Степь 2

Берник Александр

В конечном итоге закончив своё словоблудие после многих ничего не объясняющих слов, белобрысая честно призналась, что сама мало что знает. Эти колдовские круги окутаны тайной, и наставница по поводу их всегда одно и то же талдычила, мол, попадёшь на них, сама узнаешь.

Замолчали обе. Каждая задумалась о своём. О чём размышляла Апити сказать было трудно по её безразличному виду. Мысли же Райс заклубились в голове мрачными тучами о себе любимой. Обо всем, что было, есть, и будет. Она вдруг вспомнила маму в ту роковую пьянку с ближницами. Припомнила её напряжённое лицо, измученное чем-то тягостным. Её вид ни то усталый, ни то болезненный, и по всей видимости не спавшая всю ночь.

Кутырка только сейчас осознала и

готова была руку дать на отсечение, что мама преднамеренно пошла на этот шаг. И решение это далось царице нелегко, понимая, что может больше не увидеть родную кровиночку живой или судя по испытаниям в здравом уме и твёрдой памяти. У Райс в голове не укладывалось. Как родная мать могла принести её в жертву? И ради чего? Но тут же вспомнив для чего, вновь закусила губу.

Почему прежние царицы не выращивали из своих дочерей замену? Что они не рожали дочерей? Или не пускали на испытания? И тут Райс неожиданно пришла к неутешительному выводу, от которого мурашки забегали по спине и волосы затопорщились дыбом: «Я как царская дочь должна стать Царицей Степи или исчезнуть с глаз долой, как и прочие дочери прежних цариц, правящих степью».

Кем бы Райс стала, если бы выросла при шатре мамы? И какое светило бы будущее не отправь её на испытания? Самое большее чего Райс могла добиться, это стать ордынской девой боевого сестричества, а там, если заслужит и не сложит голову в походах, могла подняться до Матёрой со временем. Хотя с её-то характером и замашками, вряд ли. Вот и всё что ей светило в той нерадостной жизни.

До сего дня кутырка не интересовалась в принципе, как становятся царицами и как ею умудрилась стать мама. Знала только, что в отличие от мужицкой орды, цариц не выбирают скопом, как это делали мужики. Царицей становилась дева из клана «меченых». 36 Она на таких насмотрелась в бане среди маминого окружения, с ног до головы причудливо изрисованных. Но откуда те брались рыжая абсолютно не знала, укоряя себя лишний раз, что была полной дурой, когда всему этому наставницы обучали на нудных уроках.

36

Культовый клан колдуний, прошедших специальный ритуал приобщения к природным стихиям и имеющих на своих телах ритуальные рисунки по специализации приобщения.

А ведь учили этому наверняка. И только теперь, сидя в выгребной яме в говне по уши она в очередной раз отчётливо поняла, что не только детство, но похоже и жизнь заканчивается. И что встала она на особый путь, на котором «выращивают» будущих цариц, тех самых «меченых». Вернее, даже не так. Она не поняла этого, а заставила себя поверить в свои предположения.

Рыжая безоговорочно внушила себе, что мама послала её на эти изуверские испытания только для того, чтобы дочь стала единовластной царицей Степи или исчезла с лица земли за ненадобностью, не опускаясь до простого боевого «мяса».

Райс понимала, что это лишь догадки разума, находящегося уже на границе сумасшествия, а исходя из того как с ней обращаются, она может до конца мучительных испытаний так и не узнать об истинных причинах маминого поступка, свихнувшись здесь или вообще попрощавшись с жизнью. Поэтому дева взяла, и сама себе всё объяснила по ходу дела, поставив пред собою высокую цель, почти недостижимую. Но другого выхода она для себя не видела. Загибаться здесь, гордая Райс не собиралась.

Ко всему прочему ярица с ужасом осознала, что не будет карабкаться за титулом в гордом одиночестве. Наверняка им пойдут и другие. Вот только на вершину кручи, куда вся орава будет карабкаться, заберётся лишь одна. И только от неё теперь зависит, сможет ли она претендовать на лидерство или это место займёт другая, более «особая». А то, что эти круги будут непростыми, теперь рыжая уже не сомневалась ни капельки.

