Стена. Иллюзия одиночества
Шрифт:
– Вляпались, дьявол небесный! Гадина! – Лёва истерично бил рукой по рулю. Покорёженное чудовище натужно взвизгивало и вздрагивало. Лёва замер, всматриваясь в темноту, потом повернулся к Тартищеву, откинул его на спинку сиденья и долго осматривал окровавленную голову.
– Тартищев! – Лёва похлопал его по щекам и, услышав стон раненого, облегчённо вздохнул, – жив, дьявол небесный!
Лёва выбрался из машины, сделал шаг и наткнулся на невидимую преграду. Он изумлённо принялся ощупывать невидимую стену. Сквозь неё был виден тёмный горизонт, но свет фары, войдя в стену, обрывался, будто отрезанный ножом. Пройдя шагов тридцать вдоль стены и осознав её реальность, Лёва вернулся в машину и какое-то время сидел неподвижно, затем попробовал завести двигатель. Он на удивление легко завёлся, и Лёва, яростно
– Слышишь, Тартищев, нас шибанула стена. Слышишь? Стена существует! Откуда она взялась?
– Я живой, Лёва? – не открывая глаз, медленно и глухо спросил Тартищев.
– Живой-живой! Лысина твоя капитально пострадала… Из-за этой дьявольской стены. Она реально существует! – Лёва медленно поехал дальше, удивлённо повторяя одно и то же. – Стена реально существует… Стена реально существует.
Цицерон нехотя открыл ворота, пропуская одноглазое механическое чудовище. Запирая на замок железные узорчатые створы ворот, Цицерон сказал, глядя на крутившуюся рядом Дашку: «По ночам разъезжают только жулики и грабители». На веранде засуетились и бросились к машине. Анна вскрикнула, глянув на окровавленные бинты на голове супруга, и упала бы без чувств, если бы не Клювин.
– Шрамы украшают мужчину, – рявкнул скульптор, подхватывая Анну. – Тартищев, не притворяйся тяжелораненым. Орденом мужества тебя никто не наградит! Молодежь, вытаскивайте героя из боевой машины!
– Я боюсь крови! – театрально-испуганно вскрикнула Люся.
– Бедняга! – Мария осмотрела бледное лицо Тартищева.
– Помогите мне, – Вероника обхватила раненого за грудь.
Генри и девушки вытащили Тартищева из машины и повели в дом. За ними последовал Клювин, придерживая охающую Анну. Лёва замыкал шествие. Виктор принялся осматривать и ощупывать разбитую машину, будто археолог, откопавший останки вымершей птицы Дро. Закончив осмотр, Виктор посмотрел в чёрную глубь леса и воскликнул: «Поцелуй стены!» И темнота отозвалась: «Тены-ы-ы…» Виктор, вздрогнув, испугался эха ночной тишины, застывшей в мокрых деревьях тёмными силуэтами. Он глянул в небо: безлунное звёздное полотно неприветливо мерцало в вышине. Звёзды, как замёрзшие слёзы Вселенной, рассыпались печальным узором по небесному покрывалу. Виктор нервно поёжился и поспешил в дом…
Переполох был в полном разгаре. Анна, обхватив ладонями свои полные щеки, ахала возле лежащего на диване Тартищева. Тот жадно курил и пытался успокоить её односложными фразами. Мария и Люся бегали по дому, выполняя указания Вероники. Та готовилась к небольшой операции: рану на голове Тартищева необходимо было зашить. Виктор с укоризной посмотрел на Лёву и выговорил ему за неосторожное вождение. Клювин присоединился к Виктору, напомнив о своём предупреждении. Лёва, оправдываясь, приводил множество доводов. Словесная перепалка прекратилась, когда Лёва, кипятясь, выкрикнул: «Стена реально существует! Что ещё объяснять?» Но через минуту всё началось сначала. Очередные стоны окровавленного Тартищева возвращали людей к действительности, и они вновь и вновь укоряли Лёву в том, что именно об осторожности его и предупреждали, и что Фомой неверующим быть не следовало. Генри, рассеянно усевшись в ногах у раненого, зачем-то похлопал того по коленке, как бы говоря: «Потерпи чуть-чуть, священник будет с минуты на минуту». Анна, застыв на мгновение, туманными глазами посмотрела на Генри.
Наконец, всё было готово к зашиванию повреждённой головы Тартищева, и Вероника призвала всех замолчать и отойти от дивана, а лучше вовсе удалиться. Тартищеву подали стакан водки. Вероника перекрестилась, глубоко вздохнула, промыла рану спиртом, взяла иглу с шёлковой ниткой и сосредоточенно принялась за дело. Она водила иглой, как будто вышивала тонкий узор, – так могло показаться со стороны, если бы не стоны травмированного.
Часы на башенке пробили полночь, когда Вероника устало отошла от «зашитого» и заново перевязанного хмельного Тартищева. Он осоловело глянул на присутствующих, полусонно пробормотал слова благодарности и погрузился в тревожную дрёму. Анна присела рядом и взяла его руку в свои ладони. Вероника увела остальных на кухню, присела на стул и попросила стакан сладкого чая. Все молча разместились вокруг. Вероника обвела их взглядом и сказала с улыбкой: «Будет жить наш Тартищев».
– Вероничка, солнышко, ты не только облагораживаешь нашу расхристанность, но и зашиваешь бездарность нашей плоти, – оживился Клювин, наливая в рюмку водки и закусывая солёным огурцом и салатом.
– А вы, Алексей Григорьевич, ненаеда какой-то! – ласково ответила она.
– Да, Вероничка, есть грех, каюсь. Теперь в заточении, может быть, и похудеть придётся. Стена, однако ж, вокруг нас. Да и выпивки маловато.
– А вы не пресыщайтесь хлебом-то – не пожелаете и вина. Так говорится в Святых Писаниях.
– Твоими божественными устами, Вероничка, да мед пить! – вздохнул Клювин.
– Я думал, что вы разыгрываете нас. А стена дала о себе знать довольно быстро, – произнёс Виктор.
– Факт! Реально дала знать! Машина разбитая у дома стоит, – оправдывающимся тоном ответил Лёва. – Очень дорогая. Я за неё тридцать пять тысяч баксов отдал. На такой даже в Америке престижно ездить.
– Причём тут твоя железяка, Лёва! Человек полуживой в доме! – возмущённо воскликнула Вероника.
– Лицо Вселенной открывало печаль таинственного дня, – тихо сказал Генри, глядя на Виктора. Все посмотрели на него вопросительно.
– Я понял твой намек, Генри. Ты хочешь сказать, что моя картина как-то связана со стеной? Безусловно! Но я лишь мирской художник, и отобразил замысел другого мастера – творца! – рисующего по своему умозрению нашу жизнь. Всё в этом мире связано незримыми нитями, не поддающимися логике обычного мышления. Ты, Генри, – поэт, и это прекрасно понимаешь. Пора спать, друзья. Нынешний день как сюрреальное полотно на башне времени. Необходимо это осмыслить.
– Отличная идея, дорогой Виктор! Бороться со сном бессмысленно, как и с голодом… Вы переваривайте мысли, а я – ужин и спиртное, – поддержал Клювин.
– Какой сон? Надо что-то предпринять! – горячился Лёва, разминая пальцами небритые острые скулы.
– Ты уже предпринял, Лёва, наезд на стену! Хватит на сегодня.
– Утро вечера мудренее, – с надеждой в усталом голосе сказала Вероника.
– Подождём утра, – Клювин сладко зевнул и первым отправился на покой.
Вскоре свет во всём доме был потушен, и лишь созвездия пытались осветить холодным мерцанием ночной мрак Земли. Луна же сейчас куда-то спряталась. Поэтому такая ночь. Тёмная! Тё-ёмная-ая-я…
Глава 6
Новая композиция с прежними персонажами
Виктор до самого рассвета сидел в бордовом кресле по соседству с безмолвной головой Лаокоона, впадая время от времени в дремоту. Душевное смятение, вызванное утренним наваждением, созданным полотном и образовавшейся стеной, не давало сознанию уступить место крепкому сну. На осмысление всего этого была потрачена ночь, но никаких ясных идей так и не появилось. Виктор никак не мог увязать всё в единое целое: девушка, картина и стена… девушка, картина и стена. По отдельности всему было объяснение: девушка – наваждение, плод фантазии, мечта в сюрреалистическом восприятии, картина – удачная работа, плод вдохновения, эффект сублимации, вызванный девушкой в лодке. Стена – невероятное явление природы, плод человеческого комплекса одиночества и электрических атмосферных процессов. Виктор по своему жизненному опыту знал, что ничего вокруг просто так, без смысла, не происходит. Но афоризм, что «всё, что ни происходит – к лучшему», он не принимал как догму, и поэтому отчаянно искал тайный умысел. Казалось, что найдена та нить Ариадны, по которой возможно добраться до истины, но сознание отуманивалось дремотой и приходилось начинать поиски сначала. Когда суматошная ночь сменилась прозрачной зарёй, Виктор погрузился в тревожный сон и очнулся с лучами солнца. Ночные переживания, будоражившие мозг, немного улеглись. Виктор поднялся с кресла и, потягиваясь и разминая мышцы, спустился в зал, где уже собралось всё лесное общество, за исключением ещё спящего Генри и девушек, готовящих на кухне завтрак.