Ставка на проигрыш
Шрифт:
Мне надоело ждать совета, который никак не мог материализоваться. Стало опять накрапывать. Я взял его под руку и попытался протащить последние оставшиеся до дверей редакции пятьдесят ярдов. Он не стронулся с места.
— Запомни последние слова, — вдруг сказал он.
— Чьи?
— Мои, ясное дело... Запомни последние слова. Маленький совет...
— Непременно, — вздохнул я. — Вымокнем тут.
— Я не пьяный.
— Ну, конечно.
— Могу написать свою колонку в любую минуту. Хоть сейчас.
Он пошатнулся, и мы направились к входу в редакцию.
— Если кто попросит, — выдавил он наконец, — не соглашайся.
По бледному мясистому лицу пробежала тень озабоченности. Нос был усеян крупными порами, на подбородке проступала жесткая черная щетина.
Рука его скользнула в карман, и выражение озабоченности сменилось радостной гримасой, когда она вновь вынырнула на свет Божий с наполовину недопитой бутылкой виски.
— Надо же, а я уж думал, что потерял... — пробормотал он.
— Ладно, пока, Берт!
— Не забывай, помни мой совет!
— Ладно. — Я уже повернулся, как вдруг он сказал:
— Тай!
Мне это надоело.
— Ну что еще?
— С тобой этого не случится. Ты не допустишь... я знаю, но иногда именно самые стойкие попадают в худшие переделки. Я хочу сказать... Они не понимают, где надо остановиться.
Внезапно он качнулся вперед и ухватился за лацканы моего пальто. В нос мне ударил запах перегара, горячее дыхание смешивалось с сырым воздухом.
— Ты вечно будешь нищим из-за этой твоей... жены. Люк-Джон мне рассказывал, я знаю. Вечно без гроша, будь я проклят. Но не соглашайся, не продавай свою бессмертную душу!
— Ладно, постараюсь, — устало пробормотал я, но он, казалось, не слышал.
С параноической настойчивостью, свойственной сильно пьяным, он продолжал:
— Сначала они покупают тебя, потом шантажируют...
— Кто?
— Не знаю... Только не продавай... не продавай свою колонку!
— Не буду! — вздохнул я.
— Я тебе серьезно говорю. — Он придвинулся еще ближе. — Никогда не продавай свою колонку.
— Берт, а ты?
Он молчал. Потом отвалился от меня и снова зашатался. Криво подмигнул:
— Вот такой совет...
Развернувшись, как на шарнирах, он нетвердой походкой направился через вестибюль к лифтам. Я видел, как он стоял в освещенной кабине, сжимая в руке бутылку, и твердил: «Совет, совет...» Тяжелые двери сомкнулись. Я пожал плечами и, несколько озадаченный, двинулся обратно к «Блейз». Зашел в машбюро посмотреть, готов ли материал. Они еще не закончили. Просили зайти в понедельник.
Когда я снова вышел на улицу, там кричала женщина. Прохожие оборачивались. Резкий истерический крик перекрывал шум колес и визг автомобильных клаксонов. Вслед за другими я побежал посмотреть, в чем там дело.
На тротуаре, в пятидесяти ярдах от «Блейз», быстро собиралась толпа. Я еще подумал, что именно в этом месте недостатка в штатных репортерах не будет. Примчатся через секунду.
На асфальте лежал Берт. Мертвый. Плиты мостовой вокруг него были усеяны сверкающими бутылочными осколками, и острый запах алкоголя смешивался с вонью выхлопных газов.
— Он упал, упал! — Женщина была на грани истерики и кричала не умолкая. — Выпал из окна, я видела! Вон оттуда! Упал!
— Бог мой! — несколько раз подряд повторил Люк-Джон. Похоже, событие действительно потрясло его. Дерри выложил на стол груду газетных вырезок и начал рассеянно собирать их в стопку.
— А Берт точно погиб? — спросил он.
— Его комната на седьмом этаже.
— Да... — Словно не веря, он покачал головой. — Бедный старик!
Nil nisi bene. [1] Вот уж поистине резкая перемена в отношении!
1
Nil nisi bene. — О мертвых или хорошо, или ничего (лат.).
Люк-Джон выглянул из окна на улицу. Изуродованные останки Берта убрали. Мостовую вымыли. Ничего не ведающие прохожие бодро шагали по плитам, на которых он принял смерть.
— Он был пьян, — сказал Люк-Джон. — Пьян, как никогда.
Сослуживцы Берта утверждали, что тот вернулся с ленча в совершенно невменяемом состоянии и просто выпал из окна. Нашлись и непосредственные свидетели происшествия — две девочки-секретарши. Они видели, как Берт, стоя у окна, хлестал виски прямо из горлышка, потом покачнулся, окно распахнулось, и он вывалился наружу. И удивляться нечему, если учесть, что Берт был пьян в стельку.
Но я вспомнил, с каким отчаянным упорством твердил он мне о каком-то совете. И призадумался.
Глава 2
Во внешности девушки, распахнувшей передо мной резную дверь особняка в стиле Тюдор в Вирджиния-Уотерс, меня поразили две особенности. Во-первых, ее осанка. Во-вторых, элегантность, с которой она была одета. И потом — цвет кожи. Кожа кофейно-медового оттенка, большие темные глаза и копна блестящих черных волос до плеч. Несколько широковатый в переносице нос и довольно крупный рот дополняли эту картину, над которой на славу потрудились негритянские и европейские гены.
— Добрый день, — сказал я. — Джеймс Тайрон. Я звонил.
— Входите, — кивнула она. — Гарри и Сара скоро будут.
— Что, до сих пор играют в гольф?
— М-м... — Она повернулась, улыбнулась слегка и сделала рукой приглашающий жест. — До сих пор завтракают, я полагаю.
Без десяти четыре... А почему бы, собственно, и нет?
Она провела меня через холл — прекрасно отполированный паркет, тщательно подобранные цветы, обтянутая кожей стойка для зонтиков — в уставленную хризантемами гостиную с мебелью, обитой ситцем. Потолок украшали балки из темного дуба с машинной резьбой. На гладких кремовых стенах резким пятном выделялась одна-единственная картина — модерновое импрессионистское изображение какого-то космического взрыва. Масляные краски были наляпаны на холст щедрыми кусками.