Стеклодув
Шрифт:
Его крик относило, он удалялся вниз и в сторону, пропадал в пустоте. Его тело упало на плотный песок бархана, плоско впечаталось. А душа улетала ввысь, выше вертолета, выше синевы, туда, где цвели неувядаемые сады, звучала дивная музыка, и среди дворцов и фонтанов встречали его белобородые праведники.
Суздальцев смотрел, как майор захлопывает дверь, набрасывая на рукоятку стальной хомутик. Дарвеш сидел, заломив за спину руки. Поднял вверх бороду и плакал.
Они возвращались из Регистана, избрав параллельный маршрут, безо всякой надежды обнаружить караван. Опять был рокот винтов, напоминавший хруст кофемолки, которая перемалывает жизни и судьбы, а также народы и царства, превращая все в мельчайшие песчинки, насыпая из них барханы, выстилая землю безжизненной красной пустыней. На бархане, охваченное стеклянными
Он снова думал о докторе Хафизе, афганском разведчике, который скоро придет с караваном и доставит драгоценные сведения, после чего начнется разгром пакистанской сети, аресты в кишлаках, допросы и пытки пленных. Страна, в которой произошла революция и длилась война, была рассечена и расколота. Была черно-белой, как голова доктора Хафиза.
Они достигли края пустыни, песок стал распадаться на отдельные круглые барханы, желтые полумесяцы и исчез, сменившись каменными утесами, от которых ложились причудливые фиолетовые тени. Сверху утес казался плоским пятном, но его тень выдавала резной контур вершины, и казалось, кто-то старательно обводит утесы кистью с фиолетовой краской.
Суздальцев подошел к кабине. Борттехник сидел на железном насесте, укрепленном в дверном проеме. Уступил Суздальцеву место. Сквозь стекла кабины был виден летящий впереди борт «44», каменистая поверхность, где каждый каменный выступ был окружен фиолетовым мазком. Суздальцев, завороженный мерным рокотом, усыпляющим металлическим звоном, смотрел на проплывавшие тени, отыскивая в них сходство с изображением животных, предметов, человеческих голов. Он увидел губастого, с поднятыми ушами верблюда. Следом – свернувшегося, с мохнатой спиной кота. Угадал в фиолетовой тени пеликаний клюв и выступающий зоб. Одна тень была похожа на кулак, сжимающий флаг. Другая своими прямоугольными уступами – на мавзолей. Он углядел горбатый нос, оттопыренную губу, курчавую шевелюру – узнал жильца дома, в котором проживал в детстве. Это был страдающий одышкой еврей, от которого пахло одеколоном и который дарил ему при встрече завернутый в фантик леденец. Еврей давно умер, но не исчез, а переселился в пустыню. Он увидел полную, воздетую руку, которая принадлежала учительнице математики, когда та, стиснув пальцами мелок, рисовала на доске формулы. Учительница внезапно покинула школу, куда-то переехала, и теперь было понятно куда – в афганскую пустыню. Вдруг ему померещилась темно-фиолетовая прядь волос, округлая щека, мягкий овал подбородка – это была часть лица Вероники, и если вглядеться в глубину фиолетовой тени, можно было угадать пунцовые губы, воздетые брови, страстные сияющие глаза.
Он вдруг увидел зыбкие огненные струйки, летящие от земли в сторону борта «44». Вереницы раскаленных пузырьков, которые излетали из тени и мчались к вертолету. Там, откуда они излетали, мерцала колючая вспышка, словно работала электросварка. Так выглядело с высоты дульное пламя крупнокалиберного пулемета, чей ствол был поднят в зенит, а рукояти сжимали кулаки моджахеда, который выцеливал пролетающую пятнистую машину.
Трассы искали в небе вертолет Свиристеля, и тот, уклоняясь от попаданий, отшатнулся в сторону, косо сверкнул винтом и лег в просторный вираж, удаляясь от колючей зеркальной вспышки. Файзулин повторял его маневр, что-то выговаривая в шлемофон. Суздальцев всматривался в тень, откуда стрелял пулемет, различая какие-то постройки, смутные комочки, прилепившиеся к склону сопки. Это был малозаметный кишлак на краю пустыни, сиротливо притулившийся у подножия горки. Здесь могли обитать пастухи, охранявшие скудный колодец, дающие приют выходящим из песков караванам. Могла остановиться на отдых боевая группа духов, собиравшая силы для очередного броска в кандагарскую «зеленку» – место непрерывных боев.
– Леня хочет зайти на них, поскоблить из «нурсов», – крикнул обернувшийся Файзулин, и на лице его было особое шальное выражение. Такое бывает у мальчишек, которые подкрадываются к дикой кошке, чтобы свистом гнать ошалелое животное.
Суздальцев надел оставленный борттехником шлемофон, и в ушах забулькало, зашипело, измененный электроникой голос Свиристеля произнес:
– «Сорок шестой», пройдешь следом, поработаешь пулеметом, язви их в качель! За Мишу Мукомолова, понял «сорок шестой»?