Это открытие окончательно огорчило Райс, не давая покоя и ещё больше вгоняя в уныние. Наконец она оторвалась от пораженческих рассуждений, твёрдо решив бороться до самого конца, чего бы ей это не стоило, оттого буднично спросила новую знакомую:

– А чё мы тут вообще делаем? Как долго нам в говне сидеть и мух развлекать?

Апити повернулась, отмахиваясь от роя «жужжалок» и так же буднично ответила:

– Скоро пить-есть принесут, тогда и поймёшь без объяснений.

– Как пить-есть? Это тут-то? – удивление у Райс выплеснулось через край.

– Да, – не меняя спокойного тона, ответила светловолосая соседка, – вон в ту дыру побросают перемешанной кучей, а ты вылавливай среди дерьма съедобное и ешь, если черви наперёд не расстараются, и всё не съедят за тебя пока ты морду воротишь.

– Фу, – скривилась в гримасе дева, взращённая в привилегированном царском обществе, тут же позабыв обо всей своей решимости, – а зачем такое унижение? А если я заразу подхвачу? Что тогда?

– Я же тебе кажется уже говорила, что тут проходят особенный ритуал: «познания себя через нечистоту», – наставительно заговорила Апити, снова принимаясь за нравоучения, – себя чуешь? Нечистоту видишь? Так вот! Из тебя здесь вытравливают брезгливость, ту, что ты мне тут напоказ выставляешь. Для «особых» брезгливость – это непозволительная роскошь. Она допускается лишь для обычного люда. Брезгливый человек ведь он кто? Он как зашоренная лошадь. Видит перед собой только часть, а не целое. Это вовсе не говорит о том, что мы должны в свиней превратиться и помоями питаться, плавно переходя на опарышей с мухами. Просто мы «ОСОБЫЕ» и не имеем права быть брезгливыми ни к людям, какими бы омерзительными они не оказались, ни к их поступкам. Мы должны понимать и принимать в себя всех и всё. А брезгливость по жизни крайне вредная штука. Она мешает. А вот вытравить из себя этого червя можно только поборов омерзение к еде, питаясь, где угодно и чем попало.

Тут она остановила внушение, заинтересовано осмотрела собеседницу, внимательно слушавшую и уже по-простому добавила:

– Только делать вид что поборола брезгливого «червя» и навсегда прибила его в себе, я тебе не советую. Троица не смотрит на то, как мы едим, и едим ли вообще то что бросается в дыру. А это говорит, что ОНИ просто знают наверняка, жив в нас ещё порок или уже нет. И не спрашивай, как ОНИ это делают. Сама не знаю. Я уже третий день тут сижу и, кажется, совсем перестала брезговать и то не выпускают. Видно, какие-то остатки чувствуют. А тебе, судя по твоим желудочным позывам в этих «хоромах» ещё долго мух развлекать.

– Что за бред? – вновь взорвалась на эмоциях Райс, – а если я не смогу перебороть это омерзение? И вообще, что мне будет если я откажусь от испытания?

– Обломайся, дщерь царская, – тут же издевательски ответила соседка, – если не сдюжишь испытание, то сдохнешь тут от голода и неминуемой жажды. И поверь, тебя отсюда даже вынимать не станут. Тут сгниёшь. Хотя нет. От голода не сдохнешь, потому что тебя вот эти белые миленькие червячки быстрей обглодают, чем ты с жизнью простишься.

И Апити расхохоталась как ненормальная, разгоняя волновыми движениями подвешенного тела, кишащих вокруг жирных опарышей.

– Этого не может быть! – чуть не заорав в истерике и сверкая заблестевшими от слёз глазками запротестовала рыжая, – я дочь царицы Тиоранты Великой. Они не посмеют меня сгноить в этой зловонной яме среди говна.

– Да не ори ты, психованная! – тут же грозно рявкнула на неё Апити, вогнав привыкшую к «жополизному» почитанию и до крайности избалованную царскую дочь в очередной ступор ничего непонимания.

Ведунья злобно зыркнула на рыжую, исказившуюся в молчаливой гримасе и смачно сплюнув в кишащих опарышей, сквозь зубы процедила: