Стендинг или правила приличия по Берюрье
Шрифт:
Нет ничего более прекрасного, чем молодая мама, с трудом осваивающая систему склонения по падежам в латыни, чтобы оказаться полезной своему ребенку.
Эти усилия не напрасны, так как сыновья сохраняют в душе уважение и почтение к своей матери, которые ничего не может замарать". Берю останавливается, чтобы перевести дыхание.
— Вы сами видите, что не нужно принимать за чистую монету все, что написано в книжках! Один воспитатель для одного единственного ученика, да это же скандал в нашу эпоху, когда система образования докатилась до того, что школьных учителей стали набирать из полковников! Хотя, с другой стороны, это прекрасно характеризует менталитет этих ушедших времен. Учитель, который на краю стола трескает объедки! А мадам, которая присутствует на уроках, чтобы защитить девственность так называемой
Он пожимает своими мощными плечами кетчиста и со смаком еще раз читает последний абзац:
«Эти усилия не напрасны, так как сыновья сохраняют в душе уважение и почтение к своей матери, которые ничего не может замарать».
Он долго и мрачно смеется, от чего его физиономия теряет свою привлекательность.
— Моя старушка не только не знала, что такое склонение в латыни, но даже не умела читать по-французски. И при всем при этом я не перестал ее уважать, парни. И хотя она не помогала мне делать уроки, я ее по-прежнему почитаю. Да, по-прежнему.
Он вытирает две крупные мужские слезинки честного человека, высмаркивается и продолжает с пафосом:
— Если верить этим Учебникам, то выходит, что только в свете умеют любить себя и вести себя. И если вы хотите быть культурным, надо нанять воспитателя. Чепуха! В деревне у меня была славная учителка. Ее муженек учил больших ребят, а она недомерков. Право принести ей цветы мы завоевывали кулаками. Раннюю клубнику приносил ей тот, кто первым набирал лукошко. Я даже кролика свистнул для нее из родительского крольчатника, когда однажды ее улыбка ударила мне по мозгам, как сенная лихорадка. Что доказывает, что в деревенской школе, как и в другом месте, тоже умеют играть в деликатность, и часто даже лучше!
Он вздыхает, устремив взгляд в прошлое:
— Я до сих пор ее вижу, эту славную учительницу. Брюнетка, а взгляд такой, что у меня слезы на глаза наворачивались. Однажды она забеременела, и весь класс стал как бы рогатым. Наша печаль возрастала по мере того, как округлялся ее живот. Малыш, которого она вынашивала, был своего рода новеньким, которого она предпочла всем остальным. Своего мальчишку она родила в четверг, потому что была очень добросовестной училкой. На несколько дней два класса объединили вместе, и с нами занимался ее муж. Моя мать испекла торт для дамы. Когда я принес его учителю, он сказал мне: «Дорогой Александр-Бенуа, поднимись к ней и сам преподнеси торт». Я ног под собой не чувствовал от радости, пока поднимался на второй этаж. Тем более, что это было первое мое посещение их квартиры. Для меня это было таинство. Я постучал, она крикнула, чтобы я входил.
«Сюда!» — позвала она каким-то ватным голосом.
Я толкнул другую дверь, в ее комнату. Если бы вы только видели, какая она была бледненькая в своей постели! Ее сосунок сосал ее грудь. Я чуть было в обморок не упал, когда увидел, с каким остервенением этот обжора впился в эту прекрасную с синеватым оттенком сиську. По позвоночнику прошел озноб.
Ничего не соображая, я положил торт на кровать. Меня качало, как пьяного. Я запомнил только запах, запах только что родившихся крольчат.
«Очень мило, Александр-Бенуа. Передай спасибо твоей маме».
«Да, мдам».
«Садись».
Какой кошмар! Я сел прямо на торт. Шоколадный торт с кремом. А тогда мне показалось, что я сел на перину.
«Ты хорошо выучил таблицу умножения?» — спросила она меня, пока ее ненасытный сынок доил ее, как дикарь.
«Да, мдам».
«Расскажи ее мне!»
В таблице умножения, за исключением цифры "5", я никогда не был суперменом. Ну, я и стал рассказывать на цифру "5". Она рассмеялась.
«Очень хорошо, Александр-Бенуа».