– Понял «сорок четвертый», вас понял! За Мишу Мукомолова поработаю!
Обе машины удалились от стреляющей горки, сделали круг и стали к ней приближаться. Борт «44», идущий ниже, осторожно менял курс, словно выбирал в небе место, из которого удобнее нанести удар. Они шли вдоль гряды, тень от которой напоминала зазубренную пилу. Суздальцев увидел, как из фиолетовых зубьев полыхнула молния, снизу вверх хлынули раскаленные струи, плеснули огненные ручьи. Погасли в пустоте, не задев вертолет. Снова возникли, сосредотачивая свой поток на пути вертолета, который шарахнулся, стал уходить из-под огня. Так могла стрелять сдвоенная зенитная установка, «зэгэу», которую духи устанавливали в кузове грузовичка, позволявшего быстро, после произведенных выстрелов, менять позицию.
– По тебе стреляют, «сорок четвертый»! Леня, уходи влево, – звучал в шлемофоне окруженный хрипами голос Файзулина.
Вертолет уходил из-под огня, а длинные щупальца хватали его в небе, впрыскивали красную жижу, подбрасывали, а потом отпустили и ушли в сторону, исчезая в бесцветной пустоте. Вертолет уходил, окруженный дымом, с исчезающим блеском винта.
– «Сорок шестой», я ранен, сажусь! Прикрой, Равиль!
– Леня, Леня, держись!
Файзулин летел следом, и казалось, он хочет поднырнуть под падающий вертолет, удержать его в воздухе, унести прочь от смертельных очередей.
Суздальцев чувствовал эту страстную устремленность, видел, как наклоняется вперед Файзулин, отчаянно торопит машину, тянется к другу, хочет закрыть собой.
И внезапная, ослепляющая, как прозренье, мысль. Это он, Суздальцев, передал Свиристелю вместе с часами свою судьбу. Он наделил его своей смертью. Он находится сейчас в горящей машине, тянет на себя рукоять, молит Господа о спасении. В его гибнущем теле кровоточит смертельная рана. И надо отозвать эту смерть обратно, взять ее на себя, вновь вернуть Свиристелю его счастливую долю, его удалую судьбу, его жадное стремленье жить. Но не было сил, не было воли и мужества. И, зная, что совершает неотмолимый, подобный убийству грех, он отстранялся, отталкивался от дымящего вертолета. Спасался от смерти, оставляя в ее объятьях другого.
Словно отыскав подбитую машину по предсмертному возгласу, вновь заработала зенитка. Точно, без промаха, всадила в вертолет два параллельных жидких огня. Распилила фюзеляж, из которого валил дым, посыпались искры, и машина начала, жутко вращаясь, заваливаться. Из черной копоти тоскливым птичьим криком прозвучало:
– Прощайте, мужики! – кончился треск в шлемофоне.
Вертолет падал, а его до земли провожали струи огня, пока он ни рухнул. Пятнистый, перевернутый корпус. Черные колеса шасси, словно скрюченные птичьи лапы. Отлетающая жирная сажа.
Все это видел Суздальцев из кабины, когда они прошли на «бреющем» сквозь дым подбитой машины, пропуская рядом спаренную трассу зенитки. И чувство облегчения – смерть его миновала. И чувство позора – он повинен в смерти другого.
Подбитый борт «44» дымил на склоне, и Файзулин посадил машину у подножья, на каменистую площадку, из которой выступали зубья черного кварца. В открытую дверь первым кинулся командир спецназа, выманивая солдат, но не послал их к подбитому вертолету, а уложил полукругом, пряча за камни, создавая круговую оборону. Майор Конь, захватив автомат, щурясь от гремящих винтов, побежал вверх, туда, где чадил пятнистый фюзеляж. Суздальцев, испытывая тоску, толкаемый чувством вины и каким-то отчаянным суеверным бесстрашием, бросился догонять майора, вырываясь из вихря жгучей кварцевой пыли. За ними большими скачками бежал командир группы и пятеро солдат с гранатометами. Они бежали вверх, приближаясь к вертолету, когда сверху, от вершины, ударили очереди. Выбивали из кварца черные брызги, и все, кто бежал, упали на склон, зазмеились, выбирая лунки и камни, защищавшие их от выстрелов. Очередей становилось больше. Суздальцев видел, как на вершине скапливаются духи, – их белые и голубоватые балахоны, пузырящиеся в беге шаровары, пышные матерчатые ворохи на головах. Одни стреляли, присев, от живота. Другие бежали вниз, были видны их бороды, развеянные накидки, поблескивающее в руках оружие. Весь склон был в бегущих моджахедах, которые возникали на вершине, задерживались, выпускали наугад автоматные очереди и начинали сбегать вниз, туда, где чадил вертолет.