Шрифт:
Лев Гунин
Стихи в прозе
(Письмо земляку)
Я сижу здесь один, и снова, и снова белые двери окружают меня с разных сторон. Длится предобеденнвй час. Это Москва там, за окном, в неотносящейся к э т о й среде, не нарушающая внутреннего напряжения недвижимой обстановки и трагического, полного равновесия, колеблющегося мира. Мой друг, я сижу и пишу тебе здесь, и слышу, как шелест бумаг выдаёт присутствие лющей в соседней комнате, я слышу биение часов у себя внутри,
Говорят, по почерку можно узнать душу. Суди о моей душе по этим корявым и страшным буквам, написанным не уважающей никого рукой. Так буря портит все грязью: и мелко, и пренебрегая красотой старательности. Да: ветер, грязь, но больше всего л ю д и. Люди. люди. люди, людоеды и негодяи, дэвы, гиганты, сокрушители. Когда всё горит и плавится, всё рушится, все пылает. Огромные молоты обрушивают удары на кости, на черепа, на огонь, на ветер, на металл, на воду. Летающие вихри несут срубленные головы, шатается лес колосьев, тысячи глаз горят и светятся, тысячи глаз горят огнём. Слышится стук зубов, кости заслоняют небо, и звезды летят не с неба, а от бешеной пляски огней. Всё горит, всё рушится. И вдруг ... тишина. Полная тишина. Ничего, кроме тишины. Темнота - и свет. Белое, пустое пространство. Всё белое, нет ничего, только белый туман, и даже не туман, а белая муть, не муть, а белое ничто, белое, белое, белое... Ещё один срыв. Еше одна загубленная душа.
И вот опять жизнь. Катятся автомобили. Гудками отвечают составы, идёт снег. А тебе нет дела ни до кого; нет дела: катятся составы, идут люди, гудят паровозы... И только одно белое, белое, белое. Животная боль. Болит живот. А где-то катятся составы, идут люди, идёт снег. Тишина. Молчаливо стоит лес. А где-то кипит жизнь, плавится металл, режут сталь, гудят заводы. Опять болит живот, и опять движутся машины. Всё сон, всё муть, и город, город Бобруйск. И опять что-то кружится, стучит, скрежещит, а оно все белое, белое, белое, но как тепло и как холодно, детские картинки, холод, мрак. И где-то путь, станция, платформы. Гудит паровоз, трогается состав. Везут лес. А вот Москва. Огни М.Г.У. И много студентов, и проходная, и телефон-автомат. А из окна слышится музыка, все куда-то идут, идут, спешат. И вот подъезд, и вот ограда, и вот ворота, и вот забор. А снег идёт, и снег тает, и мокрая вода на щеках. И на ресницах снег, и пахнет водой. А в метро мчатся составы. И умное лицо в стекле электрички, и карие глаза, и взгляд, и ночь.
А вот ресторан "Эрмитаж". Три стола, рюмки, шторы. А за окном Москва, и дождь, и капли. А вот новое лицо, вот пальцы, вот клавиши, Новая музыка,
Ночь. Больничное окно. Куст. И стихи. Новые стихи. 0 жизни, о погибших душах, о времени, о шуршании шин. И все в одном слове - смерть. Смерть - это лучшее стихотворение, это жизнь, конец жизни. И все же лучше смерть. Но в жизни можно встретить много смертей, а смерть одна. Но все же лучше смерть...
Идет время, идёт пустота, стучат часы. А смерть надвигается, идёт, и вот - конец. Чёрный рот, белые глаза. Удар, ешё удар. Стенка. И череп. Кулак. И жизнь. Ум. И смерть. Но теперь это не мозг. Это череп. Это удар. Это кровь... Ещё одна смерть. Ещё один конец.
Кресты, их много. Кладбище, сосны, деревья. И везде - смерть. Но это даже не смерть. Это кости, скелеты, фосфор. А э т о - смерть. Это крест, это могила. Дощечки, шестиугольные звёзды. Это тоже кладбище. Но за ним - не безымянные скелеты незнакомого кладбища, за ним лица знакомых и родственников, люди, живые, сильные люди. Дощечки, бедность, цивилизация. Каменный столб, железная цепь. Внизу - пепел. Пепел мёртвых. Памятник. Под ним ничего, или - пепел. Это тоже ничего. Это потустодонний мир; камень гранита, камень крематория. Это тоже самое. Но они разные. Каменая труба и серый столб. Время и вечность. Люди и люди. Дым и газ.
Запах свежих газет. Новая почта. Идёт время. Стучат часы. Двигаются составы. А здесь светло и здесь холодно. И странно улыбаются стены, и бледные лица, и тишина, и шелест страниц. Тишина. А оно все белое, белое, белое. Чёрное пространство, которое невозможно увидеть, тёплые ладони. Следы от слез на щеках. Серая тоска - и безвыходное спокойствие. Мечты, загубленные однозначным ударом кисти, сердце, расстрелянное и дымящееся от излияния теплой крови, тело, распросгёртое на снегу. Где же правда, где же совесть, где же люди?! Нет, ничего нет...