Стая
Шрифт:
— Не можем не найти, — эхом повторил Денис. — Она же у меня в крови. Вот с таких лет, — приподнял ладонь над коленом. — Только бл*ть вечно в какие-то передряги попадает. Вечно я ее откуда-нибудь вытаскиваю, — проворчал и снова вцепился в браслет.
— А с виду хорошая как будто девка, — чуть улыбаясь, укоризненно покачал головой Вадим. — Денис рассмеялся. Вроде не положено, не нужно. Но не мог не рассмеяться. — И к батарее ее дома. Вот как вытащим, ты ее дома к батарее наручниками. Я тебе подарю. Святое дело.
— Помню, ей семнадцать было, какой-то урод ее чуть не изнасиловал. Ты представляешь… я ее не трогал, пальцем не трогал.
Не мог произнести, что не сможет жить без нее. Что не знает, как ему жить без нее. Что сейчас его состояние близкое к помешательству, а если Юлю убьют, то душа его остынет. Он ничего не будет чувствовать. Больше ничего и никогда.
— Денис, — осторожно начал Вадим, — ты только смотри… черт знает… что они с ней сделают… ладно?
Шаурин резко повернул голову:
— Главное, чтобы живая! — даже думать о том, что друг говорит, не хотел. В уме не допускал такого варианта. Не мог. — Я бы все отдал за нее, но им это не нужно, — жестко сказал он. — Даже если я жизнь отдам. Они ее все равно убьют. У нас нет других вариантов. Только вытащить ее. И все. Сигарету дай.
Вадим протянул пачку «Парламента».
Душно стало невозможно. Взял сигареты и вышел из машины. Ветерок сразу захолодил мокрые от пота виски и спину. Давно не курил. С того вечера, как Юльке сказал, что бросает, больше к сигаретам не притрагивался. И сейчас не то чтобы сильно хотелось. Или хотелось? Но требовалось что-то сделать, дабы хоть немного успокоиться. Тем более Бардин курил сигарету за сигаретой.
Шагнул чуть вперед, прикурил и замер, отслеживая ощущения. Отвык от горького дыма. Противно. Затянулся еще раз, крепко и глубоко. Медленно выпустил дым вверх.
Не понимал, чего ожидал, но, кажется, удовлетворения не получил. Хотя пальцы держали сигарету привычно, не забылось ощущение.
Посмотрел в темное плотное небо. Подумалось, что точно с ума сходит. Ведь никогда не молился, ничего у Бога не просил. Да и не просят в подобных делах у Бога помощи. А сегодня надо бы, а не знал, как это.
— Боже, помоги… — шевельнул губами. — Господи, помоги…
ГЛАВА 51
Юля сглотнула слюну, пытаясь подавить очередной рвотный позыв. Тошнило от страха и уже, наверное, от подступающей паники. И от вида заветренной, засохшей колбасы, которую излазили все мухи в этой комнате, тоже тошнило.
«…Дама сдавала в багаж: диван, чемодан, саквояж, картину, корзину…»
Наверное, в миллионный раз Юля повторяла про себя строчки из известного стихотворения Маршака. Словно сама себя в транс вводила. Старалась ввести. Концентрируясь только на словах, на том, чтобы вспомнить забытые строфы и хоть как-то отрешиться от этой ужасающей тошнотворной реальности.
Страшно было переступать за ту грань, где мозг, словно раскалывается на части, где теряешь себя и не можешь трезво мыслить и адекватно действовать. По-настоящему страшно…
«…картонку и маленькую собачонку…»
Теперь тот случай на вечеринке, происшествие с Корнеевым, казался детской заварушкой. Вот сейчас… Вот, где ужас, настоящий страх. В этой небольшой, тускло освещенной, комнате, пропитанной
И снова противный звук, как бритвой, резанул по нервам. Юля сжалась и опустила глаза на подтянутые к колени, руками крепче обхватила ноги. Каждый раз одно и то же: этот звук, потом в проеме темная фигура и сама Юля, на несколько бесконечных секунд сжатая в напряженный комок.
Каждые минут двадцать или полчаса к ней приходил один и тот же человек. Обычно она старалась не смотреть на него, как не смотрят в глаза бешеным псам, чтобы не разозлить и не спровоцировать. Но в этот раз сама не знала почему, но взглянула. Разум сразу сделался ватным, а тело каким-то безмускульным: наемник, который регулярно заглядывал к ней в комнату, в этот раз пришел без маски, и Юля увидела его лицо. Обычное, чисто выбритое, холодно-остстраненное, равнодушное. Чуть-чуть загорелое. Мужчина с такой внешностью легко затеряется в толпе, смешается с общей массой людей и ничем не выдаст свою сущность. То, что сейчас он пришел без маски, могло означать только одно — что жить ей осталось совсем недолго.
Дверь скрипнув закрылась. И жизнь побежала перед глазами… Не пронеслась, а побежала. Лихо, звонко. Как бежит горный ручеек. Вспоминалось только хорошее. Много хорошего. Много счастливого.
— Денисочка, забери меня отсюда, — не удержалась и прошептала в ужасе. Потом склонила голову на колени.
«…выдали даме на станции четыре зеленых квитанции…»
Снова накатила волна ледяного отчаяния. Такого она не испытывала даже тогда, когда произошло нападение. В тот момент ничего толком не поняла. Все внезапно случилось. Помнила, как вышли из ресторана. А потом раздались выстрелы, и охрана начала падать. Потом упал отец. У самой перед глазами все поплыло. Но успела заметить людей в форме с нашивками «ОМОН» на спине. Очнулась уже здесь, в этой комнате, на полу, на этом матрасе. Еле смогла подняться, чтобы осмотреть себя. Но сначала, скорее, ощупать. Потому что глаза резало так, что открыть было невозможно; веки, словно свинцом налились; и голова звенела дикой болью. Первая мысль была — что с отцом? Жив ли он вообще? Даже про себя не могла допустить, что он умер, отмела это предположение сразу, слепо закрыла глаза, боясь, что с ума сойдет. Сейчас, как никогда, требовалось сохранить хоть какую-то ясность мысли. Хоть как-то ее нужно сохранить, любыми способами восстановить. Несмотря на всю беспомощность ситуации. Несмотря на всю ее чудовищность.
Конечно, ясно как белый день, что ни к каким спецслужбам эти люди не относились. Форма служила лишь прикрытием, этаким фокусом для отвлечения внимания. Для притупления бдительности.
Сколько народу ее охраняло, с точностью не могла сказать. К ней в комнату заходил только один человек. Судя по акустике и слышимости, дом был полупустой, и даже сквозь закрытую дверь, Юля смогла различить несколько голосов. Но больше четырех на слух воспринять сложно, они сливались и казались похожими.