чтобы Вонсовский смог прочитать написанные там фамилии.
— Да, — ответил небрежно Вонсовский, — у меня бывало немало именитых господ. — Его взгляд мгновенно пробежал по разбросанным по столу визиткам.
— Эти визитные карточки только некоторых высокопоставленных господ, хотя у вас дома бывали и многие другие.
— Когда вы достигнете моего возраста, у вас также будет немало друзей из числа знатных господ.
— В особенности вы много имели знакомых среди высокопоставленных немецких офицеров, — уточнил Клос, — и не только вермахта, но, видимо, не все они были вашими друзьями?
Клос заметил, что при словах «высокопоставленные офицеры» Вонсовский сделал жест, как будто бы хотел что-то уточнить, но только улыбнулся.
— Со многими я познакомился во время войны, с некоторыми из них мы даже стали друзьями.
— И поэтому они решили, что вы будете надежным посредником в заговоре против нашего фюрера?
— Видимо, поэтому, — широко улыбнулся Вонсовский.
В этот момент в дверях появился Лехсе. Он был немного взволнован.
— Ну и как, Ганс? Как твои знаменитые методы? Беседовал с графом о медицине?
— В этом не было необходимости, дорогой Адольф. Граф Вонсовский сам согласился все рассказать.
— Да, господин гауптштурмфюрер, — подтвердил Вонсовский, — расскажу все, что знаю. Но прежде прошу подать кофе.
— Стенографа! — крикнул Лехсе, открывая дверь в соседнюю комнату. — Пошлите ко мне сейчас же стенографа! Стенографа и чашку кофе!
— Целый кофейник, — поправил Клос. — Боюсь, дорогой Адольф, что господин Вонсовский слишком много может нам рассказать.
Разрабатывая вместе с майором Рутинским план операции, Клос рассчитывал прежде всего затянуть следствие, создать у абвера и гестапо впечатление о существовании широко разветвленного заговора с участием высокопоставленных лиц, привлекать к ведению дела все более и более высокие инстанции, что утоляло бы существо вопроса в куче входящих и исходящих бумаг, противоречивых инструкций. Не имея возможности предпринять какие-либо практические шаги для спасения Вонсовского, Клос старался хотя бы оттянуть на несколько месяцев неминуемый приговор, а в худшем случае, хотя этой мысли он никогда не допускал в своем сознании, гарантировать легкую смерть. Могло же быть такое, что у кого-либо из высокопоставленных лиц не выдержат нервы и будет отдано распоряжение замять это дело и тайно убрать болтливого заключенного. Клос надеялся, что этой операцией ему удастся вызвать отставку нескольких влиятельных офицеров, создать в их среде атмосферу угрозы и неуверенности, что с моральной точки зрения не пройдет бесследно для измученных войной и чувствующих первые признаки неизбежного поражения высших кадров службы безопасности и высокопоставленных офицеров вермахта.
Поэтому не случайно Клос и Рутинский так тщательно подбирали влиятельных лиц, чьи имена при помощи трюка с визитными карточками были сообщены Вонсовскому. Это были: полковник фон Вейшекер, который в первые дни сентября тридцать девятого года отдал приказ о расстреле трехсот катовицких харцеров; майор Штукгарт, известный своей жестокостью в Бельгии и Голландии; генерал Верлингер, о котором в донесении Центра говорилось коротко: палач Боснии; Ганс Липке, оберштурмбанфюрер СД, организатор массового уничтожения евреев в Белостоке; Грубер и Келлер, штурмбанфюреры СД, командиры известных своей жестокостью карательных отрядов, действовавших на западных землях Украины и Белоруссии.
Вонсовский не обманул надежд Клоса. Уже во время первого допроса он «признавался»:
— С полковником фон Вейшекером познакомился в Гразу, в санатории для высших офицеров. Это было в феврале, точнее, в начале марта сорок первого года. Подружились мы быстро, и через неделю после знакомства он пригласил меня к себе. Там уже находились несколько высших офицеров. Мы обсуждали возможность выгодного для Германии окончания войны. Полковник Вейшекер был убежден, что устранение Гитлера создаст необходимые предпосылки для соглашения с англосаксами. Припоминаю его формулировку: «После устранения бесноватого фюрера англичане согласятся с нами вести переговоры». Он спросил меня, не согласился бы я в качестве посредника установить контакт с английским правительством. Предполагалось, что с этой целью я выеду в Будапешт, где, используя связи своих друзей среди венгерской аристократии, попробую выяснить мнение Черчилля…
Клос склонился над письменным столом, просматривая показания Вонсовского. Десять дней назад стенограф торопливо записывал показания полковника Вейшекера, а через три дня после этого Клос, войдя случайно в комнату, где проходил допрос, увидел человека с изуродованным, беззубым лицом, который судорожно моргал, когда эсэсовец выливал на его голову ведро воды.
— Вейшекер начинает «петь», — сказал с усмешкой Лехсе.
Этот изуродованный человек был действительно полковник Вейшекер, когда-то элегантный офицер, каким в свое время знал его Клос.
Перевернув несколько машинописных листов, Клос нашел признание полковника, который когда-то гордился тем, что он, старый гитлеровец, принимал участие еще в мюнхенском путче. А теперь, в сущности, только «пел». Не только признавался в своей виновности перед фюрером, но и предавал других.
На миг Клосу стало жаль этого до неузнаваемости изуродованного человека, но он сразу же вспомнил о трехстах четырнадцатилетних парнишках из Катовиц, о массовых приговорах военного суда, председателем которого был Вейшекер. Приговоренных было немало, и приговор был всегда один и тот же: смерть через повешение.
Клос, который, казалось бы, уже достаточно насмотрелся и многому научился, содрогнулся при одной мысли об этом. Все они: Штукгарт, Липке, Келлер, попав в руки «кровавого Макса», признавались теперь во всем, выдавали своих «сообщников», нимало не думая о том, что те уже завтра или послезавтра станут предметом обработки специалистов типа Лехсе. Только Грубер избежал этой участи — погиб за день до ареста от пули патриота одной из подпольных организаций. Удивительно, что даже эта случайная в общей цепи событий смерть сыграла свою роль. Именно Дибелиус узнал, что якобы участники широко разветвленного заговора против фюрера решили убрать Грубера, дабы воспрепятствовать его аресту. Повсюду велись поиски участников покушения, чтобы подтвердить эту догадку, но, к счастью, среди случайно задержанных не оказалось тех, кого можно было бы обвинить в убийстве. Работали лихорадочно. И теперь только один Клос допрашивал Вонсовского, правда в присутствии стенографа, но, несмотря на это, граф отлично понимал его. Лехсе же занимался теми, о ком упоминал в своих показаниях Вонсовский.