Мне захотелось стать ее дитем и присосаться к другой труди. Не потому, что я развратный человек, нет, а потому, чтобы стать ближе к ней, стать ее вещью, иметь больше права любить ее.
Я пробормотал «до свиданья». Ноги у меня дрожали, когда я спускался по лестнице. И тем не менее я гордился, что мне оказали такую честь. Я возвращался в класс гордый, как вша. Я говорил себе, что я их всех переплюнул, моих дружков-приятелей, что я навсегда обеспечил себе положение вожака. Я уже посматривал на них свысока. От гордости у меня мутилось в глазах. Но когда я вошел в класс, они стали тянуть вверх руки, щелкать пальцами и вопить во все горло: «Мсье, мсье! Берюрье нас… в штаны».
Торт!
Он улыбается, вспоминая те далекие дни, и прочищает горло.
— Я немного уклонился от темы, но я хотел вам сказать, что для формирования индивидуума нет ничего лучше, чем деревенская школа. Это единственный момент в жизни, когда люди по-настоящему равны, за исключением небольшого умственного неравенства, которое их разделяет. У меня не было способностей. Однако я сохраняю самые теплые воспоминания об этом времени. Я очень любил свой класс с развешанными по стенам картами Франции и высушенными травами, наклеенными на черный картон. Я помню, что у нас было дежурство по чернильницам. Чернила в то время были фиолетовыми. Однажды подошла моя очередь доливать в чернильницы. Я не был таким ловким, как бармен, поэтому все время переливал, и при неосторожном движении чернильницы могли пролиться. Поэтому лишние чернила я отпивал. И рот у меня был весь фиолетовый. Когда я в тот день пришел из школы домой, моя мать подумала, что я подцепил какую-то ужасную болезнь. В то время как раз много болтали о голубой болезни. Чтобы привлечь к себе интерес, я сделал вид, что мне плохо. Отец быстро запряг лошадь и, повез меня к врачу. Мой папаша представлял себя Бен Гуром и во всю мочь гнал лошадей, опасаясь, что я могу испустить дух в дороге. Доктор Сильвэн, со своей седой козлиной бородкой и окулярами, был малый не дурак, и нечего было надеяться на то, что он примет чечевицу за фасоль.
Он сразу все усек с одного взгляда. «Твой кретин напился чернил», — сказал он моему папахену. В то время лекари еще не покупали себе спортивные автомобили, поэтому денег за прием он с нас не взял. И тем не менее, едва мы вышли из кабинета, отец мне устроил порку по-домашнему. Кнутом! Больше всего мне доставалось от кончика кнута. Он при ударе обвивался вокруг ног и оставлял кровавые пунктиры на нежной коже икр.
Берюрье мощно ударяет кулаком правой руки в ладонь левой.
— Я дам вам один хороший совет, еще раз. Никогда не злитесь на учителей и учительниц. Они знают свое дело. Если ваш малый приносит из школы единицы, значит он заслужил их. Не уподобляйтесь тем скандальным типам, которые после уроков спорят и лезут в драку с учителями из-за того, что те не признают в их чаде гения. Не нужно силком заставлять работать ребенка и даже ходить в школу, если у него нет желания. А уж если он ходит в школу, дайте учителю полную свободу действий и не мешайте ему.
Прежде чем перейти к главе «Первое причастие», я хотел бы поговорить об уважительном отношении детей к старикам. Не позволяйте им дурачиться над ними, показывать им язык или таскать их за бороду, короче, изводить их. Если вы проявите в этом вопросе слабость, это вам аукнется в будущем, и не мудрено, если ваши дети будут прикладывать к вам руки. А между тем оплеуха — это не лосось, здесь нельзя плыть против течения.
Он срывает с головы шляпу и обмахивается ею, как веером. Потом откупоривает вторую бутылку. Пока он пьет, дверь приоткрывается, и в нее просовывается огненная физиономия Матиаса. Рыжий оглядывает аудиторию. Такое впечатление, что он ищет меня. Я привстаю, чтобы обратить на себя его внимание. Он замечает меня и энергичными жестами делает мне знаки выйти к нему. Ну-ка! Ну-ка! Уж не случилось ли что-то наподобие Трафальгарского сражения?