Степан Сергеич
Шрифт:
Катя быстро и ловко разбирала вещи, на ходу кормя Колю, объясняя что-то тетке, советуя Степану.
Через десять дней Шелагин уже работал начальником охраны филиала швейной фабрики. Катя устроилась поблизости, в медсанчасти академии Жуковского. Коля под надзором тетки бегал по двору.
10
Отец командовал чем-то крупным вдалеке от Москвы, дома появлялся редко.
Надежде Александровне опротивело мыкаться по гарнизонам, она осела в столице, но сыну не мешала.
Вновь надо было привыкать к Москве. Виталий открывал глаза в семь утра и не мог заставить
Комбат Шелагин говаривал: «Занятый службою воин никогда не напьется, никогда не решится на дисциплинарный проступок». Прав комбат Шелагин, прав.
Он экипировался с помощью матери. Сшил костюмы, накупил туфель, ботинок, рубашек. Одно время ходил в рестораны. Однажды за его столик сели два старших лейтенанта, артиллеристы. Без зависти оглядывались по сторонам, без любопытства и как-то настороженно, с опаской. Негромко переговаривались на извечную тему приезжих: где и что посмотреть. Виталий представился: бывший воспитанник такого-то училища… Дал, похлебывая винцо, верные советы. В «Савое» — бассейн с фонтаном, в «Арарате» — чебуреки, воскеваз, панорама Армении, бамбуковый полог. Офицеры слушали вежливо и скучно. А Виталия несло. Посыпались адреса ресторанов, достопримечательности окраинных кабаков… Старшие лейтенанты вдруг криво усмехнулись, переглянулись и продолжали свой разговор, уже тише, чтоб не слышал их никто. Виталий покраснел, смешался, рванулся из-за стола, расплатился, ушел. Стыдно стало.
Перед кем выламывался? Люди вырвались в отпуск или в командировку, а ему просвещать их, видите ли, захотелось! Двадцать два года парню, битюг с неудавшимся туберкулезом, пьет и жрет на деньги отца. Мелко, гнусно, противно…
С утра до позднего вечера сидел он теперь в тесной библиотеке на Беговой, читал учебники. Потом начались занятия в институте. Группа, в которую он попал, встретила новичка с недоверием. Все притерлись друг к другу, в разговорах мелькали неизвестные Виталию подробности, словечки, принятые только среди своих, незнакомые имена.
Весною прилетел на многодневное совещание отец. Он легко смирился с провалом военной карьеры сына, потребовал зачетную книжку, конспекты.
Поверил наконец в то, что сын уже взрослый, и когда в доме по вечерам стали собираться знакомые, не гнал его, как прежде.
Больше всех из гостей Виталию нравился крепыш с двумя Золотыми Звездами. Крепыш редко открывал рот, предпочитал слушать, лицо его напрягалось вниманием, оно было простецким и добрым. Когда умный разговор иссякал, лицо теряло внимание к болтовне, становилось надменным, и доброта исчезала и простота тоже. Крепыша звали Николаем Федоровичем Родионовым, в 1944 году его назначили начальником штаба к Игумнову, а через полгода он отпочковался, получил армию.
— Коля, как учеба? — спросил кто-то из гостей.
Крепыш ответил немедленно:
— Скоро гром будет: третий день не хожу в академию. Друзья замучили.
Все улыбнулись. Надежда Александровна обогнула стол, подсела к Родионову и уже не отходила от него, что-то выговаривала ему, блестя смеющимися глазами. Когда начали расходиться, задержала Родионова.
— Вам учиться надо, обязательно учиться, Николай… В этом доме слушайте меня! — вам желают только хорошего.
Родионов, уже в шинели, мял папаху. В густых коротких волосах его — ни сединки.
— Насколько я знаю, вы холосты и одиноки. Так приходите к нам почаще!
Андрей, — повернулась Надежда Александровна к мужу, — ты не станешь ревновать?
Игумнов вопрос пропустил мимо, настойчиво и серьезно предложил Родионову навещать Надежду Александровну. Завтра, кстати, воскресенье, можно податься на рыбалку в Рублево.
— Не могу. — Родионов уже надел папаху, искал в карманах перчатки. — Назавтра конспекты взял, переписать надо.
— Так я откомандирую к вам сына! — обрадовалась Надежда Александровна.
Родионов жил в военной гостинице у площади Коммуны, занимал двухкомнатный номер. Протянул грубую, сильную руку, кивнул на бутылку: хочешь? Сам тоже не прикоснулся. Вдвоем переписывали они творения какого-то генерала, украшавшего свои конспекты виньеточками, многозначительными подчеркиваниями, темы аккуратно разделялись на главки, подглавки и параграфы. Кое-где встречались глубокомысленные литеры NB.
К вечеру у Виталия онемели пальцы. Пошли в ресторан. Родионов сумрачно вчитывался в меню. Неожиданно спросил:
— Как мать зовут? — Прибавил завистливо: — Красивая…
Ресторан — при гостинице, в ресторане полно офицеров. Кто-то, проходя мимо, приостановился, сказал:
— Здравия желаю.
Родионов отвернулся, меню передал Виталию. Крутил рюмку неповоротливыми, короткими пальцами…
Когда война окончилась, Родионов понял, что смелость и преданность это не все, нужны знания, а их у него никогда не было в избытке. Учебе мешал простецкий характер: он любил сколотить компанию, в меру выпить и приволокнуться. С годами начал сдавать, кочевая холостяцкая жизнь Родионову приелась, мечталось о доме своем, о детях. По вечерам Родионов корпел в библиотеке академии, потом шел в кино, в зал заходил перед последним звонком. В Москве он пристрастился одно время к театру, несколько раз передавал цветы понравившейся певице, однажды прошел в антракте за кулисы, пробежали мимо две голоногие девчонки, фыркнули: «Поклонник!» Николай Федорович отдал букет пожарнику и ушел из театра — навсегда.
Тыча вилкой в маринованные грибы, Родионов рассказывал:
— Леса у нас могучие, мальчонкой схватишь корзину — да в лес за грибами белыми. Принесешь, а бабка не хвалит, скажет так: и это тоже гриб.
Любила, старая, сыроежки… Они, сам попробуй, в маринаде и соленье лучше всех… Приезжают иногда оттуда. На днях земляк был один. Приходится то подбросить им чего, то похлопотать. Один генерал на всю деревню — защищаю из последних… Звезды, спрашиваешь, за что получил… За опыт. Знаешь, когда в грязь надо шлепнуться, собственную шкуру сохраняя… А когда и под пули пойти. Ответственность.
— Николай Федорович, вам Сталина жалко?.. Мне отец рассказывал, он любил вас, Сталин…
— Ну, любил, ну и что?.. Когда тебя любят, хочешь быть достойным…
Тяжелый он человек, неудобный… Был бы другой поблизости с такой же властью, тогда и сравнивать можно… Ну, ладно, хватит, пойдем…
Он посадил Виталия в такси, не отходил, стоял, положив руку на приспущенное стекло.
— Вот что… Надо — заезжай… Привет передай матери и отцу. Скажи: хорошо у них, да ведь дела-то такие… Ну, все…