Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Янгфельдт Бенгт

Когда арестовали Краснощекова, Лили и Осип еще были в Берлине. В письме, которое Маяковский написал им спустя несколько дней после его ареста, эта сенсационная новость обходится полным молчанием. Он сообщает им имя сотрудника посольства в Берлине, который может дать разрешение на ввоз в Россию мебели (по-видимому, купленной в Берлине), рассказывает, что белка, обитающая у них, по-прежнему жива и что Лева Гринкруг в Крыму. Единственное важное сообщение — что он был у Луначарского, чтобы обсудить «Леф», и что по этому же вопросу он собирается к Троцкому. О событии, которое обсуждала вся Москва и которое в высшей степени касалось Лили, — ни слова.

Процесс против Краснощекова проходил в начале марта 1924 года. На скамье подсудимых, кроме брата Якова, оказались трое работников

Промбанка. Юрист Краснощеков произнес в свою защиту блестящую речь, объясняя, что как директор банка он имел право определять процент ссуды в зависимости от конкретной сделки и что для достижения лучшего результата необходимо быть гибким. По поводу обвинений в аморальном поведении он утверждал, что его работа требовала определенных представительских расходов и что «роскошная дача» в пригороде Кунцево представляет собой брошенный дом, который к тому же был его единственным постоянным жильем. (По иронии судьбы это был дом, до революции принадлежавший семье Шехтель, где весной 1913 года часто бывал Маяковский, — см. главу «Володя».) В остальном Краснощеков ссылался на то, что его частная жизнь находится вне юрисдикции суда. Суд этого мнения не разделял, доказывая, что Краснощеков вел аморальный образ жизни, в то время как коммунист должен служить примером для других и не поддаваться соблазнам нэпа. Краснощеков был также признан виновным в злоупотреблении служебным положением с целью поощрения торговых операций родственников и нанесении банку ущерба в размере 10 тысяч рублей золотом. Его приговорили к шести годам заключения и лишению гражданских прав сроком на три года. Кроме этого, его исключили из партии. Брата Якова приговорили к трем годам тюремного заключения, остальные сотрудники получили более короткие сроки.

На самом деле Краснощеков был весьма успешным директором банка: в период с января 1923 года и до ареста в сентябре ему удалось увеличить капитал Промбанка в десять раз, в том числе благодаря гибкой политике кредитования, следствием которой стал значительный приток американских инвестиций в Россию. Не исключено, что обвинения против Краснощекова инициировались людьми из Наркомфина и конкурирующего советского Госбанка; незадолго до своего ареста Краснощеков выступил с предложением, согласно которому Промбанк должен был взять на себя все промышленно-финансовые операции Госбанка. Эффект получился обратным: после суда над Краснощековым Промбанк подчинили Госбанку.

Что касается оргий, то мало вероятности, что эти обвинения имели под собой почву; Краснощеков не обладал репутацией кутилы, а его «представительские расходы» вряд ли превышали расходы других высокопоставленных работников. Однако он был уязвим, поскольку при наличии жены и детей у него были не одна, а две любовницы. Женщина, фигурировавшая в материалах процесса, была не Лили, как можно было бы думать, а Донна Груз — секретарь Краснощекова, которая шесть лет спустя станет его второй женой. Этот факт, несомненно, подрывал доверие к Краснощекову в части обвинительного акта, касавшейся его личной жизни.

Когда был оглашен приговор, Лили уже три недели находилась в Париже. Она поехала туда без особых дел, для того чтобы развлечься. Однако она взяла с собой платья советского модельера Надежды Ламановой, которые они с Эльзой демонстрировали на двух суаре, устроенных парижской газетой. Ей очень хочется в Ниццу, но никак не получается, так как русские эмигранты проводят там конгресс, сообщает она Маяковскому и Осипу в Москву 23 февраля. Вместо этого она думает поехать в Испанию или еще куда-нибудь в Южную Францию «пожариться недельку на солнце». Но Лили осталась в Париже, где они с Эльзой непрестанно выходят в свет и танцуют. Их «более или менее постоянные кавалеры» — Фернан Леже (с которым Маяковский познакомился в Париже в 1922 году) и один лондонский знакомый, который берет их с собой повсюду «от самых шикарных мест — до апашей включительно». «Здесь совсем искутились, — сообщает она. — Эльзочка завела записную книжечку, в кот. записывает все наши свидания, на десять дней вперед». Поскольку в Париже одежда тоже стоит дорого, она просит Осипа и Маяковского прислать ей немного средств, в случае если они выиграют

«какие-нибудь бешеные деньги» в карты.

