Стезя и место
Шрифт:
— А что, много детей? — поинтересовался Матвей, ковыряясь веточкой в костре.
— Десятков пять-шесть наберется, а что?
— Кого-то убить придется. — Ответил Матвей, не прерывая своего занятия.
— Детей?!! Ты что, сдурел? — перебивая друг друга возопили Артемий м Роська.
— Да, детей. — Подтвердил Матвей, все так же глядя в костер. — Для того нас и посылают.
— А ну-ка! — Дмитрий вырвал веточку из руки Матвея. — Говори, что знаешь!
— Ничего не знаю, но догадываюсь. — Матвей не обратил ни малейшего внимания на то, что у него отобрали веточку и не изменил позы. — Тетка Настена говорила, что нас взрослые ратники опасаются, и от того злятся, потому что невместно
На всех сидящих у костра от этих слов повеяло такой жутью… даже Мишку пробрало, хотя он прекрасно понимал, что это всего лишь матвеевский «пунктик», от которого тому не избавиться, наверно, до конца жизни. Он уже открыл рот, чтобы произнести что-нибудь, подходящее к случаю, но его опередил Демьян, произнесший в своей мрачной манере:
— Надо — убьем.
— А ну, хватит! — гаркнул Мишка, начисто позабыв о своем новом статусе. — Никому не надо и никого не убьем! Совсем охренели тут… — пришлось прерваться, потому, что с языка чуть не сорвалось сакраментальное «без меня». — Матюха, кончай народ пугать! Митька, ты-то куда смотришь? Старшина, едрена вошь, чего у всех рожи такие похоронные? Илья, ну хоть ты им скажи…
— Чего говорить? Ты, Михайла, лучше их послушай, для того и собрались. Что с тобой, Бешеный Лис? Тебя прилюдно обгадили, а ты утерся и притих, ребят твоих шпыняют как… Бурей бы, к примеру, даже с самыми распоследними обозниками своими так обращаться не позволил! И даже не свои — с Княжьего погоста…срамотища! От тебя слова ждут, знака какого-нибудь, а ты даже Варлама окоротить не можешь, как подменили. — Илья сплюнул в костер, помолчал, потом спросил уже спокойным тоном: — А, может, ты задумал чего? Ты от нас-то не таись, если нам не верить, то кому же еще тогда? Мы же за тебя… да, чего хочешь!
Илья умолк и искательно заглянул Мишке в глаза. Взгляды всех остальных тоже скрестились на бывшем старшине. Надо было что-то отвечать, и Мишка, глянув на каждого по очереди, спросил:
— Знака, значит? Слова? Ну, а что бы вы на моем месте сделали? Не нравится вам мое поведение, ладно. Каким оно тогда, по-вашему, должно быть?
— Да каким угодно, только не таким! — тут же взвился Артемий. — Корней не только тебя унизил, он нам всем в лицо плюнул! И все остальные… А мы же не железные, Роська, вон, сегодня сразу двоих из своего десятка отметелил…
— За дело! — зло огрызнулся Роська. — И еще отметелю! А вернемся в крепость…
— Тихо, тихо, тихо! — остановил его Мишка. — Артюш, я же спросил: что бы ты делал на моем месте?
— Не знаю! — ответил Артемий таким вызывающим тоном, словно не сознавался в собственной несостоятельности, а в чем-то уличал Мишку. — Мы тебя… мы к тебе… в общем, ты знаешь такое, что нам неизвестно, вот мы и ждем… а ты ничего не делаешь. — И тут же, противореча сам себе, добавил: — Ушел бы от Корнея! Сжег бы крепость, и всю Младшую стражу увел бы за собой. Что б знали…
— Понятно, — Мишка кивнул головой — а идти куда? К Свояте на дудке играть? Мальчишки сопливые больше никому не нужны.
— Не к Свояте, а к Никифору Палычу! — ответил вместо Артемия Роська. — Крепость, конечно, жечь незачем, но уходить надо. Мы со своими самострелами такую ладейную рать устроим, да хоть на нурманов иди! А не захочет Никифор с Корнеем ссориться, так нас Ходок возьмет. Мы в пять десятков самострелов
— Так. Значит, двое — за бунт. — Подвел итог Мишка. А ты, Демьян? Что бы ты на моем месте делал?
— Я на твоем месте уже побыл… немножко, когда дед велел мне старшинство принять. И мне не понравилось, больно хлопотно, я и от городового боярства-то обалдел, а тут вообще все на себе тащить. Не-а, брательник, давай-ка сам разбирайся. Я тебя когда-нибудь подводил? Нет не подводил! И сейчас не подведу, а думай ты сам. Варлам, кстати, на коня твоего глаз, было, положил. Не гоже, говорит, рядовому на таком коне ездить. Ну я ему объяснил, пока ты дрых… — Демка изобразил свою «фирменную» мрачную ухмылку. — Больше, почему-то, не хочет Зверя себе забирать. Так что, спину прикрою, можешь рассчитывать, но уходить мне, чего-то, неохота. Дом бросать, родителей, Кузьку… Не, не хочу.
— Ишь, на коня позарился, с-сучонок! — пробормотал себе под нос Илья.
— А ты, Матюш, что скажешь? — обратился Мишка к Матвею.
Матвей сначала помолчал, так долго, что Мишка уже решил, что не дождется ответа, а потом быстро забормотал с каким-то, похожим на истерическое, придыханием:
— Это испытание. Стерпеть надо, стерпеть, доказать, что ты и это тоже можешь выдержать. Все же смотрят, ждут: что ты сделаешь, как себя поведешь? Сейчас Корнею уже, наверно, докладывают, что мы тут собрались и шушукаемся. Значит, еще внимательнее смотреть станут, будут думать: до чего мы договорились? Испытание, Минь, ты только выдержи, не сломайся. У тебя получится, сразу на бешенство не сорвался — молодец, давай и дальше так же, пусть видят, что тебя ничем не взять. Ты можешь, ты крепкий, ты светлый… — Голос Матвея становился все громче, а речь все торопливей и невнятней. — Мы все должны… выдержим, справимся… потом им все зачтется, а сейчас наша сила в терпении… выдержать, выдержать надо…
Дмитрий зло пихнул Матвея в плечо и ученик лекарки замолк.
— Совсем ум за разум заходит… — новый старшина, глядя на Мишку, качнул головой в сторону Матвея, словно упрекая корнеева внука и в этом тоже — как он раненых-то лечит, такой?
— Хорошо лечит! — встал на защиту Матвея Илья. — И Бурей не ругал, а это — похвала. Теперь сам говори: что думаешь?
— А что тут думать? — Дмитрий пожал плечами. — Приказ есть приказ. Его надо, либо исполнять, без разговоров, либо бунтовать. Мы в походе и за неподчинение приказу — смерть. Если бунтовать… — Дмитрий немного помолчал, поигрывая отнятой у Матвея веточкой — если бунтовать, то в сорок самострелов мы ратников за два выстрела положим, только время и место надо правильно выбрать, а то они нас… понятно, в общем. Никого не оставят. Потом еще с обозниками разбираться — тоже не просто так. Потом можно никуда не уходить, а остаться под рукой боярыни Гредиславы, но в Ратном нас возненавидят, а Журавль этого — Дмитрий качнул головой в сторону острога — не простит. Мы-то в крепости отсидимся… может быть, а Ратному конец. И это будет иудство — нас приняли в семью, дали хлеб и крышу над головой, а мы в спину ударим…
— Я тебе, сука, ударю! — Демка начал подниматься на ноги. — У меня отец в шестом десятке и мать в Ратном…
— А ну, сядь! — рявкнул в ответ Дмитрий. — У Миньки спрашивай, это он на деда самострел поднимал, когда его Немой двинул, значит, готов был к бунту, а потом одумался. Хорошая затрещина в разум быстро приводит. И не у тебя одного родня в Ратном, на них, если мы взбунтуемся, еще так отыграются — толпа баб в гневе пострашнее стаи волков будет.
Мишка ухватил Демьяна за руку и, после короткой возни, усадил его на место. Матвей, воспользовавшись паузой, снова завел свое: