Стендинг или правила приличия по Берюрье
Шрифт:
— Эй, Белоснежка! — зовет он меня. — Я слышу, что ты не спишь…
— Я тебя тоже слышу, — отвечаю я.
— Ты не хочешь переброситься в белот?
Я не любитель картежных игр и очень редко беру карты в руки, но белот не требует умственного напряжения.
— Почему бы и нет? — отвечаю я.
Он приходит ко мне с колодой дешевеньких карт, засаленных почище подовой тряпки.
— Тебе сдавать, Белоснежка! — услужливо заявляет этот простачок.
Он снимает колоду, подкрепляя свой жест
— Играем как в лучших игорных домах Макао, — в шутку говорю я, сдавая карты.
— Сдавай, сдавай, не теряй времени, дружок, — восклицает Ракре. —Сколько партий мы не сыграли с этим беднягой Барданом из-за того, что он так много трепался о своих сердечных делах.
Тут он начинает явно интересовать меня, мой сослуживец. Это добрый малый высокого роста, брюнет, в очках и с прыщами на физиономии.
— Ты его хорошо знал?
— Отличный парень, — вздыхает он.
Он веером разворачивает перед собой карты и недвусмысленно улыбается.
— У меня каре бородатых, — с видом победителя объявляет он.
От радости он издает приветственный залп. В одном из боксов кто-то возмущенно ворчит и советует ему поставить на это место глушитель. Ракре пожимает плечами. С его задатками этого не следовало делать. Он дает новый залп. Впечатление такое, что ты попал на массовый отстрел волков в лесах Солони.
— Этому Ракре, — ворчат в другом боксе, — лучше бы заряжать сифоны, а не служить в полиции.
Невозмутимый Ракре раскладывает передо мной четырех королей: помятых, засаленных, затасканных, но безмятежно посапывающих в свои бороды.
— Полюбуйся-ка на это совещание на высшем уровне, — говорит он.
Я даю ему время насладиться своим триумфом, а потом спрашиваю с простодушным видом:
— И что это Бардану взбрело в башку ехать малой скоростью в колумбарий?
Вместо предисловия Ракре несколько раз гулко взрывается. Ничего похожего на взрыв атомной бомбы: самые элементарные гаммы, чтобы обрести вдохновение.
— Я бы ничего не пожалел, чтобы это узнать, — наконец шепотом произносит он. — Я никогда не встречал такого веселого пария.
— Наверняка, какая-нибудь история с бабой? — вслух размышляю я.
Он возражает:
— Видно, что ты плохо знал Бардана. У него девиц было хоть пруд пруди, целый табун. Больше, чем листьев в артишоке. У него их было, как пушинок в одуванчике. Дунешь, и они разлетаются в разные стороны.
— Что, здоровье?
— Как у быка! Он помогал тренеру на занятиях по гимнастике и всегда первым выполнял упражнения на снарядах. Он тебе так взбирался по канату, как ты бегом по ступенькам лестницы Гранд-Опера. Врач говорит, что на него напал внезапный приступ депрессии. Это бывает редко, но бывает, сам видишь!
Он бьет мою десятку пикей маленькой, но
— У него была семья?
— У Бардана? — переспрашивает Ракре рассеянно и бьет меня бубновым тузом.
— Да.
Коллега в раздумье поглядывает на меня из-за трех червей, которые он собирается разложить передо мной.
— А что это тебя так волнует?
Я пожимаю плечами.
— Ты чудной какой-то, старик. Мы же ищейки, и если среди нас, в нашем коллективе, происходит что-то загадочное, то разве это ненормально, что я интересуюсь, скажи?
Распирающие его эмоции козлиным криком рвутся наружу через выхлопную трубу.
" Да здесь, в принципе, нет ничего загадочного, — протестующе заявляет он.
— Да, ты так считаешь? Молодой парень, веселый, здоровый, бабник и жизнелюб, выскакивает из автобуса, в который только что сел, и сломя голову несется в свою клетушку, чтобы тихонько дать дуба, и ты после этого считаешь, что не произошло ничего странного?
— Послушай, умник, как ты это все быстро разузнал, уж не по телеграфу ли тебе обо всем доложили до отъезда сюда?
Его глаза подозрительно хмурятся. — Полегче на поворотах Белоснежка, полегче! — угрюмо произносит он. — Не хватало еще, чтобы меня учил какой-то черномазый.
И тут я ощущаю себя негром. В душу заползает черная тоска. Морально я становлюсь похожим на поддельный чек. На меня нападает приступ гнева, он подобен гриппу, от него у меня перехватывает дыхание, немножко подскакивает температура, и я начинаю понимать жизнь и как в ней живется некрасивому человеку, нашедшему временное пристанище в этой школе.
— А черномазый, — спрашиваю я, — это, собственно, что такое в твоем понимании, а Ракре?
Он с обреченным видом тасует карты.
— Да ты не обижайся!
— Я не обижаюсь, я только хочу, чтобы ты в конце концов мне объяснил, что это за чувство превосходства, которое придает тебе бледный цвет твоей кожи. Ты что на самом деле считаешь себя какой-то высшей личностью внутри этой бледненькой упаковки?
— Да брось, я тебе говорю! На, лучше сними!
Я снимаю. Размышляю. И теряю иллюзии.
— Ракре, ты хоть раз задавал себе вопрос, что представляет собой наш шарик в космическом пространстве? Он как булавочная головка! Даже меньше… Мы все, вцепившись в эту булавочную головку, несемся, я не знаю в какое небытие, и тут объявляется месье, как его там, Ракре и насмехается над своими цветными собратьями, потому что он страшно гордится своим белым цветом покойника! Скажи, парень, у тебя в котелке вместо мозгов труха млечного пути или что?
Долговязая газопроводная труба сразу свирепеет.