Показ одежды Надежды Ламановой в Париже зимой 1924 г. вызвал интерес и французской и английской прессы. В Англии эта фотография была снабжена следующим комментарием: «СОВЕТСКАЯ МЕШКОВАТАЯ МОДА. — Из-за нехватки ткани в Советской России московская модельерша г-жа Ламанова сделала эти платье и шляпу из мешковины».

Письмо было написано за две недели до суда над Краснощековым. «Что с А. М.?» — спрашивает Лили посредине отчета о развлечениях. Но ответа на свой вопрос она не получила, либо ответ не сохранился. В Париже она провела месяц, а 26 марта села на корабль до Англии с целью навестить Елену Юльевну, которая хворала. Однако Лили была вынуждена вернуться в Кале в тот же вечер, поскольку в Дувре ее остановил пограничный контроль — несмотря на то что у нее была английская виза, выданная в Москве в июне 1923 года. Она не могла знать, что после первого посещения Англии в октябре 1922-го ее объявили персоной нон грата, о чем 13 февраля 1923 года секретным циркуляром было сообщено во все британские пункты паспортного контроля «для Европы и Нью-Йорка».

«Ты не знаешь до чего обидно было возвращаться с английской границы, — написала она Маяковскому. — У меня всяческие предположения на этот счет, о кот. расскажу тебе лично. Как ни странно, но мне кажется, что меня не впустили из-за тебя». Предположение оказалось правильным: документ из британского министерства иностранных дел подтверждает, что именно отношения с Маяковским, писавшим «весьма клеветнические статьи» в «Известиях», сослужили ей дурную службу. Как ни странно, но, вопреки этому запрету, Лили смогла приехать в Лондон три недели спустя. Английской иммиграционной службой эта поездка, очевидно, зарегистрирована не была — значит ли это, что она въехала в страну нелегально?

Одновременно с отъездом Лили в Париж Маяковский отправился в турне по Украине: поэтические чтения были важным источником доходов. Во время остановки в Одессе он сообщил в газетном интервью, что планирует вскоре отправиться в мировое турне, поскольку его пригласили выступить с лекциями и чтением стихов в США. Через две недели он вернулся в Москву, а в середине апреля уехал в Берлин, где еще через неделю к нему присоединилась Лили. Согласно газетным сведениям, Маяковский был в немецкой столице «проездом в Америку».

Кругосветное путешествие не состоялось, так как Маяковский не получил необходимые визы. Запросить американскую визу в Москве было невозможно ввиду отсутствия дипломатических отношений между государствами. Поэтому он намеревался въехать в Соединенные Штаты через третью страну. Не успело первое лейбористское правительство Великобритании признать Советский Союз (1 февраля 1924 года), как 25 марта Маяковский обратился в британскую дипломатическую миссию в Москве с просьбой предоставить ему визу в Англию, откуда он хотел поехать далее в британские колонии Канаду и Индию.

В письме к премьер-министру Рамсею Макдональду исполняющий обязанности посла Великобритании в Москве просил сообщить, как ему поступить: в миссии, сообщалось в письме, Маяковского не знают, но он является «членом коммунистической партии и, как говорят, известным коммунистическим пропагандистом». Необходимости в таком письме не было бы, если бы его автор знал, что 9 февраля 1923 года Ноте Office издал секретный циркуляр и в отношении Маяковского — «один из главарей „коммунистического“ отдела пропаганды и агитации РОСТА», публиковавшего с 1921 года пропагандистские статьи в «Известиях», который «не должен получить визу или разрешение въехать в Соединенное Королевство» и его колонии. Циркуляр был направлен во все британские порты, пункты консульского, паспортного и военного контроля, а также в шотландский и индийский отделы МИДа. Однако там, где о существовании этого документа действительно должны были знать, — в дипломатической миссии его величества в Москве — о нем, очевидно, ничего не знали…