Стая
Шрифт:
Так, словно бы и в играх в отца и мужа, какие он невольно принужден был вести, согласно своему природному инстинкту, и прошла весна.
Сперва осели, а после и вовсе стаяли, как им положено, снега. Сейчас он мог бы уже и идти куда ему вздумается, куда его влекло — подальше от людей. Но вслед за зимней любовью пробудившийся в нем инстинкт отцовства удерживал его в этих местах по-прежнему, и, кормясь в одиноких охотах, чем повезет, он продолжал держаться округи поселка, чувствуя, что лишь к поздней, пожалуй, осени, когда отъестся, скопит силы да облиняет, с первыми снегами только, когда обычно приходит время
Тем не менее на лето он даже оборудовал себе нечто вроде настоящего логова — в захламленной крепи, неподалеку от обжигающе холодного ручья, под вывернутой с корнем лиственницей, куда можно было пробираться несколькими удобными лазами. Но он по-прежнему был одинок и потому не всегда возвращался на дневки к этому подобию логова, а иногда заваливался на отдых где-нибудь в других местах. Что ж, он действительно оставался совершенно свободен и, кроме одной мечты-инстинкта о стае, его ничто реальное не связывало с логовом под вывернутой с корнем лиственницей…
Но вот однажды…
Уже пошла в рост трава, и за огороды крайних изб поселка люди стали выгонять коз и овец. А у него как раз подряд несколько дней охоты выдались пустыми, и, как ни предупреждал его о постоянных смертельных опасностях резкий дух близкого человеческого жилья и машин людей, на которых с лесосек в тайге к поселковой пилораме выволакивали лес, он решился все же напасть на табунок, что безо всякого присмотра как будто ощипывал траву за пряслами усадеб на узком выгоне, с трех других сторон огражденном болотом.
Сперва он отыскал среди болота едва заметную тропу к поселку — старый след от прошедшей здесь когда-то давным-давно машины, запах которой уже умер с годами. Ею, по брюхо в воде, дождавшись встречного ветра, и дополз он до выгона, да и затаился среди крайних кочек, ожидая, когда овцы с козами продвинутся настолько, чтоб в несколько прыжков удалось отрезать им путь к пряслам, а там… там хоть одна из них, да шарахнется к болоту, где он без труда настигнет ее и болотом же утащит прочь. Погоня не страшила его, потому что никакая свора собак, даже если б нашлись в поселке столь отчаянные, не смогла бы окружить его на тропе, а поодиночке… он чувствовал и знал, что может перерезать сколько угодно таких преследователей, тем более что люди не скоро смогли бы прийти им на помощь.
Он был вынослив и терпелив, как настоящий прирожденный охотник, и уже долго ждал того последнего сладостного мига охоты, какая нынче сулила ему почти что верную удачу, как учуял неожиданно слабый родной дух и, приподнявшись затем от волненья, определил и точно, откуда он исходил: волком и стаей нанесло на него вдруг от человека с мешком за спиною, какой появился среди огорода той самой усадьбы, возле которой зимою он зарезал замешкавшегося кобеля и где впервые увидел собаку, столь походившую на волчицу. Этот родной запах, этот дух стаи оказался столь силен, что он уже ничего более не был способен теперь различать, вернее — ни на что более уже не обращал внимания, ни на вонь человеческого жилья, какая всегда раньше надежно и заблаговременно предупреждала его о беде, ни на близкое дыхание коварных машин людей, каким пронизана была одежда человека с мешком. Словно
Человек с мешком за спиною направился вдоль изгородей за поселок.
Ловко и тихо, как способен передвигаться один только зверь-охотник, всю жизнь вынужденный выслеживать добычу, он краем болота, сливаясь с пожухлой травой, еще покрывавшей не успевшие сплошь опушиться новой зеленью кочки, на расстоянии последовал за человеком, чуя временами уже не просто запах волчат у человека за спиною, а и писк самих щенков. Ему не нужен был теперь никакой след, он брал щенков и человека верхом, не видя его, но точно зная, куда тот движется.
За крайней усадьбой поселка человек вышел на дорогу к бору, которая вела к давно покинутым людьми и скотиной коровникам, по мостку пересек ручей, вытекавший из болота, и скрылся из виду за крайними деревьями. Проскочив открытое пространство и полагаясь теперь еще и на слух, четко различавший шаги человека по лесной тропе, и по-прежнему ловя его резкие запахи пота, табака и одежды, он, укрываясь подлеском, шел дальше уже не следом, а почти рядом с человеком, пока тот у берега запруды, устроенной на лесной речушке, из которой раньше, должно быть, поили скотину, не остановился и не скинул мешок на землю.
Мешок шевелился у его ног, и оттуда явственно слышался писк щенков.
Это, видимо, крепко раздражало и злило человека, и он несколько раз пнул мешок за то время, что курил, но щенков это нисколько не усмирило, и, не докурив, человек, в сердцах швырнув папиросу в воду, энергично встал и кустами направился вдоль берега.
Что собирался делать здесь человек дальше, волк не знал, но сейчас пред ним в мешке находились щенки его племени, и они скулили беспрестанно, ища и не находя выхода. Разве они не то, ради чего он жил всю эту зиму, ради чего пришел в эти леса и всю весну упорно искал подходящее логово? Разве нынче это наконец не его стая?
Прислушавшись, он по плеску воды определил, что человек зашел на перекате в воду и теперь ворочает там камни.
Кто знает, сколько времени человек будет заниматься теми камнями, и, метнувшись к мешку, он мигом располосовал его, тотчас мордой ткнулся в горячие, трепещущие комочки и, подхватив первого попавшегося щенка, поскорее оттащил его подальше в глубину непролазной для человека уремы, где еще с зимы был у него свой надежный лаз. Когда он вернулся за следующим, все щенки уже самостоятельно выбрались из мешка.
Он успел перетащить и второго, и третьего, и когда вернулся за последним, уже успевшим добраться до кромки воды, то почти вплотную столкнулся с человеком, вывернувшим из-за кустов с камнем в руках. На миг от неожиданности оба они недвижно застыли друг перед другом. Он припал к земле на передние лапы, а шерсть на загривке невольно встала дыбом. Нет, он и в этот раз разумно отступил бы… да, и в этот раз, как всегда пред человеком, врагом коварным и достойным… но сейчас разглядел вдруг в глазах человека испуг и пока лишь из самообороны оскалился. В следующий миг человек вскрикнул, выронил камень и, попятившись, исчез в кустах, обламывая собою сухие ветки.