Степан Бандера и борьба ОУН
Шрифт:
Собрав комиссию, полковник отправился с ней к вагонам, но туда его не допустил караул вышеупомянутого полка, который потребовал разрешение на допуск от своего командира.
«Я отправился к нему в вагон, но его не застал, — вспоминал Биршерт. — Вследствие наступившей темноты пришлось отложить осмотр вагонов до следующего дня. Грабежа уже видно не было…»
Вскоре следствие подошло вплотную и к военнослужащим 1-го Симферопольского полка. Так, 30 декабря в Одессе был допрошен вольноопределяющийся этой части, двадцати трёх лет от роду, из крестьян Одесского уезда, Николай Жеков. Он показал: «Я числюсь в пулемётном взводе 1-й роты. У нас при каждой роте пулемётный взвод. На ст. Жмеринка при наступлении оставлена была 4-я рота нашего полка… 2-ю и 3-ю в
За одной из станций роте Жекова был дан приказ обойти противника с левого фланга. Со своей ротой он продвигался в обход противника после 6 часов вечера 11 ноября.
«12-го числа около 2 часов дня, — продолжает Жеков, — наша рота подъехала к бронепоезду «Ураган», к семафору ст. Проскуров. За несколько минут до прихода туда взводов нашей роты на ст. Проскуров туда врезался с боем наш бронепоезд «Коршун». Таким образом, первым занял станцию этот бронепоезд. На нём туда направлялись, как я сказал, 2-й и 1-й взводы нашей роты и 3-я рота. Я же с 3-м взводом своей роты пошёл левее Проскурова, где мы образовали заставы, причём наши люди размещались в помещениях какого-то завода. Я видел, что крестьяне несли мешки со стороны станции. С чем эти мешки были, я не знаю. Одного мы остановили, и в мешке оказались кожа и помятое платье. Я прошёл на станцию. Было уже темно. На путях, когда я проходил мимо бронепоезда «Коршун», с этого бронепоезда меня спросили какой части. Спросил кто-то из номеров. Когда я ответил, то на бронепоезде сказали «Это наши соратники!» и выбросили несколько мешков, чем-то наполненных. Я поднял один из этих мешков и хотел спросить, что это такое, но мне сказали: «Беги, это военная добыча, будешь считать в вагоне». Я взял мешок и пошёл по направлению к нашему эшелону. В своём вагоне я положил мешок и лёг спать. На другой день я развязал мешок и увидел в нём облигации разные и серебро столовое Бутского полка (вилки, ножи, ложки и подставки), а также кубок 5-го стрелкового батальона с соответствующей надписью. На следующий же день я узнал из разговоров, что на станции разграблен поезд петлюровский… В расхищении участвовали, кроме нашего полка, 4-й артиллерийский дивизион или батарея, бронепоезда «Коршун», «Генерал Марков», «Ураган» и некоторые из 14-й дивизии. Наша рота затем из эшелона была переведена в город Проскуров и простояла там 2 или 3 дня».
Здесь следует отметить, что Особая комиссия не случайно допросила одним из первых военнослужащих офицерского полка именно Жекова… Как следует из документа, он вскоре получил санитарный билет по ранению и вместе с сослуживцем отправился в Одессу. Но по дороге, а точнее, в Жмеринке их арестовали, обнаружив у Жекова мешок с облигациями и серебром. Через несколько часов их освободили однополчане под поручительство. Тем не менее на следующей станции Жекова арестовали снова. И тут, как утверждал Жеков, при пересчёте денег и бумаг в его присутствии он понял, что при первом аресте часть из находящейся у него суммы исчезла. Вольноопределяющийся добавил к своим показаниям следующее: «Я видел в столе начальника государственной стражи облигации государственного Дворянского банка, а также отобранные у меня подставки для ножей и вилок и Георгиевский крест».
Дальше, понимая всю серьёзность своего положения, Жеков рассказал о том, что ехавшие с ним в вагоне из Жмеринки в Одессу однополчане имели при себе всякие ценности. Но их почему-то никто не арестовал. Было и ещё одно показание с его стороны. В ресторане Проскурова, где размещалось Офицерское собрание, каждый вечер офицеры ставили большие суммы денег. Среди них можно было увидеть и самого командира Симферопольского полка полковника Робачевского. В общем, дело принимало серьёзный оборот. В тот же день после допроса вольноопределяющегося Жекова оставили под арестом на военной гаупвахте. У Особой комиссии войск Новороссийской области для этого оказалось ровно две веские причины. Первая. Жеков отрицал своё непосредственное участие в расхищении петлюровской казны и объяснил, что отобранные у него ценности были выброшены ему неизвестным лицом с бронепоезда «Коршун». Но всё это выглядело чересчур сомнительно. Вторая. Для комиссии это объяснение не вызвало доверия и в любом случае требовало проверки. Таким образом, до разъяснения всех обстоятельств Жеков подлежал
Прежде всего из-за систематического расхищения весьма ценного груза и невозможности предотвратить это явление Реквизиционная комиссия спешно отправила поезд с казной Петлюры из Жмеринки в Одессу. Уже там из-за невозможности произвести подробный учёт на месте всех прибывших ценностей, их уложили в ящики и сундуки, которые запломбировали пломбами с печатью «Одесский народный банк». Не запломбированными остались лишь те ящики и сундуки, которые имели исправные печати отделения Государственного банка или Казначейства, или же находящееся в них имущество не представляло ценности. Всё имущество из вагонов, уложенных в 248 ящиков, было передано по акту в Одесскую контору Государственного банка.
Итак, что же осталось после грабежа? Из 35 вагонов только в пяти могли быть какие-либо ценности. С этой целью 29 ноября 1919 года комиссия при Одесской конторе Государственного банка произвела их подробный учёт. Подсчитывались разные государственные и ипотечные бумаги, акции частных предприятий, грамоты, серии Государственного казначейства, украинские карбованцы (в т. ч. ветхие и недопечатанные), билеты Государственной комиссии Казначейства, украинские марки, украинские шагивы, знаки казначейства Временного правительства, театральные, почтовые и гербовые марки, медные монеты, российские кредитные билеты и боны, краткосрочные обязательства Государственного казначейства, гривны и бланки на временные свидетельства Державного банка, украинские бандероли, петлюровские карбованцы, вексельные бланки, писчая бумага, конторские книги, дела и книги Киевского казначейства, Министерства торговли и промышленности, Военного министерства и народного просвещения, камни и клише для печатания украинских денег и карбованцев.
После подсчёта в декабре 1919 года в Адмиралтействе Русского общества пароходства и торговли сжигали недопечатанные и испорченные украинские карбованцы, почтовые и театральные марки, бандероли и временные свидетельства Державного земельного банка, шагивы и гривны. Также подлежали уничтожению камни и клише для печатания украинских денег.
Кроме огромных денежных сумм из неразграбленных ценностей, комиссия обнаружила в ящиках три серебряные трубы, русские серебряные монеты, романовские деньги, германские марки, шведские кроны, украинские карбованцы 1000-рублёвого достоинства, 50 % краткосрочные обязательства на сумму более 2 000 000 руб. и солдатские серебряные и золотые георгиевские кресты и серебряные медали весом 56 фунтов 91 золотник. Всё остальное унесли грабители.
9 января 1920 года вольноопределяющийся Жеков дал следствию дополнительные объяснения, в которых указал места возможного проживания известных ему военнослужащих Симферопольского полка, имеющих большие суммы денег на руках из казны Петлюры. Учитывая это и другое обстоятельство, а именно болезненное состояние Жекова, Особая комиссия нашла возможным изменить ему принятую меру пресечения. Его освободили и отдали под надзор непосредственного начальства.
К слову сказать, дело по разграблению казны Петлюры так и не было завершено Особой комиссией. Для чего существовали достаточно веские причины. О них очень красочно написал в «Очерках русской смуты» Антон Иванович Деникин: «Если и раньше наш тыл представлял собой в широком масштабе настоящий вертеп, то в начале 1920 г. перед нависшей и ожидаемой катастрофой извращение всех сторон жизни, всех сторон общественной морали достигло размеров исключительных… Страшная загруженность тыла и тревога бойцов за свои семьи требовали немедленной эвакуации, безотносительно к возможному исходу борьбы на фронтах. И в середине января она началась…
Нет сомнения, что протекция и взяточничество вносили свои коррективы в установленную очередь эвакуации. Число эвакуированных с Юга России в чужие страны зарегистрированных беженцев определялось в 40 тыс. Число прочих, имущих, не пользовавшихся пособием от правительства и союзников, превышало эту цифру… Начиналось самое худшее — паника…»
Общее отступление Добровольческой армии привело её к последнему клочку русской земли — в Крым. А 22 марта сам Деникин прощался с ближайшим окружением и офицерами конвоя.