Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Напротив, совсем юный Лев Лунц, принимавший революцию, но далеко не всё в порожденном ею режиме, и человек иных, нежели, скажем, Гумилев, эстетических и мировоззренческих установок, вполне определенно высказался о пророческой силе стихов Полонской. Он писал о «Знаменьях», когда уже вышла «Орда» Тихонова:
«Елизавету Полонскую и Николая Тихонова я считаю настоящими большими поэтами. Хотя бы потому, что они касаются современных тем, смотрят в глаза Революции. Таких поэтов, особенно у нас в Петербурге, нет. А у Полонской есть к тому нечто старое — пафос! Ее голос — голос пророка, властный и горький:
На память о тяжелом годе Установи себе, народ, Семь дней на память о свободе, ИИ настоящей пророческой страстностью звучат ее обличения:
Иль не стало в нашей стране Сыновьям нашим должного места, Что мы отдали их войне И дали им смерть в невесты?Только сильный поэт может с такой страстью диктовать законы и обличать неправду. И с тем же горьким патетическим подъемом растут пророческие видения:
Веселые и дерзкие года Оставшимся достанутся на долю: Разрушенные битвой города, Окопами раскопанное поле. Они увидят землю вдаль и вдаль, И, наконец, доподлинно узнают, Как черен хлеб, как солона печаль, Как любят нас и как нас убивают.А стихи Полонской об Иисусе с невиданной — опять же пророческой — дерзостью восстают на христианскую мораль. И мне смешно, когда благонамеренная критика возмущается этими “кощунственными” стихами, проглядев в них библейский пафос цельного и непреклонного пророка» [36] .
36
Лев Лунц. Литературное наследие. М., 2007. С. 337.
О грозном анти-христианстве Полонской 1920-х М. Шагинян написала [37] , что оно «страшнее и убийственней всяких ярмарочных бахвальств “комсомольского Рождества”».
Что касается еврейской темы, то именно в первые послеоктябрьские годы Полонская отчетливо осознала и выразила свое еврейство:
В стране изгнанья нам услада — тора, Не будет жалок и унижен тот, Кем избрана высокая опора. <37
М. Шагинян. Литературный дневник. Статьи 1921–1923 гг. М.; Пб., 1923. С. 141.
(«Наследника святая слава ждет…»)
И — вместе с тем — она всегда ощущала свою неотторжимую принадлежность к русской культуре. В стихах 1922 года, обращенных к России, она остро, без обиняков, формулирует очевидную для нее коллизию:
Разве я не взяла добровольно Слов твоих тяготеющий груз? Как бы не было трудно и больно, Только с жизнью от них отрекусь! Что ж, убей, но враждебное тело Средь твоей закопают земли, Чтоб зеленой травою — допела Я неспетые песни мои.(«О Россия, злая Россия…»)
Далеко не все написанное тогда о «детях народа моего», «осевших в волчьей стране», не все из того, в чем Лунц увидел ее пророчества, — было напечатано. И ярость, страсть этих строк не выветрились из них за долгие годы пребывания втуне:
В стране чужой, суровой и унылой Вы проживете, бедные пришельцы, И с сыновьями здешних женщин Вы не сойдетесь для веселых игр, Когда убогая весна настанет. Но будут и другие среди вас: В них оживет внезапный гнев пророков И древней скорби безудержный плач. Века, века заговорят пред ними, И сердце детское наполнит ужас. Их опьянит Божественный восторг И острой болью жалость их пронзит, И проклянут они, и умилятся Над обреченным жить и умереть. И будет горло, как струна тугая, Напряжено одним желаньем тука, И лютнею Давида прозвучит На языке чужом их грустный голос…(«О дети народа моего…»)
4. «Под каменным дождем. 1921–1923»
Для Полонской первая половина 1920-х — пора очень трудного быта и ее лучших стихов.
Свой второй сборник, подготовленный в январе 1923 г., она первоначально хотела назвать «Под смертным острием» [38] , но книга вышла из печати несколько измененной по составу и с заглавием «Под каменным дождем. 1921–1923».
38
По строке из начала цикла «Петербург»: «Под смертным острием иглы позолоченной».
«Золотая лира оттягивает слабое плечо», — признавалась Полонская в новой книге, которая подтверждала ее репутацию поэта, говорящего о современности своим голосом:
Калеки — ползаем, безрукие — хватаем. Слепые — слушаем. Убитые — ведем. Колеблется земля, и дом уже пылает — Еще глоток воды! — под каменным дождем…(«Хотя бы нас сожгли и пепел был развеян…»)
Или:
Вижу, по русской земле волочится волчица: Тощая, с брюхом пустым, с пустыми сосцами… Рим! Вспоминаю твои известковые стены! Нет, не волчица Россия, а щенная сука! След от кровавых сосцов по сожженному полю, След от кровавых сосцов по сыпучему снегу… Тем, кто ей смерти искал, усмехнувшись от уха до уха, Тем показала она превосходный оскал революций.(«Вижу, по русской земле волочится волчица…»)
(В стихах Полонской тех лет страна была «волчьей» и волчицы бродили по ней на законном основании, потом они уползли куда-то, а в последующих стихах не просматривались…)
В книге «Под каменным дождем» снова было три раздела — теперь обозначенные римскими цифрами. В первом — пятнадцать, условно говоря, гражданских стихотворений. Это не те стихи о современности, что были «Знаменьях», они выражают личное отношение поэта к Революции. В определенном смысле автор статьи 1935 года о стихах Полонской, утверждавший, что «начиная с книги “Под каменным дождем”, в поэзию Е. Полонской входит тема Революции» [39] , был прав. Впервые она обращалась к Революции напрямую и обращалась не заискивая (в этом она себе не изменила):
39
М. Гутнер. Годы поэта // Литературный Ленинград. 1935. № 26. 8 июня.