Стихотворения и поэмы
Шрифт:
– Я не знаю ни Бога, ни счастья... (69 г.)
– Что вечного нету, что чистого нету... (70 г.)
– Я в поколенье друга не нашел... (71 г.)
– На распутье я не вижу Бога... (77 г.)
– Мы забыли о самом высоком... (79 г.)
– Боже мой, ты покинул меня... (81 г.)
– Душа верна неведомым пределам... (82 г.)
Это пессимистическое настроение было буквально сломлено в следующем сборнике - «Ни рано ни поздно» (85 г.), в котором Кузнецов почти полностью отказался от иносказания, в его стихи ворвалась публицистика, поэт стал говорить «открытым текстом», нисколько не утратив
Книги Ю. Кузнецова, вышедшие во второй половине 80-х: «Душа верна неведомым пределам» (86 г.), - Государственная премия России 1990 года; «Золотая гора» (89 г.), «После вечного боя» (89 г.), а также сборники избранных стихотворений: «Стихотворения
и поэмы» (90 г.) и «Стихотворения» (90 г.) еще выше подняли уровень публицистичности в его поэзии. Впрочем, вся литература, все вокруг разом заговорили в полный голос. «С 1985 года стала обнажаться космическая бездна», - скажет позднее поэт (78).
История XX века - мифологична. Одни мифы были разрушены, другие пришли им на смену. Истоки «публицистичности» кузнецовского стиля следует искать именно в социальной мифологии.
В наиболее интересном сборнике с «говорящим» названием: «После вечного боя» (89 г.), в котором были собраны новые стихи, а также те, которые не могли быть опубликованы раньше, поэт все чаще и чаще говорит языком злой и одновременно печальной сатиры («Откровение обывателя», «Очевидец», «Захоронение в Кремлевской стене», «Ложные святыни» и др.). Его «Триптих» начинается так:
Я в Мавзолей встал в очередь за Лениным, - Да, я его и со спины узнал. Вошли мы с ним. Он пред своим успением Повел плечами. «Холодно!» - Сказал. Шла очередь, как в те года за хлебушком, И вышла вся. Закрылся Мавзолей. – Куда теперь?– спросил его под небушком. – В народ, - ответил, - к людям, где теплей.
«Я вижу Ленина и Сталина выпукло, во времени», - отмечает Ю. Кузнецов.
С горечью поэт говорит о Доме, о физической и духовной заброшенности России, в которой она находится до сих пор:
Не дом - машина для жилья. Уходит мать сыра земля Сырцом на все четыре стороны. Поля покрыл железный хлам, И заросла дорога в храм, Ржа разъедает сердце родины. Сплошь городская старина Влачит чужие имена. Искусства нет - одни новации. Обезголосел быт отцов. Молчите, Тряпкин и Рубцов, Поэты русской резервации.Кузнецов, не отделяя себя от народа («Мы забыли о самом высоком После стольких утрат и измен»), понимает, сколь велика наша общая вина за то состояние беспамятства, в которое погружена его душа. Поэт с ужасом наблюдает, как русский народ, невозмутимо-равнодушный, «изрядный хозяин двора, Но не державы», сидит сиднем с «головой пустопорожней», «в чем мать родила», -
ПотомуЛирический герой Кузнецова одинок, и это не удивительно, ведь «русскому сердцу везде одиноко», но он все-таки пытается пробудить народ от страшного сна, вытащить его из бездны, поднять «душу, не помнящую родства» до осознания высоты национальных идеалов добра, любви и красоты, повторяет великие имена, «забытые землей», отчаянно призывает: «Трудись, душа ты окаянная!» Но, увы, слышит до боли знакомое эхо:
Мне-то что! Сбываю свой крест. Бог не выдаст, свинья не доест,«Сон разума» тут же рождает чудовищ:
Я увидел: все древо усеяли бесы И, кривляясь, галдели про черные мессы. На ветвях ликовало вселенское зло: – Наше царство пришло! Наше царство пришло!«Нас окружают бесы!» - восклицает Кузнецов вслед за Пушкиным и Достоевским и со стоном в груди обращается к народу:
Ни великий покой, ни уют, Ни высокий совет, ни любовь! О, народ! Твою землю грызут Даже те, у кого нет зубов. И пинают и топчут ее Даже те, у кого нету ног, И хватают родное твое Даже те, у кого нету рук. А вдали, на краю твоих мук, То ли дьявол стоит, то ли Бог.Вспоминается древнее предание, согласно которому русская земля была отдана на испытание дьяволу...
В 90-х годах, говоря словами поэта, «закатилось солнце России», наступила печальная развязка российской истории XX века:
Свет-русалка, ты слушала песни Садко И на лунное солнце глядела легко. Испокон с тобой дружат вода и земля, Мирно дышат зубчатые жабры Кремля, Твое царство живет крепким задним умом, Управляется прошлым, как рыба хвостом. Бьет со дна его чистый прохладный родник... Но великий ловец ниоткуда возник. Он явился, как тень из грядущего дня, И сказал: «Эта тварь не уйдет от меня!» Ты дремала, не зная о близкой беде. Он словечко «свобода» подкинул тебе. Чтобы в тину зазря не забилось оно, Ты поймала словечко - с крючком заодно. Острый воздух хватаешь разинутым ртом, Возмущая все царства могучим хвостом.(«Ловля русалки»)
Это стихотворение естественно вписывается в рамки кузнецовского поэтического стиля, не подверженного ломке в вихре политических страстей. Ю. Кузнецов всегда знал, что он хочет сказать своими стихами, ему не пришлось менять свои убеждения, подстраиваться под «общее направление». И поэтому так узнаваемы здесь и языческие, и фольклорные образы, и символы (вода, рыба - символы христианства), и лермонтовские реминисценции.
90-е годы - особые годы для России. У людей, не потерявших свою душу, «обнажилась совесть. У людей, у которых не было совести, обнажились змеи. Они превратились в чудовища...». В эти годы, когда, по словам поэта, «над русскою славой кружит воронье», а на западе «заходит солнце славянства»; когда в «тучах лжи» оскверняются святыни и на «руинах великих идей» поднимаются герои толпы, «ложные кумиры»; когда «на две трети деревня мертва», и народ не странствует по Руси, как прежде, а бродяжничает, когда униженная держава «сгорела давно» - в эту пору: