Степан Сергеич
Шрифт:
Степан Сергеич по вечерам пространно рассказывал об институте в те дни, когда у Кати не было занятий. Ходил вокруг стола, восхищался истинным коммунистом Баянниковым, превозносил волевого директора Труфанова, принципиального парторга Молочкова. Катя слушала, терпеливо помалкивала, она знала за мужем эту страсть — выговариваться. Смерть тетки, приютившей их, как-то странно повлияла на нее, освободила от каких-то обязательств. После занятий в техникуме она не рвалась домой, бежала с подругами в кино, смеялась в фойе, и эти минуты смеха и почти детских шалостей, когда спорили из-за мороженого или места в зале, возвращали ее к годам, когда она девочкой летала вприпрыжку по московским улицам и ссорилась на утренниках.
Если спрашивали о муже, Катя отвечала неопределенно (что можно сказать о человеке, которого то выгоняют с работы, то награждают квартирой?).
Академия стала ей в тягость. Она покрикивала на болящих слушателей и винила во всем Степана Сергеича — это из-за него подавала она когда-то тарелки с борщом в офицерской столовой, а ныне носится со шприцем и градусником в медсанчасти. Академия по московским масштабам невдалеке от нового дома, но Катя жаловалась на давку в автобусах, намекала мужу, что надо ей искать другую работу. Люди с погонами ничего дурного сделать не могут — в это Степан Сергеич уверовал накрепко и сопротивлялся попыткам Кати бросить медсанчасть. Катя же искала повод, чтоб разругаться с ним, чтоб в пылу ругани высказать мужу все обиды на него. Несколько раз придиралась к нему по пустякам — Степан Сергеич отвечал удивленными взглядами.
Повод возник неожиданно.
Вечером Катя спешила на дежурство, застегивала ремешок туфли и порвала его. Степан Сергеич, с терпеливостью вола тянувший домашнее хозяйство (щи варил, с авоськой по магазинам бегал), выбрал иголку потолще, вдел нитку. Но Катя не отдала туфлю, вырвала из рук мужа иголку.
— Я сам сделаю, — заупрямился Степан Сергеич.
— Сам, сам… — передразнила Катя. — Сам… И вдруг выпалила: — Самец!
Степан Сергеич обалдел от неожиданности, присел в испуге. Медленно выпрямился, краснея в гневе:
— Д-дура!
Катя радостно шарила по ящикам шкафа, искала другие туфли… Когда же пришло время выкладывать обиды, она не могла ничего припомнить. Ни разу не обидел ее муж, ни разу — это она поняла сейчас, — но, боже, какой он неудобный, нескладный, непутевый человек, жить с ним так нелегко!
Утром, сменившись, она поехала в научно-исследовательский институт, от которого за версту пахло химией. Сказала в отделе кадров, что учится в техникуме на химика-аналитика.
Вызвали начальника лаборатории Петрищева. Тот поговорил с Катей на научные темы, вздохнул.
— В конце концов, — сказал он, — человек произошел от обезьяны…
Оформляйте старшей лаборанткой. — Потрогал переносье, наложил руку на лоб, подумал, очевидно, о тяжком пути эволюции. — Нет. Просто лаборанткой.
23
По своим инспекторским делам Степан Сергеич часто наезжал в отделы кадров родственных НИИ и в одном из них прочел приказ об увольнении ведущего инженера Игумнова В.А. Ага, попался барчонок, обрадовался Степан Сергеич.
Сообщил Кате новость.
— Степан, ты дурак, — набросилась она на него. — Тебе ли не знать, что он не пьяница и не прогульщик! Узнай-ка все поподробнее.
Степан Сергеич узнал и ужаснулся. Прогулял, в самом деле прогулял!
Дважды приходил пьяным на работу! Вот к чему приводит недисциплинированность!
— Не верится мне! — сказала Катя. — Я ж просила тебя: поподробнее…
Точные данные Степан Сергеич собрал не скоро, учиненное им негласное следствие заняло две недели, конец его совпал с отменой характеристик.
— Ты должен устроить его на работу! — приказала Катя.
— Устроить? Как только язык поворачивается произносить такое слово!
Катя выпроводила Колю во двор. После долгих криков, споров, взаимных извинений и ласк Степан Сергеич сдал свои принципиальные позиции, согласился замолвить словечко за безработного Виталия. Сделал он это так грубо и неловко, что Виктор Антонович пренебрежительно заулыбался, недоверчиво посмотрев на инспектора.
— Что же вы еще можете сказать об этом Игумнове, кроме того, что он предан родине и партии?
Степан Сергеич с тоской отвернулся. Что действительно сказать?
— Я ведь не потому, что он мне нравится или обязан ему чем-то… неуверенно объяснил он. — Знаю я его давно. Что приписывают ему — не верю…
Шеф непроницаемо слушал его. Об Игумнове он уже знал, игумновское выражение, означающее набить морду, ходило по министерству. Он думал не о том, принять или не принять на работу Игумнова. Он размышлял о пересекаемости человеческих судеб во времени и пространстве. В просьбе инспектора по кадрам он видел любопытный психологический казус, не больше.
— Вы уверяете, что Игумнов будет полезен нашему НИИ?
Степан Сергеич подтвердил с неопытностью начинающего лгать человека.
— Пусть зайдет. С характеристикой.
Степан Сергеич поблагодарил и отправился на поиски Игумнова. Дома он его не нашел и до восьми вечера караулил у подъезда. Встреча произошла сумбурно. Виталий Игумнов дыхнул на Шелагина свеженьким ароматом спиртного, и Степан Сергеич разбушевался, как в былые времена. Это позор, кричал он в подъезде, это немыслимо так опускаться, только слабые люди находят утешение в пьянстве!
С трезвой и виноватой улыбкой слушал Виталий своего комбата.
— Пойдемте ко мне, дорогой Степан Сергеич, я так рад, что встретил вас… Поговорим, попьем чайку…
— Никаких чаев! — отрезал комбат, во всем теперь чуя нехорошее.
Известно, что за чаи у пьяниц. — Слушайте меня, Игумнов. Завтра с утра побреетесь и придете к моему начальнику. Он вас примет, возможно, на работу.
Я поручился за вас. Характеристику захватите с собой.
Узнав, где работает комбат, Виталий махнул рукой: бесполезно! В такое место он и не пытался заходить. Слишком высоко. Все же он записал адрес и работы и домашний Степана Сергеича, пригласил его заходить в любое время одному или с женой, а еще лучше с сыном.