Стихотворения. Поэмы

Петефи Шандор

6

Уж время к полночи, наверно, приближалось, Полоска света вдруг средь чащи показалась. Взял Янчи на нее и видит – свет в окошке В дремучей глубине на пешеходной стежке. «Вот счастье,- думает,- как видно, двор заезжий. Вот мне ночлег и кров в такой глуши медвежьей. Наверное, корчма, благодаренье богу! Переночую в ней и отдохну немного». Ошибся Янчи. Дом в густом лесу зеленом Был не корчмой. Он был разбойничьим притоном. Дом не был пуст, была полна народу хата,- Двенадцать человек, как на подбор ребята. Разбойники, ножи, секиры, пистолеты… Кто б не струхнул при том? Ведь не игрушки это. Но Янчи не робел и без малейшей дрожи Поднялся в дом и стал в разбойничьей прихожей. «Компании честной почет и уваженье!» - Сказал он из сеней, помедлив в отдаленье. Разбойники, вскочив, взялись за ятаганы, Но удержали их по знаку атамана. «Кто ты,- спросил вожак,- что дерзко, без тревоги Переступил порог разбойничьей берлоги? Родители твои, жена и сестры-братья Поплачут о тебе, что ты так смел некстати». Но сердце не быстрей у Янчи стало биться От этих грозных слов начальника станицы, И он ему, при всей повольнице разбойной, Ответил не спеша, толково и спокойно: «Кто жизнью дорожит, тому необходимо Чураться ваших мест и в страхе ехать мимо. Я с жизнью не в ладу и крест на ней поставил И потому к вам путь без трепета направил. Я все от вас приму, и, если захотите, Мне сохраните жизнь и на ночь приютите, А если нет, ну что ж, губите невозбранно: Презренной жизни я отстаивать не стану». Так он сказал. Его безмерная отвага Поставила в тупик разбойничью ватагу. «Вот это, братцы, хват! Вот это удаль-малый! – Воскликнул атаман.- Тебя судьба послала. Бедовый у тебя святой, клянусь я богом! Природой создан ты, чтоб грабить по дорогам. Ты презираешь жизнь и смерти не боишься. Ударим по рукам – ты в нашу рать годишься. Для нас забава – кровь, убийство, святотатство. Награда же за труд – несметное богатство. Вот бочка с серебром, а в этой вот дукаты. Ну, что, хотелось бы тебе зажить богато?» Какие б ни были у Янчи втайне мысли, Но атаману он ответил, поразмысля: «Согласен, по рукам. Вступаю к вам в дружину. Сегодня

лучший день моей судьбы кручинной». «А чтобы этот день еще был много краше,- Прибавил атаман,- полней нальемте чаши. Покойный поп знал толк в вине, и всем собраньем Мы за его помни на дно баклаг заглянем». И заглянули так, что память всем отшибло, Всей братией честной, всей вольницею гиблой. Но тут, не будь дурак, наш Янчи в общем гаме Знал меру и вино отхлебывал глотками. Когда вино глаза разбойникам смежило, Как раз настало то, что Янчи нужно было. Разбойникам, кругом валявшимся вповалку, Сказал он: «Добрый сон! Мне вас тревожить жалко. Усните, больше вам никто мешать не будет, Пока на Страшный суд труба вас не разбудит. Вы многих жизней свет задули бессердечно. Я наведу на вас за это сумрак вечный. Теперь же – к золотым! Набью полну кошелку И милушке снесу на самый край поселка. Откупится она от мачехи сварливой, Не будет больше ей рабыней терпеливой. Посереди села хороший дом построю, И милушку введу в него своей женою, И заживем вдвоем, король и королева, Как некогда, до нас, в раю Адам и Ева. Но что я говорю? Не так я опрометчив, Чтоб счастье строить, жизнь и душу искалечив. На этих золотых кровавый знак насилья, На них проклятья след. Мы их не накопили. Нет, я не трону их, я рад, что голос строгий Мне не велит их брать, благодаренье богу. Нет, Илушка, прости, я снять хвалился бремя, Но, видишь, не могу, неси свой крест со всеми». С горящею свечой, совсем не тронув денег, Он вышел на крыльцо, спустился со ступенек, Поджег со всех сторон нависшие стропила, И пламя через миг всю крышу охватило. Огонь взвивался ввысь, и нес клоки соломы, Лизали языки оконные проемы, И звезды и луна затмились от пожара, Все сделалось черно от сажи и угара. При виде зарева зловещего на тучах Шарахнулась сова, спугнув мышей летучих, И стала крыльями над головою хлопать, То облетая дом, то рушась в дым и копоть. На утреннем ветру деревья шевелились. Пожар уж догорал, развалины дымились. На выжженной земле, свидетели рассвета, Лежали средь золы разбойничьи скелеты.

7

За тридевять земель уносят Янчи ноги. Забыл он о лесной разбойничьей берлоге. Задумавшись, идет он,- глядь, пред ним нежданно Откуда ни возьмись солдаты, доломаны! Гусары едут в ряд пред ним по перелеску. Глядь, сабли наголо, отточены до блеска. Гарцуют лошади жеманно и красиво, Небрежно в лад шагам помахивая гривой. Завидел Янчи их, и сердце так забилось, Что у него в груди насилу уместилось. «О, если б,- думал он,- нашелся мне ходатай И упросил бы их принять меня в солдаты!» Лишь поравнялись с ним красивые мундиры, Услышал над собой он окрик командира: «Куда ты прешь, земляк, весь свет забыв в кручине? Смотри, коней моих не задави, разиня!» И Янчи отвечал: «Простите, ваша милость, Мне заслоняет свет моей судьбы постылость. Когда б я мог служить в команде вашей славной, Я солнцу бы всегда глядел в глаза, как равный». Начальник возразил: «Мы мчим не на пирушку. Мы едем на войну, а это не игрушка. Французов турки жмут. Мы, дорожа союзом, Во Францию спешим на выручку французам». И Янчи отвечал: «В столь доблестной затее Я с вами разделить опасности сумею. А смерть в бою сто раз я предпочту кончине От беспокойных дум и горького унынья. Признаться, до сих пор мне был конем осленок. Я с детства в пастухах и пас овец с пеленок. Но я венгерец, а венгерец гнет подковы. Создав венгерца, бог задумал верхового». Речь Янчи, смелый вид, и рост, и живость взгляда Понравились весьма начальнику отряда, Он только посмотрел в его глаза живые И тотчас же его зачислил в рядовые. Нет слов, чтоб описать, как Янчи Кукуруза Торжествовал, надев гусарские рейтузы, Стянувши доломан, и ментик перекинув, И саблю из ножон сверкающую вынув. Он сел на жеребца, и тот, бока запенив, Стал искры высекать, как дьявол, из каменьев. Но Янчи так прирос к седлу, что взятки гладки: Землетрясенье не испортило б посадки. Он удивлял своих товарищей сноровкой, Осанкою, огнем и выездкою ловкой, И в деревнях, когда снимались со стоянки, Смотрели вслед ему и плакали крестьянки. Но сколько девушек в пути ни улыбнулось, Все ж Янчи ни одна из них не приглянулась. Хоть много разных стран объехали гусары, Не встретил никого он Илушке под пару.

8

Шла армия вперед с беспечностью гусарской, Достигнув глубины империи татарской. Опасности таил гусарам край суровый: Ту землю населял народ песьеголовый. Их царь, нагнав гусар в дороге непроезжей, Приветствовал гостей, как истинный невежа: «Куда вы сунулись, глупцы и непоседы? Известно ль вам, что все в краю мы людоеды?» Их были тысячи, венгерцев очень мало, И сердце у гусар от этих слов упало. Добро, на счастье их, тогда в столице ханской Гостил заступник их, властитель негритянский. Он не согласен был с такою речью дерзкой, Он помнил Венгрию и знал народ венгерский. Когда-то молодым, в прогулке кругосветной, Проездом в Венгрии он пожил незаметно. На память о былом он смело и открыто Взял сторону гусар и стал на их защиту. Он, надобно сказать, был другом закадычным С песьеголовым тем насильником владычным. И он сказал царю: «Я знаю их. Ей-богу, Все это – добряки. Оставь их и не трогай. Пожалуйста, уважь меня и, мне в угоду, Дай пропуск им чрез край для вольного прохода». «Всем услужу тебе,- воскликнул повелитель,- И даже прикажу им дать путеводитель». Так он сказал, и в две каких-нибудь минуты Велел им выписать удобные маршруты. Хоть знали, что в пути им нечего страшиться, Как ликовали все, достигнувши границы! Приелись кушанья им тут одни и те же: Лишь финики весь год да фрикасе медвежье.

9

Песьеголовую страну давно покинув, Трусила конница под сенью розмаринов. Тут были рощи их, Италии пределы, Италия на них со всех сторон глядела. Здесь, славы не стяжав для нашего оружья, Венгерцы бедные боролись с лютой стужей. В Италии зима всегда без перемены. Солдаты шли в снегу глубоком по колено. Но совладал гусар и с холодом и с бурей. Все было нипочем выносливой натуре. Чтоб не закоченеть, они с коней слезали И на спину себе на время их сажали.

10

Дойдя до Польши, в ней гусары не стояли, Проехали ее и повернули дале. Хоть Индия лежит близ Франции вплотную, Не так легко попасть из первой во вторую. Индийские холмы становятся все круче И в глубине страны скрываются за тучи. Поближе к рубежу так вырастают горы, Что служат небесам надежною опорой. Понятно, что войска, вспотев на перевале, Сорвали галстуки и доломаны сняли. И шутка ли! Места, где так они томились, В двух милях с небольшим от солнца находились. Питались здесь одной лишь синевой надмирной, Откусывая твердь, как леденец имбирный. Когда ж хотелось пить, ручищами своими Брались за облака, как за коровье вымя. Не стало сил дышать. Они достигли гребня. Стать и передохнуть все делалось потребней. Бригада шагом шла, преграды попадались. Все чаще лошади о звезды спотыкались. И Янчи размышлял об этих звездах в небе, Что в каждой заключен людской житейский жребий И если чья-нибудь звезда с небес сорвется, То жизнь его внизу земная пресечется. Он думал: «Жалко, я не отличу по виду, Какая изо всех тут мачехи планида. С небесной крутизны, без дальних размышлении, Я сбросил бы ее звезду в одно мгновенье». Снижался горный кряж. Свершали спуск по склону. Воспрянул эскадрон, бодрее шла колонна. Спадала духота, и легче всем дышалось, И Франция внизу под ними показалась.

11

Французский край почти второй обетованный. Он сущий рай земной и лучше Ханаана. Вот на него зачем точили турки зубы И вторглись в этот край своей ордою грубой. Когда в страну пришла венгерская подмога, Враг буйствовал вовсю, уже награбив много. Тащили что могли – церковное убранство, Лохмотья бедняков, имущество дворянства. Пылали города, людей ловили в поле И уводили в плен, чтоб посадить на колья. Они и короля изгнали, низложили И милой дочери единственной лишили. В те дни его нашел в степи разъезд венгерский. Он прятался, страшась расправы изуверской. При виде короля в какой-то кофте рваной Заплакали навзрыд гусары-ветераны. Изгнанник говорил: «Теперь я нищ, как парий, А я ведь был богат, как царь персидский Дарий. На свете все пройдет, и я мирюсь, понятно, С превратною судьбой, с потерей невозвратной». «Утешься! – убеждал венгерский полководец.- Управу мы найдем на этот злой народец. Резвятся пусть они, пускай оружьем машут, Но завтра у меня еще резвей попляшут. Мы за ночь отдохнем, раскинемся привалом, А завтра зададим острастку самохвалам. И, голову тебе даю на отсеченье, Я край твой отвоюю за одно сраженье». «Что край! – вскричал король.-Житье ли в одиночку? Верните дочь мою, единственную дочку! Ее турецкий князь похитил дерзновенно. Я дам ее тому, кто дочь вернет из плена». Понятно, как от слов таких зажглись венгерцы. У каждого из них сильней забилось сердце, И каждый залетал мечтами в поднебесье, О битве думая и грезя о принцессе. И, может быть, средь них лишь Янчи Кукуруза Не слышал этих слов венчанного француза. Он думал, как всегда, об Илушке с печалью, И помыслы его в других местах витали.

12

Наутро солнце, вновь взошедши по привычке, Увидело внизу приготовленья к стычке. То, что теперь под ним творилось на равнине, Превосходило все, бывавшее доныне. Сыграли зорю. Все, кто ночью был в дозоре Или на койке спал, все оказались в сборе. Точили палаши, звенели сабель сталью, Поили лошадей, вели их и седлали. Король стоял на том, чтобы идти со всеми. «Оставьте,- слышал он.- Другим сражаться время. Повоевали вы, держали с честью знамя, Пора на отдых вам, а очередь за нами. На бога и на нас надейтесь. Мы клянемся, Что к вечеру уже с победою вернемся. Все возвратим, конец положим беззаконьям, На трон вас возведем и вон врага прогоним». Начальник не любил с врагом игры и жмурок. Как он сказал, так и повел отряд на турок. Искать их не пришлось. Гонца к ним отрядили И с помощью его войну им объявили. Пришел назад гонец. Раздался клич горнистов, И битва началась. Был шум ее неистов. Звон стали, глоток гик и боевые кличи Перемешались вмиг во всем многоязычье. Пришпорили коней. Под выездкой военной Поднялся частый стук подков попеременный, Как будто это гул начавшийся сраженья, Волнуя, участил земли сердцебиенье. Турецкий вождь, паша семилошаднохвостый, В две бочки толщиной, был небольшого роста. Ею распухший нос был сиз от перепоя, Как спелый огурец осеннею порою. Средь подначальных войск заметивши упадок, Турецкий командир привел ряды -в порядок, Но армия его не двинулась ни шагу, Увидевши гусар летевшую ватагу. Атака их была нешуточной и жуткой. Ряды сошлись лицом к лицу без промежутка. Противник потерял при этом столько крови, Что травянистый луг стал кумача багровей. Мелькали там и сям бегущие фигурки, И падали с седла зарубленные турки. Но дрался все еще паша их толстопузый, Пока не налетел на Янчи Кукурузу. А тот уже кричал, скача ему навстречу: «Ах, бочка сальная, ах ты, курдюк овечий! Приятель, из тебя свободно выйдут двое. Не хитрый это труд, сейчас я все устрою!» И, саблю с силою на толстяка обрушив, Рассек он пополам увесистую тушу. С седла свалились вниз две равных половинки. Покинул мир паша, убитый в поединке. Узнав про смерть паши и потому горюя, В испуге турки прочь пустились врассыпную. Быть может, до сих пор их пятки бы мелькали, Когда б гусары их в дороге не нагнали. Бегущим головы сшибал гусар-рубака, Как в поле васильки или головки мака. Все пали, и один лишь мчался без оглядки. И Янчи припустил за ним во все лопатки. То несся сын паши. У дерзкого пришельца Белела пленница на чепраке седельца. Она лишилась чувств от горести душевной. Та пленница была французской королевной. За похитителем гнал Янчи шибче серны И вслед ему кричал: «Остановись, неверный! Стой, или я в тебе отверстье пробуравлю И к праотцам твой дух из тела вон отправлю!» Не в знак смиренья сын паши остановился, Л потому, что конь без сил под ним свалился. Тут всадник спешился и, павши на колени, У Янчи стал просить пощады и прощенья. «Пощады, удалой мой богатырь, пощады! Я молод, жизнь люблю, мне ничего не надо. Взгляни, как молод я, и сжалься надо мною. Оставь мне жизнь одну, бери все остальное». «Ступай отсюда прочь, трусишка, а не воин! Ты от руки моей погибнуть недостоин. Все забирай с собой, своим расскажешь дома, Какой конец пришел вам, роду воровскому». Тут Янчи слез с коня, без хвастовства и спеси Почтительно шагнул к очнувшейся принцессе. Она была без чувств; теперь, придя в сознанье, Сказала, устремив на Янчи глаз сиянье: «Освободитель мой, кто б ни был ты, бесценный. Благодарю тебя. Ты спас меня из плена, Я все тебе отдам, все сделаю, желанный, И, если хочешь ты, женой твоею стану». Кровь, не вода текла в нем, не был он колодой. В нем встрепенулась вся горячая природа, Но он смирил ее, припомнив ненароком Об Илушке своей в родном краю далеком. Он тихо ей сказал: «Мой друг, спешить не будем. Поедем к твоему отцу и все обсудим. Пускай поступит он по своему желанью». И с девушкой верхом поехал по поляне.

13

Когда приехали они на поле брани, Садилось солнце и глядело на прощанье Опухшими от слез и красными глазами В пустую даль пространств с лугами и полями. Была покрыта сплошь земля телами павших И стаями ворон, покойников клевавших. И солнце было так потрясено картиной, Что поскорей ушло на дно морской пучины. Близ поля прежде пруд блистал красой излучин, Теперь он был, как кровь, багров и взбаламучен. Сейчас в его воде проточной, у верховий, Гусарский полк отмыл следы турецкой крови. Когда гусары кровь с себя в пруду отмыли, То в замок короля толпою проводили. Тот замок, отнятый назад в бою жестоком, От поля битвы был в соседстве недалеком. Чуть в замке собрались его однополчане, Приехал, опоздав, и Янчи на собранье. Он королевну ввел и с нею стал у входа, Как туча с радугой у края небосвода. Не ждав ее в живых, король при встрече с нею К принцессе бросился без памяти на шею. Он долго с ней стоял в восторге непритворном. Потом, опомнившись, сказал своим придворным: «Чтоб ознаменовать счастливое событье, На кухню поскорей за поваром сходите. И этот чародей, умом своим раскинув, Спроворит ужин нам для этих паладинов». «Я здесь уж, мой король,- вмешался в общий говор Случайно в комнату в тот миг вошедший повар.- В соседней зале все накрыто по-французски. Там дорогих гостей ждут вина и закуски». Его слова для всех приятно прозвучали, И заставлять просить себя они не стали. Вокруг столов с вином, в чаду мясного пара, Расселись без чинов немедленно гусары. Как с турками они расправились нещадно, Так обошлись с едой и влагой виноградной. И диво ли, что так они проголодались, Когда они с таким усердием сражались! В разгаре пиршества и оживленной встречи Приветствовал гостей король такою речью: «Я нечто важное скажу вам в заключенье, Внимайте, речь моя исполнена значенья». Гусары, как один, оставили кувшины, Чтоб вслушаться в слова седого властелина. А тот отпил глоток, откашлялся немного И начал речь свою торжественно и строго: «Скажи, как звать тебя, мой доблестный воитель И дочери моей достойный избавитель?» Тот отвечал: «Меня звать Янчи Кукуруза, И это прозвище ношу я без конфуза». Король заметил тут отважному герою: «Не беспокойся, мы дадим тебе другое. Мы в дом тебя введем, тебе мы станем тестем И примем в рыцари и Яношем окрестим. Ты дочку спас мою. Я думаю, законно, Чтоб ты венчался с ней, взяв королевну в жены. Я за тебя ее охотно выдам замуж. Займи мой трон и мне наследуй, витязь Янош. Я долго просидел на троне, долго правил, Давно пора, чтоб я другим его оставил. Я стар и болен стал в заботах государства, Прошу, смени меня и с нею сам поцарствуй. Я дам тебе свою корону золотую, И ничего взамен ее не попрошу я Сверх малого угла при замковой палате, Где мог бы я дожить остаток дней у зятя». Так говорил король. Гусары молчаливо Сидели, слушая, и лишь давались диву. А витязь Янош встал и, будто бы в угаре, Смутившись, отвечал седому государю: «Спасибо, государь, за добрые желанья! Но я не заслужил великодушной дани. Хоть редко снится сон такой, когда мы дремлем. Но для меня твой дар великий неприемлем. Наверно, ты не ждал, что я его отрину. Послушай быль мою, она тому причиной, Что на любезный дар ответил я отказом,- Не буду в тягость я тебе своим рассказом?» «Рассказывай, мой сын, без всяких отговорок. Едва ли знаешь ты, как нам ты мил и дорог». Так ободрял король простого рядового. Что Янош им сказал, повторим слово в слово:

14

«Сперва – как получил я имя Кукуруза? Средь кукурузных гряд нашли меня, бутуза. Та, что нашла меня и оказала помощь, Так прозвала меня. Я стал ее приемыш. Жена сквалыжника, большая сердоболка, Однажды занялась на огороде полкой И вдруг подобрала младенца-карапуза, Который нагишом лежал средь кукурузы. Я плакал, говорят. Она из состраданья Решила взять меня к себе на воспитанье. Любя ребят, она сама была бездетна, Но муж был скуп у ней. С ним спорить было тщетно. Как увидал меня, так, стыд теряя всякий, Стал бедную жену ругать он, как собаку. «Ты что, с ума сошла? Сокровище! Подкидыш! Чужого все равно за своего не выдашь!» А мужу та в ответ: «Еще б недоставало, Чтоб он остался там, живой ребенок малый! Когда б он там погиб, как я б могла своими Губами призывать потом господне имя? Да надо рассудить, ведь это не змееныш! Немного подрастет, окупится найденыш. Он даровой чабан для вас, для овцевода, И помощь мне в дому,- вот и вернет расходы». Сдавался злой ворчун, но на меня, по злобе, Смотрел всегда потом он косо, исподлобья, И если дел своих я чуточку не ладил, Он батогом меня и так и этак гладил. Так я и вырос бы среди пинков и брани, Ничем не скрасив тьмы такого прозябанья. Но я дружил с одной девчуркой белокурой,- Мне радостью она была в той жизни хмурой. Мать умерла давно у ней, у горемычной. Женился на другой отец ее вторично, Но умер вскоре вслед и он, и оказалось, Что с мачехою злой она одна осталась. Та девушка была мне розаном весенним, Единственным моим всегдашним утешеньем. Как я любил ее! Соседи в околотке Нас звали ласково: приходские сиротки. За то, чтобы ее увидеть было можно, Я жертвовал легко ватрушкою творожной. Как радовался я, когда я в день воскресный Мог вместе с ней играть средь детворы окрестной. Так дружно жили мы в ребячестве сначала, Когда же я подрос,- как сердце заиграло! За поцелуй ее или прикосновенье Я был готов весь мир отдать без рассужденья. Но мачехина злость, пинки и перебранки Ей отравляли жизнь,- бог не простит тиранке! Кто знает, что б еще с ней сделала старуха, Когда б не я. Востро со мной держала ухо! Но вот и для меня собачья жизнь настала: Хозяйка наша жить нам долго приказала. Не стало у меня той матери названой, Печальницы, меня нашедшей, мальчугана. Я жизнью закален и нравом не плаксивый, Слезинку для меня пролить – большое диво, Но на похоронах я плакал неуемно По доброй той душе, по матери приемной. А Илушка, кого назвал я розой вешней, Та плакала еще быть может, неутешней. Как было не рыдать? При жизни доброхотка Старалась обласкать, где чем могла, сиротку. Покойница не раз твердила перед смертью: «Не беспокойтесь, я вас поженю, поверьте, Ей-богу, поженю. Да что за шутки, право! А пара-то из вас получится на славу!» Слов тратить попусту бедняга не любила, И если б не сошла сама от нас в могилу, То обвенчала б нас, могу сказать наверно, Ни мужа не боясь, ни той старухи скверной. Но вот ушла она, и с ней ее обеты. Для нас настала ночь без всякого просвета. Как в памятные дни поры первоначальной, Друг к дружке льнули мы средь этой тьмы печальной. Но счастья не судил нам бог и отнял тоже Последний луч надежд и благодати божьей. Я стадо потерял, хоть овцы – не булавка. Хозяин разругал меня и дал отставку. Я с Илушкой тогда простился белокурой И по миру пошел, унылый и понурый. Я обошел весь свет с востока до заката. И видел многое, и поступил в солдаты. Когда я уходил, не заклинал я милой, Чтоб сердца своего другому не дарила. Она мне верила с таким же простодушьем. Мы знали – верности друг другу не нарушим. Располагать собой не властен, королевна. Я Илушку люблю и в мыслях с ней вседневно. Куда ни заберусь, куда себя ни дену, Кого ни встречу я, не будет ей замены».

15

Так Янош заключил, и все, кто были в зале, Под властью слов его сидели и молчали. Принцесса плакала, слезам давая волю, От жалости к нему и от сердечной боли. Король ему сказал: «Мой дорогой, помилуй, К женитьбе я тебя не принуждаю силой. Но чувства добрые, уж коль не этим браком, Позволь мне выразить другим посильным знаком». Подвалы отперев, велел он казначею Наполнить Яношу мешок казной своею. Он Яноша водить стал за собой повсюду,- Кругом до потолка сокровищ были груды. «Мой долг велик,- сказал король,- а деньги - малость. Возьми их. Отпустить тебя – такая жалость! Вернись в свое село, к оставленной невесте, На эти деньги с ней живи беспечно вместе. Я б не пустил тебя, но ты не уживешься. Ступай, ведь ты и так к своей голубке рвешься, А вы, его друзья, товарищи по роте, Останьтесь с нами здесь, живите тут в почете». Так говорил король, так было в самом деле. Все мысли Яноша домой в село летели. Сказал принцессе он и королю: «Простите»,- И на корабль пошел, назначенный к отплытью. Король и армия стояли у причала, И свита долго вслед ему с мостков кричала, Весь двор руками вслед ему махал со взморья, Покамест не исчез корабль в морском просторе.