Шрифт:
Райнер Мария Рильке
Окно - роза
Там лап ленивых плавное движенье Рождает страшный тишины раскат, Но вот одна из кошек, взяв мишенью Блуждающий по ней тревожно взгляд,
Его вбирает в свой огромный глаз, И взгляд, затянутый в водоворот Зрачка, захлебываясь и кружась, Ко дну навстречу гибели идет,
Когда притворно спящий глаз, на миг Открывшись, вновь смыкается поспешно, Чтоб жертву в недрах утопить своих:
Вот так соборов окна-розы встарь, Взяв сердце чье-нибудь из тьмы кромешной, Его бросали
Капитель
Как из трясины сновидений, сходу Прорвав ночных кошмаров канитель, Всплывает новый день - вот так по своду Бегут гурты, оставив капитель
С ее запутавшеюся в клубок Крылатой тварью, сбившеюся в кучу, Загадочно трепещущей, прыгучей, И мощною листвой, которой сок
Взвивается, как гнев, но в перехлесте Свернувшись, как спираль, на полпути Пружинит, разжимаясь в быстром росте
Всего, что купол соберет в горсти И выронит во тьме, как ливня гроздья, Чтоб жизнь могла на утро прорасти.
Морг
Их приготовили к игре постфактум, как будто дело за апофеозом, Что примирит их с предыдущим актом И каждого - друг с другом и с морозом;
Иначе словно не было конца. И тщетно в поисках имен карманы Обыскивали тщательно. С лица У губ следы тоски смывали рьяно:
Их не сотрешь - видны сквозь белизну. Но бороды торчат ровней и тверже, По вкусу сторожей чуть-чуть подмерзши,
Чтоб с отвращеньем не ушли зеваки. Глаза повертываются во мраке Зрачками внутрь и смотрят в глубину.
Газель
Завороженная: в созвучьях мира Нет рифмы совершеннее и строже, Чем та, что по тебе проходит дрожью. На лбу твоем растут листва и лира,
Ты вся, как песнь любви, из нежных слов, Слетевших наподобье лепестков С увядшей розы, чтоб закрыть глаза Тому, кто книгу отложил из-за
Желания тебя увидеть. Как Будто каждый ствол заряжен, Но медлит с выстрелом, покуда знак
Не дан, и ты вся - слух, и взгляд твой влажен Как у купальщицы в пруду лесном, Оборотившемся ее лицом.
Единорог
Святой поднялся, обронив куски Молитв, разбившихся о созерцанье: К нему шел вырвавшийся из преданья Белесый зверь с глазами, как у лани Украденной, и полными тоски.
В непринужденном равновесье ног Мерцала белизна слоновой кости И белый блеск, скользя по шерсти тек, А на зверином лбу, как на помосте, Сиял, как башня в лунном свете, рог И с каждым шагом выпрямлялся в росте.
Пасть с серовато-розовым пушком Слегка подсвечивалась белизной Зубов, обозначавшихся все резче, И ноздри жадно впитывали зной. Но взгляда не задерживали вещи: Он образы метал кругом, Замкнув весь цикл преданий голубой.
Лебедь.
Эта мука - проходить трясиной Неизведанного в путах дней Поступи подобна лебединой.
Смерть - конечное непостиженье Основанья нашей жизни всей Робкому его же приводненью.
Подхватив его, речное лоно Постепенно, нежно и влюбленно, Все теченье снизу уберет, Лебедь
Испанская танцовщица
Как спичка, чиркнув, через миг-другой Выбрасывает языками пламя, Так, вспыхнув, начинает танец свой Она, в кольцо зажатая толпой И кружится все ярче и упрямей.
И вот - вся пламя с головы до пят.
Воспламенившись, волосы горят, И жертвою в рискованной игре Она сжигает платье на костре, В котором изгибаются, как змеи, Трепещущие руки, пламенея.
И вдруг она, зажав огонь в горстях, Его о землю разбивает в прах Высокомерно, плавно, величаво, А пламя в бешенстве перед расправой Ползет и не сдается и грозит. Но точно и отточенно м четко, Чеканя каждый жест, она разит Огонь своей отчетливой чечеткой.
Святой Себастьян
Будто лежа он стоит, высок, Мощной волею уравновешен, Словно мать кормящая нездешен, И в себе замкнувшись, как венок.
Стрелы же охотятся за ним, И концами мелкой дрожью бьются, Словно вспять из этих бедер рвутся. Он стоит - улыбчив, нераним.
Лишь на миг в его глазах тоска Болью обозначилась слегка, Чтоб он смог презрительней и резче Выдворить из каждого зрачка Осквернителя прекрасной вещи.
Орфей, Евридика, Гермес
В тех странных копях обитали души, Прожилками серебряной руды Пронизывая тьму. Среди корней Кровь проступала, устремляясь к людям, Тяжелой, как порфир, казалась кровь. Она одна была красна.
Там были Никем не населенные леса, Утесы и мосты над пустотою. И был там пруд, огромный, тусклый, серый. Навис он над своим далеким дном, Как над землею - пасмурное небо. Среди лугов тянулась терпеливо Извилистая длинная дорога Единственною бледною полоской.
И этою дорогой шли они.
И стройный человек в одежде синей Шел молча первым и смотрел вперед. Ел, не жуя, дорогу шаг его, Тяжелой ношей из каскада складок Свисали крепко стиснутые руки, Почти совсем забыв о легкой лире, Которая врастала в левый локоть, Как роза в сук оливковый врастает, Раздваивались чувства на ходу: Взор, словно пес, бежал вперед стремглав, Бежал и возвращался, чтобы снова Бежать и ждать на ближнем повороте, А слух, как запах, мешкал позади.
Порой казалось, достигает слух Тех двух других, которые, должно быть, Не отстают при этом восхожденье. И снова только звук его шагов, И снова только ветер за спиною. Они идут - он громко говорил, Чтобы услышать вновь, как стихнет голос. И все-таки идут они, те двое, Хотя и медленно. Когда бы мог Он обернуться (если б обернувшись, Он своего деянья не разрушил, Едва-едва свершенного) - увидеть Он мог бы их, идущих тихо следом.
Вот он идет, бог странствий и вестей, Торчит колпак над светлыми глазами, Мелькает посох тонкий перед ним, Бьют крылья по суставам быстрых ног, Ее ведет он левою рукою.