Стеклянный Джек
Шрифт:
– Тут с самого начала воняло, – заявил Давиде. – Куда уж хуже.
Возможно, газ преобразовывался в какое-то более сложное углеводородное соединение. Решетки скруббера время от времени приходилось чистить. Они по очереди выскребали оттуда порошкообразное чёрное вещество, стараясь делать это возле бура, чтобы всё можно было выбросить наружу через шланг.
– От этой машины зависят наши жизни, – сказал Гордий, и голос его прозвучал на удивление грозно. Шрам у него на лбу походил на неотшлифованный рубин, вдавленный в плоть.
Жизнь внутри Лами З06 вошла в привычное русло. Она была скучной: неудобной физически (особенно из-за холода) и монотонной. Но терпимой. У них имелись еда и вода, и большую часть времени они были заняты. Они продолжали жить. Внутри их небольшого сообщества очень быстро определились страты. На самом верху находились альфы: Луон, Давиде и Э-дю-Ка – хоть последний не собирался удостаивать Луона почётным званием «лидера», открыто подвергать этот статус сомнению он, как и остальные, не хотел. Потом шли Мо и Марит. На самом дне существовали Гордий и безногий Жак. Иерархия ярче всего проявлялась в сексуальных отношениях внутри группы. К величайшему несчастью Гордия, все, кроме Жака, пользовались его телом разнообразными унизительными способами. Поначалу он рыдал от такой жестокости, жаловался, умолял оставить его в покое. Но через какое-то время свыкся со своей печальной участью. Другие мужчины часто обсуждали его в качестве сексуального объекта, сочетая многочисленные издёвки над его полнотой с признанием того факта, что лишний вес придавал ему некую женственность, хотя бы с определённых ракурсов. Их замечания по поводу Жака носили более пренебрежительный характер: его физический недостаток они считали отвратительным. Это означало, что на его зад никто не посягал, хотя все пятеро принуждали его удовлетворять их потребности иными способами. Жак воспринимал унижения с молчаливой стойкостью, хотя было сложно определить, что он думал на самом деле. Своими мыслями он не делился.
Мо и Мариту приходилось в каком-то смысле хуже. Иногда с ними обращались как с фактическими альфами, все пятеро мужчин смеялись и шутили вместе. Но временами тройка лидеров без предупреждения превращала Марита и Мо в бет, почти что опуская их до уровня Гордия и Жака. Это было связано, большей частью, с сексом и приводило не только к физическому дискомфорту, но и к тяжелым психологическим травмам. Последнее заставляло Мо страдать сильнее, чем Марита. Когда стало ясно, что Мо считает подобное обращение особенно несправедливым, Давиде принялся с нескрываемым удовольствием выделять именно его для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Каждый подобный случай приводил к тому, что Мо делался мрачным и срывал зло на Жаке, но чаще на Гордии, причём самым непредсказуемым образом.
Но сексуальные связи внутри группы не были ни частыми, ни продолжительными. Помещение было слишком открытым, сил у них оставалось совсем немного, и к тому же холод нелучшим образом воздействовал на сексуальный аппетит. Секс, если таковой случался, был быстрой и в большей или меньшей степени жестокой разрядкой.
Для Жака это неудобство относилось к той же категории, что и постоянный холод, неудовлетворительная пища и общая монотонность. Он выкинул всё из головы. Но вот Гордия происходящее грызло, угрожая его душевному равновесию.
– Тебе стоит подумать о чём-нибудь другом, – посоветовал Жак толстяку, – Не терзай себя такими мыслями.
Гордий устремил на него сердитый взгляд, и Жак подумал, что тот сейчас отвернётся и надуется. Но вместо этого толстяк разрыдался.
– Невыносимо! О чём же мне ещё думать? Мне всё время холодно, и я всё время хочу есть! Они меня не щадят! О чём же ещё думать?
Марит, Мо и Давиде бурили; жужжание машин, к которому все семеро привыкли в той же степени, что и к отзвукам собственного сердцебиения в ушах, слышалось где-то рядом.
Жак не знал что и сказать.
– Сделай так, чтобы твой разум оказался снаружи астероида, – посоветовал он.
– Как? Я пытаюсь заглянуть в будущее и вижу до невозможности длинный отрезок времени! А если я смотрю в прошлое… ох! Прошлое!
– Ты знаешь, где пересекаются прошлое и будущее? – спросил его Жак.
– Где?
– Только в твоём разуме. Других точек пересечения нет. Прошлое от нас дальше самой отдалённой галактики. Мы это интуитивно знаем, потому что понимаем невозможность изменить прошлые действия, и иногда это нас печалит. – Он смотрел в лицо Гордию, пытаясь понять его выражение, но толстяк всё время отводил взгляд. – Но печалиться не надо. У неизбежной пропасти между прошлым и будущим есть ещё одно название – свобода. Только собственный разум удерживает нас от неё.
– Свобода, – сказал Гордий. – Ох, не надо иронии! Только глянь, где мы! Нет тут никакой свободы.
– Всегда есть выход, – сказал Жак. И тут его сердце заколотилось. Оно как будто хотело вырваться вон из грудной клетки. Аритмия; он вспотел, его бросило в дрожь. Слишком много сказал? Но Гордий, конечно, был слишком поглощён собственным отчаянием, чтобы внимательно слушать.
– Я убил своего отца, – проговорил он.
Жаку понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить туктуканье в своей груди.
Потом он сказал:
– Ты поэтому здесь?
Печаль Гордия была беспредельной. Он кивнул, и все его подбородки заколыхались.
– Одиннадцать лет за убийство? – сказал Жак. – А это не слишком… мягко?
– Были смягчающие обстоятельства, – пробормотал Гордий.
– Смягчающие убийство?
Гордий икнул или кашлянул, вздрогнул всем телом. Потом из него полились слова:
– Я родом из поселения, обращенного к Солнцу, – сказал он. – Пузырь на орбите Венеры, нас было около тысячи человек, все единоверцы. И, что бы ты ни подумал – а ты, конечно, не поверишь в это, учитывая всю глубину моего нынешнего падения, – я, я… очень важный человек в моём сообществе. Я был божественным ребёнком, сферическим существом. – Он начал всхлипывать, и неизбежные при плаче слабые мышечные спазмы привели к тому, что его тело начало вращаться вокруг своей оси. Он невнятно провыл что-то вроде «я солнце» или «я сын отца» – Жак не расслышал. А потом ему пришло в голову, что в этом, видимо, вся суть. – Сколько себя помню, меня кормили и ублажали. Вездесущий Космический Господь воплотил волю Свою сферообразно – в солнцах, и планетах, и даже малых планетоидах вроде этого затерянного во тьме мирка, где нас заточили. И мы поклоняемся Ему, когда…
Тут слёзы одержали над ним победу, и он разразился медленными, ритмичными, тихими рыданиями. Через некоторое время Жак спросил:
– Ты убил своего отца во время… ритуала?
– Жертвоприношение, – выдохнул Гордий, пряча лицо в ладонях.
– Это была добровольная жертва?
– Ну конечно! Это величайшая честь… превыше этой чести попросту ничего нет. Когда придёт моё время, я приму свою судьбу с… – Рыдания вновь поглотили то, что он хотел сказать. – Ох, но теперь оно уже никогда не придёт!
– Улановские блюстители закона расценили это по-своему, я думаю, – сказал Жак. – Несчастный ты человек. Нет! Несчастный… бог, выходит. Как же твои люди справляются, пока их божество в тюрьме?
– У конгрегации есть моя сестра, – сказал Гордий. – Она в меньшей степени наделена сферическим совершенством, чем я, но всё-таки происходит из того же божественного рода.
– Нет ли такой вероятности, – сказал Жак, и в его голосе проскользнули расчётливые нотки, – что твой народ станет тебя искать? Может, они подкупят гонгси, чтобы узнать, куда нас засунули? Пошлют корабль тебе на помощь?