Стервятники Уэйптона
Шрифт:
— Я просто передаю то, что мы услышали. Может быть, это правда, может быть, нет. Тогда ничего плохого не произойдет, — медленно произнес Макнаб. — Но на случай, если вы в самом деле нацелились дать деру, я посоветовал ребятам не ждать полуночи. Они пойдут к тюрьме через полчаса и освободят Миллера с компанией.
Вслед за этим сообщением снова последовало напряженное молчание. Миддлтон не потрудился дать ответ. В глазах у него замерцали гневные огоньки. Не сделав ни единого движения, он все же словно бы пригнулся, приготовился к прыжку. Теперь и он понял, что Коркоран почувствовал прежде: из этого положения им не выпутаться с помощью только словесной баталии,
Ричардсону тоже это было понятно, Старк уже задумался, а Макнаб, если и подозревал что-то, умело прятал свои подозрения.
— Скажем, вы собрались рвать когти, для этого удачный момент именно сейчас, пока парни вытаскивают Миллера из тюрьмы и скрываются в холмах. Не знаю. Не буду обвинять вас. Просто прошу, чтобы очиститься от подозрений, вернуться с нами к тюрьме и помочь освободить захваченных.
Ответ Миддлтона был таким, какого и ждал прирожденный убийца Ричардсон, инстинктивно чувствующий опасность. С молниеносной быстротой он схватился за оружие, но Ричардсон уже держал пистолет в руке, и все-таки Коркоран, не спускавший глаз с хладнокровного стрелка, опередил и его. Не успел Миддлтон поднять свое оружие, как почти одновременно прозвучали два выстрела. Пуля Коркорана пробила мозг Ричардсона как раз вовремя, чтобы не дать тому возможности попасть в Миддлтона. Но свист пули возле самого уха заставил Миддлтона промахнуться при первом выстреле в Макнаба.
Выстрел Макнаба прозвучал на долю секунды раньше Старка. Второй выстрел Миддлтона и первый Макнаба прогрохотали почти разом, но пистолеты Коркорана уже выплюнули пули в плоть гиганта. Так что Миддлтон ощутил только ветерок, колыхнувший прядь волос, а его заряд попал точно в загорелую грудь помощника. Миддлтон стрелял снова и снова, пока гигант валился на пол. Старк уже лежал на полу, умирая, но продолжая давить на спусковой крючок, пока не кончились патроны.
Миддлтон дико оглядывался по сторонам сквозь синий туман, повисший в комнате. В этом клубящемся дыме он различил идолоподобное лицо Коркорана и почувствовал, что в таких делах, которые они устроили, только таким и должно быть выражение лица. Словно суровая тень судьбы, двигался он среди крови и трупов.
— Бог мой, — выдохнул Миддлтон. — Первый раз участвую в такой скоропалительной кровавой бойне!
Говоря это, он все же продолжал заполнять магазин патронами.
— Теперь нам нельзя терять времени! Неизвестно, что Макнаб наболтал банде. Очевидно, немного, иначе бы некоторые из них прибежали бы с ним. В любом случае, они сначала попытаются освободить заключенных. Мне кажется, все пойдет так, как мы и планировали, даже если Макнаб не вернется возглавить налет на тюрьму. Они не станут разыскивать его или нас, пока не освободят Миллера с компанией.
Это значит, что драка начнется не в полночь, а через полчаса. Люди из комитета бдительности к тому времени уже будут там. Должно быть, они уже залегли в кустах. Пойдем! Нам надо как следует поработать, чтобы навьючить золото на мулов. Может быть, придется часть оставить. Ясно станет, когда начнется стрельба! Слава богу, никто не заявится сюда выяснять причину выстрелов. Внимание всех сейчас сосредоточено на тюрьме.
Коркоран двинулся было вслед за ним, потом вернулся, пробормотав:
— Оставил бутылку виски у себя в комнате.
— Так забирай ее побыстрей и двинули отсюда! — Миддлтон уже торопился к своему жилью, а Коркоран вернулся в заполненную дымом комнату. Он не смотрел на скрюченные тела, лежащие на заляпанном малиновыми пятнами полу и глядящие на него стеклянными взорами. Быстрыми шагами он пересек комнату,
Тихий стон заставил его резко развернуться, сжав в левой руке пистолет. Удивленный, он уставился на трупы на полу. Он знал, что никто из них стонать уже не может: все трое уже отмучились на этом свете. И все-таки слух никогда его не подводил.
Сузившимися глазами он подозрительно оглядел комнату и заметил тонкий ручеек крови, вытекшей из-под перевернутого стола, лежащего на боку возле стены. Рядом с ним трупов не было.
Он отодвинул стол и замер, словно пораженный выстрелом в сердце, дыхание перехватило из-за спазма в горле. Через мгновение он стоял на коленях рядом с Глорией Бленд, придерживая одной рукой золотоволосую голову. Другая рука с бутылкой тряслась, когда он пытался влить виски в сомкнутые губы девушки.
Ее затуманенные от боли прекрасные глаза взглянули ему в лицо. Каким-то чудом бред отступил, и она узнала его в последние мгновения своей жизни.
— Кто это сделал? — выдавил он. По ее белоснежному горлу побежала из губ алая струйка.
— Миддлтон… — прошептала она. — Стив… ох, Стив… я пыталась…
И не договорив фразы, она обмякла в его руках. Голова откинулась назад; она была похожа на ребенка, только что уснувшего ребенка. Он осторожно опустил ее на пол.
Сознание Коркорана полностью очистилось от действия спиртного, когда он покидал этот дом, но шатался он словно пьяный. Чудовищное, непредставимое событие поразило его настолько, что он не мог овладеть своими чувствами. Ему в голову не приходило, что Миддлтон или любой другой белый мужчина может убить женщину. Коркоран жил по собственному кодексу чести, правила которого не отличались цивилизованностью и не исключали жестокости, но отношение к женщине было на грани поклонения. Этот кодекс являлся неотъемлемым элементом жизни фронтирьеров юго-запада, так же как защита личной чести и достоинства. Без излишней помпы, претенциозности, без показного преклонения и фальшивой галантности люди типа Коркорана придерживались неписаного кодекса в своей повседневной жизни. Для Коркорана и людей его племени жизнь и тело женщины были неприкосновенны. Он не представлял себе, что можно нарушить такой кодекс или иметь совершенно другие жизненные убеждения.
Холодная ярость вымела туман из его сознания и оставила только жажду мести. Его чувства к Глории Бленд приближались к нормальным чувствам обычного мужчины настолько близко, насколько это было возможно для такого стального человека, как он. Но даже если бы она была незнакома ему или не нравилась, он должен был убить Миддлтона за измену жизненным принципам, которые он считал священными.
Он вошел в дом Миддлтона мягкими шагами охотящейся пантеры. Миддлтон вытаскивал из потайной пещеры тугие кожаные мешочки, громоздя их на столе в главной комнате. Стол скрипел под их тяжестью. На нем почти не оставалось свободного места.
— Помогай! — воскликнул он. Затем замер на мгновение под сверкающим взглядом Коркорана. Толстые мешочки выскользнули из его рук и шмякнулись на пол.
— Ты убил Глорию Бленд! — почти шепотом сорвалось с твердых губ техасца обвинение.
— Да, — голос Миддлтона был спокоен. Он не спрашивал, как узнал об этом Коркоран и не пытался оправдываться. Он знал, что время для спора упущено. Он забыл о своих планах, о золоте на столе и том, что осталось в пещере. Человек, стоящий перед лицом Вечности, видит только главные ценности своего существования.