Стихотворения и поэмы

Чавчавадзе Илья Григорьевич

А по мне хоть сдохни! Надоело! Бейся хоть о камень головой! Отец Благодетель, разве это дело! Что за речь такая, бог с тобой! Нам ведь тоже есть и жить охота, Мы ведь тоже люди! Князь Пес дрянной! Палкой я тебе напомню, кто ты! Ты еще поговори со мной — Погоди, мою узнаешь ярость. Я на возраст твой не посмотрю. Отец Нищета

мою терзает старость, Гибну я и правду говорю: Князь мой заживо меня хоронит. Как бы мне помог Закро — мой сын! Чье же сердце наше горе тронет, Если равнодушен господин? Сына мне призвать нельзя родного, А когда я слезы лью скорбя, Не даешь мне вымолвить и слова! Вот какая правда у тебя!.. Так отец сказал. И речи эти Принесли погибель нам двоим. Лучше уж молчать на этом свете!.. Но отец тревогой был томим; Чуть дыша, измученный безвинно Непосильным бременем невзгод, Зря он ждал добра от господина, Злого и холодного, как лед. Тут на старика наш князь безбожный С чубуком, как буря, налетел! А себе представить невозможно, Чтоб отца и пальцем кто задел! Отец Как! Ты смел меня ударить? Даром Что отец мой был и слаб и стар — В нем взыграла гордость, и ударом Он ответил князю на удар. «Розги, живо!» — крикнул князь. Сейчас же (Слушай, брат!) два княжьих молодца, У дверей стоявшие на страже, Повалили моего отца. Захлестали розгами в неволе Старика! Клянусь тебе, мой брат, Эти стоны ужаса и боли Слух мой бедный до сих пор казнят! Ни седины, ни болезнь, ни хилость, Ни морщины бледного лица, Ни людская, ни господня милость Не были защитою отца. Я всё это видел… — Прошептали Скорбные уста, и сам не свой Глухо застонал Закро в печали И замолк, поникнув головой. Разъярен, вскочил Бгачиашвили, На Закро обрушился, крича: «При тебе отца родного били? Ты его не спас от палача? Молви, баба, что тебе шептало Сердце? О, когда бы я там был, Доконал бы я тебя сначала, А потом и князя зарубил! Ты глядел, как пили кровь живую? Как в то время не померк твой взор! Да падет на жалкую и злую Душу труса вековой позор! Сердцем низок, ты признаться смеешь В мерзости своей? Ты — человек — Для чего своим клинком владеешь, Если им злодея не рассек? С этой опозоренною шашкой, В подлом сердце отчий плач храня, Ты ко мне приходишь!.. Сердцу тяжко! Не срами разбойника — меня! И тебе ли думать о разбое! Брось, приятель! Это нелегко. Ты рожден, чтоб бабой жить в покое. Уходи!» Всадник Не гневайся, Како! Не брани меня, мой брат, безвинно: Я не трус. Тверда моя рука. И с Како я бился б, как мужчина, Не позоря своего клинка! Мой отец лежал, повержен наземь. Засвистев, лоза рванулась вниз… Чтобы тотчас не сквитаться с князем, Я, как пес, себя терзал и грыз! «Отомсти!» — внушал мне тайный голос, Но другая мысль в душе моей С жаждой мести яростно боролась: Отомщу — и сворой палачей Мой отец растерзан будет разом… О создатель! — по моей вине. Как всё это выдержал мой разум? Как я в этом не сгорел огне? Но когда полуживое тело Скорчилось под пыткой, на мою Душу пал туман и закипела В жилах кровь. Я подбежал к ружью, Чоха с плеч моих сама слетела, Сам, как птица, вскинулся приклад… Огненная вспышка прогремела, Князю в грудь ударил весь заряд — Ибо он попрал людское право, Ибо он попрал людскую честь!.. Како Твоему отцу — почет и слава! А тебе — хвала, свершивший месть, Муж достойный! Гордость и отрада Матери, чье молоко пошло Впрок тебе! Да будет ей награда В небесах! Мой брат, мне тяжело, Безрассудные прости мне речи. Мне теперь понятен подвиг твой, Горький стыд мне грузом лег на плечи. Над моей склоненной головой Волен ты… Всадник Нет, похвалы не стоит Сын несчастный, мстящий за отца: Трус и храбрый местью успокоят Одинаково свои сердца. И в упреках — преувеличенья, И в твоей хвале… Не прекословь… Но, тоскующему, исцеленья Не дала мне княжеская кровь. Неминучая погибель сына Не могла уже спасти отца. Схватят, нет ли — было всё едино! Что мне смерть? Что мне кусок свинца? Подбежал к отцу, а он — недвижен. На ногах не мог я устоять… Только след предсмертной муки выжжен На лице родимом — как печать. Эта безответная могила, Эта смерть под розгами… О брат! Неужели вправду это было? Ад во мне, как вспомню, черный ад! И Закро упал в траву лесную, И лежал безмолвен и суров, Словно зверь затравленный тоскуя. Скорбь его не находила слов. Он и брат его — Бгачиашвили — Лютой болью мучились одной, И какие бури их томили — Догадайся сам, читатель мой! 11 декабря 1860 Петербург

69. Дмитрий Самопожертвователь. Перевод Н. Заболоцкого

Посвящается Петру Накашидзе

В воскресенье у церкви толпился народ, О невзгодах своих толковали крестьяне. Тут же рядом слепец на зеленой поляне С молчаливой пандури сидел у ворот. «Неужели вы дома не свыклись с бедой? — Так заметил крестьянам какой-то прохожий.— Эх, раскрыть бы нам крылья для жизни хорошей! Спой нам песню, слепец! Спой нам, старец седой! Расскажи нам о том, как жилось в старину. Чтоб согрелось покрытое ржавчиной сердце, Чтоб душа молодая могла отогреться, Чтобы мысль устремиться могла в вышину!» И народ понемногу вокруг присмирел, И, как будто почуяв дыхание бури, Встрепенулся слепец, и схватил он пандури, И ударил по струнам, и тихо запел…

1

«Подойдите ближе, дети, Позабудьте про невзгоды, Я спою вам, как на свете Жили мы в былые годы.