Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

* * *

Бой в разгаре. Дымкой синей Серый снег заволокло. И в цепи идет Василий, Под огнем идет в село. И до отчего порога, До родимого села Через то село дорога — Не иначе – пролегла. Что поделаешь – иному И еще кружнее путь. И идет иной до дому То ли степью незнакомой, То ль горами где-нибудь… Низко смерть над шапкой свищет, Хоть кого согнет в дугу. Цепь идет, как будто ищет Что-то в поле на снегу. И бойцам, что помоложе, Что впервые так идут, В этот час всего дороже Знать одно, что Теркин тут. Хорошо – хотя ознобцем Пронимает под огнем — Не последним самым хлопцем Показать себя при нем. Толку нет, что в миг тоскливый, Как снаряд берет разбег, Теркин так же ждет разрыва, Камнем кинувшись на снег; Что над страхом меньше власти У того в бою подчас, Кто судьбу свою и счастье Испытал уже не раз; Что, быть может, эта сила Уцелевшим из огня Человека выносила До сегодняшнего дня, — До вот этой борозденки, Где лежит, вобрав живот, Он, обшитый кожей тонкой Человек. Лежит и ждет… Где-то там, за полем бранным, Думу думает свою Тот, по чьим часам карманным Все часы идут в бою. И за всей вокруг пальбою, За разрывами в дыму Он следит, владыка боя, И решает, что к чему. Где-то там, в песчаной круче, В блиндаже сухом, сыпучем, Глядя в карту, генерал Те часы свои достал; Хлопнул крышкой, точно дверкой, Поднял шапку, вытер пот… И дождался, слышит Теркин: – Взвод! За Родину! Вперед!.. И хотя слова он эти — Клич у смерти на краю — Сотни раз читал в газете И не раз слыхал в бою, — В душу вновь они вступали С одинаковою той Властью правды и печали, Сладкой горечи святой; С тою силой неизменной, Что людей в огонь ведет, Что за все ответ священный На себя уже берет. – Взвод! За Родину! Вперед!.. Лейтенант щеголеватый, Конник, спешенный в боях, По-мальчишечьи усатый, Весельчак, плясун, казак, Первым встал, стреляя с ходу, Побежал вперед со взводом, Обходя село с задов. И пролег уже далеко След его в снегу глубоком — Дальше всех в цепи следов. Вот уже у крайней хаты Поднял он ладонь к усам: – Молодцы! Вперед, ребята! — Крикнул так молодцевато, Словно был Чапаев сам. Только вдруг вперед подался, Оступился на бегу, Четкий след его прервался На снегу… И нырнул он в снег, как в воду, Как мальчонка с лодки в вир. И пошло в цепи по взводу: – Ранен! Ранен командир!.. Подбежали. И тогда-то, С тем и будет не забыт, Он привстал: – Вперед, ребята! Я не ранен. Я – убит… Край села, сады, задворки — В двух шагах, в руках вот-вот… И увидел, понял Теркин, Что вести его черед. – Взвод! За Родину! Вперед!.. И доверчиво по знаку, За товарищем спеша, С места бросились в атаку Сорок душ – одна душа… Если есть в бою удача, То в исходе все подряд С похвалой, весьма горячей, Друг о друге говорят.. – Танки действовали славно. – Шли саперы молодцом. – Артиллерия подавно Не ударит в грязь лицом. – А пехота! – Как по нотам, Шла пехота. Ну да что там! Авиация – и та… Словом, просто – красота. И бывает так, не скроем, Что успех глаза слепит: Столько сыщется героев, Что – глядишь – один забыт, Но для точности примерной, Для порядка генерал, Кто в село ворвался первым, Знать на месте пожелал. Доложили, как обычно: Мол, такой-то взял село, Но не смог явиться лично, Так как ранен тяжело. И тогда из всех фамилий, Всех сегодняшних имен — Теркин – вырвалось – Василий! Это был, конечно, он.

Смерть и воин

За далекие пригорки Уходил сраженья жар. На снегу Василий Теркин Неподобранный лежал. Снег под ним, набрякши кровью, Взялся грудой

ледяной. Смерть склонилась к изголовью: – Ну, солдат, пойдем со мной. Я теперь твоя подруга, Недалеко провожу, Белой вьюгой, белой вьюгой, Вьюгой след запорошу. Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой. – Я не звал тебя, Косая, Я солдат еще живой. Смерть, смеясь, нагнулась ниже: – Полно, полно, молодец, Я-то знаю, я-то вижу: Ты живой, да не – жилец. Мимоходом тенью смертной Я твоих коснулась щек, А тебе и незаметно, Что на них сухой снежок. Моего не бойся мрака, Ночь, поверь, не хуже дня… – А чего тебе, однако, Нужно лично от меня? Смерть как будто бы замялась, Отклонилась от него. – Нужно мне… такую малость, Ну почти что ничего. Нужен знак один согласья, Что устал беречь ты жизнь, Что о смертном молишь часе… – Сам, выходит, подпишись? — Смерть подумала. – Ну что же, — Подпишись, и на покой. – Нет, уволь. Себе дороже. – Не торгуйся, дорогой. Все равно идешь на убыль. — Смерть подвинулась к плечу. — Все равно стянулись губы, Стынут зубы… – Не хочу. – А смотри-ка, дело к ночи, На мороз горит заря. Я к тому, чтоб мне короче И тебе не мерзнуть зря… – Потерплю. – Ну, что ты, глупый! Ведь лежишь, всего свело. Я б тебя тотчас тулупом, Чтоб уже навек тепло. Вижу, веришь. Вот и слезы, Вот уж я тебе милей. – Врешь, я плачу от мороза, Не от жалости твоей. – Что от счастья, что от боли — Все равно. А холод лют. Завилась поземка в поле. Нет, тебя уж не найдут… И зачем тебе, подумай, Если кто и подберет. Пожалеешь, что не умер Здесь, на месте, без хлопот… – Шутишь, Смерть, плетешь тенета. — Отвернул с трудом плечо. — Мне как раз пожить охота, Я и не жил-то еще… – А и встанешь, толку мало, — Продолжала Смерть, смеясь. — А и встанешь – все сначала: Холод, страх, усталость, грязь… Ну-ка, сладко ли, дружище, Рассуди-ка в простоте. – Что судить! С войны не взыщешь Ни в каком уже суде. – А тоска, солдат, в придачу; Как там дома, что с семьей? – Вот уж выполню задачу — Кончу немца – и домой. – Так. Допустим. Но тебе-то И домой к чему прийти? Догола земля раздета И разграблена, учти. Все в забросе. – Я работник, Я бы дома в дело вник. – Дом разрушен. – Я и плотник… – Печки нету. – И печник… Я от скуки – на все руки, Буду жив – мое со мной. – Дай еще сказать старухе: Вдруг придешь с одной рукой? Иль еще каким калекой, — Сам себе и то постыл… И со Смертью Человеку Спорить стало свыше сил. Истекал уже он кровью, Коченел. Спускалась ночь… – При одном моем условье, Смерть, послушай… я не прочь… И, томим тоской жестокой, Одинок, и слаб, и мал, Он с мольбой, не то с упреком Уговариваться стал: – Я не худший и не лучший, Что погибну на войне. Но в конце ее, послушай, Дашь ты на день отпуск мне? Дашь ты мне в тот день последний, В праздник славы мировой, Услыхать салют победный, Что раздастся над Москвой? Дашь ты мне в тот день немножко Погулять среди живых? Дашь ты мне в одно окошко Постучать в краях родных? И как выйдут на крылечко, — Смерть, а Смерть, еще мне там Дашь сказать одно словечко? Полсловечка? – Нет. Не дам… Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой. – Так пошла ты прочь, Косая, Я солдат еще живой. Буду плакать, выть от боли, Гибнуть в поле без следа, Но тебе по доброй воле Я не сдамся никогда. – Погоди. Резон почище Я найду, – подашь мне знак… – Стой! Идут за мною. Ищут. Из санбата. – Где, чудак? – Вон, по стежке занесенной… Смерть хохочет во весь рот: – Из команды похоронной. – Все равно: живой народ. Снег шуршит, подходят двое. Об лопату звякнул лом. – Вот еще остался воин. К ночи всех не уберем. – А и то устали за день, Доставай кисет, земляк. На покойничке присядем Да покурим натощак. – Кабы, знаешь, до затяжки — Щей горячих котелок. – Кабы капельку из фляжки. – Кабы так – один глоток. – Или два… И тут, хоть слабо, Подал Теркин голос свой: – Прогоните эту бабу, Я солдат еще живой. Смотрят люди: вот так штука! Видят: верно, – жив солдат. – Что ты думаешь! – А ну-ка, Понесем его в санбат. – Ну и редкостное дело, — Рассуждают не спеша. — Одно дело – просто тело, А тут – тело и душа. – Еле-еле душа в теле… – Шутки, что ль, зазяб совсем. А уж мы тебя хотели, Понимаешь, в наркомзем… – Не толкуй. Заждался малый. Вырубай шинель во льду. Поднимай. А Смерть сказала: – Я, однако, вслед пойду. Земляки – они к работе Приспособлены к иной. Врете, мыслит, растрясете — И еще он будет мой. Два ремня да две лопаты, Две шинели поперек. – Береги, солдат, солдата. – Понесли. Терпи, дружок. Норовят, чтоб меньше тряски, Чтоб ровнее как-нибудь, Берегут, несут с опаской: Смерть сторонкой держит путь. А дорога – не дорога, — Целина, по пояс снег. – Отдохнули б вы немного, Хлопцы… – Милый человек, — Говорит земляк толково, — Не тревожься, не жалей. Потому несем живого, Мертвый вдвое тяжелей. А другой: – Оно известно. А еще и то учесть, Что живой спешит до места, — Мертвый дома – где ни есть. – Дело, стало быть, в привычке, — Заключают земляки. — Что ж ты, друг, без рукавички? На-ко теплую, с руки… И подумала впервые Смерть, следя со стороны: «До чего они, живые, Меж собой свои – дружны. Потому и с одиночкой Сладить надобно суметь, Нехотя даешь отсрочку». И, вздохнув, отстала Смерть.

Теркин пишет

…И могу вам сообщить Из своей палаты, Что, большой любитель жить, Выжил я, ребята. И хотя натер бока, Належался лежнем, Говорят, зато нога Будет лучше прежней. И намерен я опять Вскоре без подмоги Той ногой траву топтать, Встав на обе ноги… Озабочен я сейчас Лишь одной задачей, Чтоб попасть в родную часть, Никуда иначе. С нею жил и воевал, Курс наук усвоил. Отступая, пыль глотал, Наступая, снег черпал Валенками воин. И покуда что она Для меня – солдата — Все на свете, все сполна: И родная сторона, И семья, и хата. И охота мне скорей К ней в ряды вклиниться И, дождавшись добрых дней, По Смоленщине своей Топать до границы. Впрочем, даже суть не в том, Я скажу точнее: Доведись другим путем До конца идти, – пойдем, Где угодно, с нею! Если ж пуля в третий раз Клюнет насмерть, злая, То по крайности средь вас, Братцы, свой последний час Встретить я желаю. Только с этим мы спешить Без нужды не станем. Я большой любитель жить, Как сказал заране. И, поскольку я спешу Повстречаться с вами, Генералу напишу Теми же словами. Полагаю, генерал Как-никак уважит, — Он мне орден выдавал, В просьбе не откажет. За письмом, надеюсь, вслед Буду сам обратно… Ну и повару привет От меня двукратный. Пусть и впредь готовит так, Заправляя жирно, Чтоб в котле стоял черпак По команде «смирно»… И одним слова свои Заключить хочу я: Что великие бои, Как погоду, чую. Так бывает у коня Чувство близкой свадьбы… До того большого дня Мне без палок встать бы! Сплю скорей да жду вестей. Все сказал до корки… Обнимаю вас, чертей. Ваш Василий Теркин.

Теркин – Теркин

Чья-то печка, чья-то хата, На дрова распилен хлев… Кто назябся – дело свято, Тому надо обогрев. Дело свято – чья там хата, Кто их нынче разберет. Грейся, радуйся, ребята, Сборный, смешанный народ. На полу тебе солома, Задремалось, так ложись. Не у тещи, и не дома, Не в раю, однако, жизнь. Тот сидит, разувши ногу, Приподняв, глядит на свет. Всю ощупывает строго, — Узнает – его иль нет. Тот, шинель смахнув без страху, Высоко задрав рубаху, Прямо в печку хочет влезть. – Не один ты, братец, здесь. – Отслонитесь, хлопцы. Темень… – Что ты, правда, как тот немец… – Нынче немец сам не тот. – Ну, брат, он еще дает, Отпускает, не скупится… – Все же с прежним не сравнится, — Снял сапог с одной ноги. – Дело ясное, – беги! – Охо-хо. Война, ребятки. – А ты думал! Вот чудак. – Лучше нет – чайку в достатке, Хмель – он греет, да не так. – Это чья же установка Греться чаем? Вот и врешь. – Эй, не ставь к огню винтовку… – А еще кулеш хорош… Опрокинутый истомой, Теркин дремлет на спине, От беседы в стороне. Так ли, сяк ли, Теркин дома, То есть – снова на войне… Это раненым известно: Воротись ты в полк родной — Все не то: иное место И народ уже иной. Прибаутки, поговорки Не такие ловит слух… – Где-то наш Василий Теркин? — Это слышит Теркин вдруг. Привстает, шурша соломой, Что там дальше – подстеречь. Никому он не знакомый — И о нем как будто речь. Но сквозь шум и гам веселый, Что кипел вокруг огня, Вот он слышит новый голос: – Это кто там про меня?.. – Про тебя? — Без оговорки Тот опять: – Само собой. – Почему? – Так я же Теркин. Это слышит Теркин мой. Что-то странное творится, Непонятное уму. Повернулись тотчас лица Молча к Теркину. К тому. Люди вроде оробели: – Теркин – лично? – Я и есть. – В самом деле? – В самом деле. – Хлопцы, хлопцы, Теркин здесь! – Не свернете ли махорки? — Кто-то вытащил кисет. И не мой, а тот уж Теркин Говорит: – Махорки? Нет. Теркин мой – к огню поближе, Отгибает воротник. Поглядит, а он-то рыжий — Теркин тот, его двойник. Если б попросту махорки Теркин выкурил второй, И не встрял бы, может, Теркин, Промолчал бы мой герой. Но, поскольку водит носом, Задается человек, Теркин мой к нему с вопросом: – А у вас небось «Казбек»? Тот помедлил чуть с ответом: Мол, не понял ничего. – Что ж, трофейной сигаретой Угощу. — Возьми его! Видит мой Василий Теркин — Не с того зашел конца. И не то чтоб чувством горьким Укололо молодца, — Не любил людей спесивых, И, обиду затая, Он сказал, вздохнув лениво: – Все же Теркин – это я… Смех, волненье. – Новый Теркин! – Хлопцы, двое… – Вот беда… – Как дойдет их до пятерки, Разбудите нас тогда. – Нет, брат, шутишь, – отвечает Теркин тот, поджав губу, — Теркин – я. – Да кто их знает, — Не написано на лбу. Из кармана гимнастерки Рыжий – книжку: – Что ж я вам… – Точно: Теркин… – Только Теркин Не Василий, а Иван. Но, уже с насмешкой глядя, Тот ответил моему: – Ты пойми, что рифмы ради Можно сделать хоть Фому. Этот выдохнул затяжку: – Да, но Теркин-то – герой. Тот шинелку нараспашку: – Вот вам орден, вот другой, Вот вам Теркин-бронебойщик, Верьте слову, не молве. И машин подбил я больше — Не одну, а целых две… Теркин будто бы растерян, Грустно щурится в огонь. – Я бы мог тебя проверить, Будь бы здесь у нас гармонь. Все кругом: – Гармонь найдется, Есть у старшего. – Не тронь. – Что не тронь? – Смотри, проснется… – Пусть проснется. – Есть гармонь! Только взял боец трехрядку, Сразу видно: гармонист. Для началу, для порядку Кинул пальцы сверху вниз. И к мехам припал щекою, Строг и важен, хоть не брит, И про вечер над рекою Завернул, завел навзрыд… Теркин мой махнул рукою: – Ладно. Можешь, – говорит, — Но одно тебя, брат, губит: Рыжесть Теркину нейдет. – Рыжих девки больше любят, — Отвечает Теркин тот. Теркин сам уже хохочет, Сердцем щедрым наделен. И не так уже хлопочет За себя, – что Теркин он. Чуть обидно, да приятно, Что такой же рядом с ним. Непонятно, да занятно Всем ребятам остальным. Молвит Теркин: – Сделай милость, Будь ты Теркин насовсем. И пускай однофамилец Буду я… А тот: – Зачем?.. – Кто же Теркин? – Ну и лихо!.. — Хохот, шум, неразбериха… Встал какой-то старшина Да как крикнет: – Тишина! Что вы тут не разберете, Не поймете меж собой? По уставу каждой роте Будет придан Теркин свой. Слышно всем? Порядок ясен? Жалоб нету? Ни одной? Разойдись! И я согласен С этим строгим старшиной. Я бы, может быть, и взводам Придал Теркина в друзья… Впрочем, все тут мимоходом К разговору вставил я.

От автора

По которой речке плыть, — Той и славушку творить… С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной, Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой. Но еще не знал я, право, Что с печатного столбца Всем придешься ты по нраву, А иным войдешь в сердца. До войны едва в помине Был ты, Теркин, на Руси. Теркин? Кто такой? А ныне Теркин – кто такой? – спроси. – Теркин, как же! – Знаем. – Дорог. – Парень свой, как говорят. – Словом, Теркин, тот, который На войне лихой солдат, На гулянке гость не лишний, На работе – хоть куда… Жаль, давно его не слышно, Может, что худое вышло? Может, с Теркиным беда? – Не могло того случиться. – Не похоже. – Враки. – Вздор… – Как же, если очевидца Подвозил один шофер. В том бою лежали рядом, Теркин будто бы привстал, В тот же миг его снарядом Бронебойным – наповал. – Нет, снаряд ударил мимо. А слыхали так, что мина… – Пуля-дура… – А у нас Говорили, что фугас. – Пуля, бомба или мина — Все равно, не в том вопрос. А слова перед кончиной Он какие произнес? – Говорил насчет победы. Мол, вперед. Примерно так… – Жаль, – сказал, – что до обеда Я убитый, натощак. Неизвестно, мол, ребята, Отправляясь на тот свет, Как там, что: без аттестата Признают нас или нет? – Нет, иное почему-то Слышал раненый боец. Молвил Теркин в ту минуту: «Мне – конец, войне – конец». Если так, тогда не верьте, Разве это невдомек: Не подвержен Теркин смерти, Коль войне не вышел срок… Шутки, слухи в этом духе Автор слышит не впервой. Правда правдой остается, А молва себе – молвой. Нет, товарищи, герою, Столько лямку протащив, Выходить теперь из строя? — Извините! – Теркин жив! Жив-здоров. Бодрей, чем прежде. Помирать? Наоборот, Я в такой теперь надежде: Он меня переживет. Все худое он изведал, Он терял родимый край И одну политбеседу Повторял: – Не унывай! С первых дней годины горькой Мир слыхал сквозь грозный гром, Повторял Василий Теркин: – Перетерпим. Перетрем… Нипочем труды и муки, Горечь бедствий и потерь. А кому же книги в руки, Как не Теркину теперь?! Рассуди-ка, друг-товарищ, Посмотри-ка, где ты вновь На привалах кашу варишь, В деревнях грызешь морковь. Снова воду привелося Из какой черпать реки! Где стучат твои колеса, Где ступают сапоги! Оглянись, как встал с рассвета Или ночь не спал, солдат, Был иль не был здесь два лета, Две зимы тому назад. Вся она – от Подмосковья И от Волжского верховья До Днепра и Заднепровья — Вдаль на запад сторона, — Прежде отданная с кровью, Кровью вновь возвращена. Вновь отныне это свято: Где ни свет, то наша хата, Где ни дым, то наш костер, Где ни стук, то наш топор, Что ни груз идет куда-то, — Наш маршрут и наш мотор! И такую-то махину, Где гони, гони машину, — Есть где ехать вдаль и вширь, Он пешком, не вполовину, Всю промерил, богатырь. Богатырь не тот, что в сказке — Беззаботный великан, А в походной запояске, Человек простой закваски, Что в бою не чужд опаски, Коль не пьян. А он не пьян. Но покуда вздох в запасе, Толку нет о смертном часе. В муках тверд и в горе горд, Теркин жив и весел, черт! Праздник близок, мать-Россия, Оберни на запад взгляд: Далеко ушел Василий, Вася Теркин, твой солдат. То серьезный, то потешный, Нипочем, что дождь, что снег, — В бой, вперед, в огонь кромешный Он идет, святой и грешный, Русский чудо-человек. Разносись, молва, по свету: Объявился старый друг… – Ну-ка, к свету. – Ну-ка, вслух.

Дед и баба

Третье лето. Третья осень. Третья озимь ждет весны. О своих нет-нет и спросим Или вспомним средь войны. Вспомним с нами отступавших, Воевавших год иль час, Павших, без вести пропавших, С кем видались мы хоть раз, Провожавших, вновь встречавших, Нам попить воды подавших, Помолившихся за нас. Вспомним вьюгу-завируху Прифронтовой полосы, Хату с дедом и старухой, Где наш друг чинил часы. Им бы не было износу Впредь до будущей войны, Но, как водится, без спросу Снял их немец со стены: То ли вещью драгоценной Те куранты посчитал, То ль решил с нужды военной, — Как-никак цветной металл. Шла зима, весна и лето. Немец жить велел живым. Шла война далеко где-то Чередом глухим своим. И в твоей родимой речке Мылся немец тыловой. На твоем сидел крылечке С непокрытой головой. И кругом его порядки, И немецкий, привозной На смоленской узкой грядке Зеленел салат весной. И ходил сторонкой, боком Ты по улочке своей, — Уберегся ненароком, Жить живи, дышать не смей. Так и жили дед да баба Без часов своих давно, И уже светилось слабо На пустой стене пятно… Но со страстью неизменной Дед судил, рядил, гадал О кампании военной, Как в отставке генерал. На дорожке возле хаты Костылем старик чертил Окруженья и охваты, Фланги, клинья, рейды в тыл… – Что ж, за чем там остановка? — Спросят люди. – Срок не мал… Дед-солдат моргал неловко, Кашлял: – Перегруппировка… — И таинственно вздыхал. У людей уже украдкой Наготове был упрек, Словно добрую догадку Дед по скупости берег. Словно думал подороже Запросить с души живой. – Дед, когда же? – Дед, ну что же? – Где ж он, дед, Буденный твой? И едва войны погудки Заводил вдали восток, Дед, не медля ни минутки, Объявил, что грянул срок. Отличал тотчас по слуху Грохот наших батарей. Бегал, топал: – Дай им духу! Дай еще! Добавь! Прогрей! Но стихала канонада, Потухал зарниц пожар. – Дед, ну что же? – Думать надо, Здесь не главный был удар. И уже казалось деду, — Сам хотел того иль нет, — Перед всеми за победу Лично

он держал ответ. И, тая свою кручину, Для всего на свете он И угадывал причину, И придумывал резон. Но когда пора настала, Долгожданный вышел срок, То впервые воин старый Ничего сказать не мог… Все тревоги, все заботы У людей слились в одну: Чтоб за час до той свободы Не постигла смерть в плену.

* * *

В ночь, как все, старик с женой Поселились в яме. А война – не стороной, Нет, над головами. Довелось под старость лет: Ни в пути, ни дома, А у входа на тот свет Ждать в часы приема. Под накатом из жердей, На мешке картошки, С узелком, с горшком углей, С курицей в лукошке… Две войны прошел солдат Целый, невредимый. Пощади его, снаряд, В конопле родимой! Просвисти над головой, Но вблизи не падай, Даже если ты и свой, — Все равно не надо! Мелко крестится жена, Сам не скроешь дрожи! Ведь живая смерть страшна И солдату тоже. Стихнул грохот огневой С полночи впервые. Вдруг – шаги за коноплей. – Ну, идут… немые… По картофельным рядам К погребушке прямо. – Ну, старик, не выйти нам Из готовой ямы. Но старик встает, плюет По-мужицки в руку, За топор – и наперед: Заслонил старуху. Гибель верную свою, Как тот миг ни горек, Порешил встречать в бою, Держит свой топорик. Вот шаги у края – стоп! И на шубу глухо Осыпается окоп. Обмерла старуха. Все же вроде как жива, — Наше место свято, — Слышит русские слова: – Жители, ребята?.. – Детки! Родненькие… Детки!.. Уронил топорик дед. – Мы, отец, еще в разведке, Тех встречай, что будут вслед. На подбор орлы-ребята, Молодец до молодца. И старшой у аппарата, — Хоть ты что, знаком с лица. – Закурить? Верти, папаша. — Дед садится, вытер лоб. – Ну, ребята, счастье ваше — Голос подали. А то б… И старшой ему кивает: – Ничего. На том стоим. На войне, отец, бывает — Попадает по своим. – Точно так. – И тут бы деду В самый раз, что покурить, В самый раз продлить беседу: Столько ждал! – Поговорить. Но они спешат не в шутку. И еще не снялся дым… – Погоди, отец, минутку, Дай сперва освободим… Молодец ему при этом Подмигнул для красоты, И его по всем приметам Дед узнал: – Так это ж ты! Друг-знакомец, мастер-ухарь, С кем сидели у стола. Погляди скорей, старуха! Узнаешь его, орла? Та как глянула: – Сыночек! Голубочек. Вот уж гость. Может, сала съешь кусочек, Воевал, устал небось? Смотрит он, шутник тот самый: – Закусить бы счел за честь, Но ведь нету, бабка, сала? – Да и нет, а все же есть… – Значит, цел, орел, покуда. – Ну, отец, не только цел: Отступал солдат отсюда, А теперь, гляди, кто буду, — Вроде даже офицер. – Офицер? Так-так. Понятно, — Дед кивает головой. — Ну, а если… на попятный, То опять как рядовой?.. – Нет, отец, забудь. Отныне Нерушим простой завет: Ни в большом, ни в малом чине На попятный ходу нет. Откажи мне в черствой корке, Прогони тогда за дверь. Это я, Василий Теркин, Говорю. И ты уж верь. – Да уж верю! Как получше, На какой теперь манер: Господин, сказать, поручик Иль товарищ офицер? – Стар годами, слаб глазами, И, однако, ты, старик, За два года с господами К обращению привык… Дед – плеваться, а старуха, Подпершись одной рукой, Чуть склонясь и эту руку Взявши под локоть другой, Все смотрела, как на сына Смотрит мать из уголка. – Закуси еще, – просила, — Закуси, поешь пока… И спешил, а все ж отведал, Угостился, как родной. Табаку отсыпал деду И простился. – Связь, за мной! — И уже пройдя немного, — Мастер памятлив и тут, — Теркин будто бы с порога Про часы спросил: – Идут? – Как не так! – и вновь причина Бабе кинуться в слезу. – Будет, бабка! Из Берлина Двое новых привезу.

На Днепре

За рекой еще Угрою, Что осталась позади, Генерал сказал герою: – Нам с тобою по пути… Вот, казалось, парню счастье, Наступать расчет прямой: Со своей гвардейской частью На войне придет домой. Но едва ль уже мой Теркин, Жизнью тертый человек, При девчонках на вечерке Помышлял курить «Казбек»… Все же с каждым переходом, С каждым днем, что ближе к ней, Сторона, откуда родом, Земляку была больней. И в пути, в горячке боя, На привале и во сне В нем жила сама собою Речь к родимой стороне: – Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Приднепровский отчий край, Здравствуй, сына привечай! Здравствуй, пестрая осинка, Ранней осени краса, Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка, Здравствуй, речка Лучеса… Мать-земля моя родная, Я твою изведал власть, Как душа моя больная Издали к тебе рвалась! Я загнул такого крюку, Я прошел такую даль, И видал такую муку, И такую знал печаль! Мать-земля моя родная, Дымный дедовский большак, Я про то не вспоминаю, Не хвалюсь, а только так!.. Я иду к тебе с востока, Я тот самый, не иной. Ты взгляни, вздохни глубоко, Встреться наново со мной. Мать-земля моя родная, Ради радостного дня Ты прости, за что – не знаю, Только ты прости меня!.. Так в пути, в горячке боя, В суете хлопот и встреч В нем жила сама собою Эта песня или речь. Но война – ей все едино, Все – хорошие края: Что Кавказ, что Украина, Что Смоленщина твоя. Через реки и речонки, По мостам, и вплавь, и вброд, Мимо, мимо той сторонки Шла дивизия вперед. А левее той порою, Ранней осенью сухой, Занимал село героя Генерал совсем другой… Фронт полнел, как половодье, Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру Кони шли, прося поводья, Как с дороги ко двору. И в пыли, рябой от пота, Фронтовой смеялся люд: Хорошо идет пехота. Раз колеса отстают. Нипочем, что уставали По пути к большой реке Так, что ложку на привале Не могли держать в руке. Вновь сильны святым порывом, Шли вперед своим путем, Со страдальчески-счастливым, От жары открытым ртом. Слева наши, справа наши, Не отстать бы на ходу. – Немец кухни с теплой кашей Второпях забыл в саду. – Подпереть его да в воду. – Занял берег, сукин сын! – Говорят, уж занял с ходу Населенный пункт Берлин… Золотое бабье лето Оставляя за собой, Шли войска – и вдруг с рассвета Наступил днепровский бой… Может быть, в иные годы, Очищая русла рек, Все, что скрыли эти воды, Вновь увидит человек. Обнаружит в илах сонных, Извлечет из рыбьей мглы, Как стволы дубов мореных, Орудийные стволы; Русский танк с немецким в паре, Что нашли один конец, И обоих полушарий Сталь, резину и свинец; Хлам войны – понтона днище, Трос, оборванный в песке, И топор без топорища, Что сапер держал в руке. Может быть, куда как пуще И об этом топоре Скажет кто-нибудь в грядущей Громкой песне о Днепре; О страде неимоверной Кровью памятного дня. Но о чем-нибудь, наверно, Он не скажет за меня. Пусть не мне еще с задачей Было сладить. Не беда. В чем-то я его богаче, — Я ступал в тот след горячий, Я там был. Я жил тогда… Если с грузом многотонным Отстают грузовики, И когда-то мост понтонный Доберется до реки, — Под огнем не ждет пехота, Уставной держась статьи, За паром идут ворота; Доски, бревна – за ладьи. К ночи будут переправы, В срок поднимутся мосты, А ребятам берег правый Свесил на воду кусты. Подплывай, хватай за гриву, Словно доброго коня. Передышка под обрывом И защита от огня. Не беда, что с гимнастерки, Со всего ручьем течет… Точно так Василий Теркин И вступил на берег тот. На заре туман кудлатый, Спутав дымы и дымки, В берегах сползал куда-то, Как река поверх реки. И еще в разгаре боя, Нынче, может быть, вот-вот, Вместе с берегом, с землею Будет в воду сброшен взвод. Впрочем, всякое привычно, — Срок войны, что жизни век. От заставы пограничной До Москвы-реки столичной И обратно – столько рек! Вот уже боец последний Вылезает на песок И жует сухарь немедля, Потому – в Днепре намок, Мокрый сам, шуршит штанами. Ничего! – На то десант. – Наступаем. Днепр за нами, А, товарищ лейтенант?.. Бой гремел за переправу, А внизу, южнее чуть — Немцы с левого на правый, Запоздав, держали путь. Но уже не разминуться, Теркин строго говорит: – Пусть на левом в плен сдаются, Здесь пока прием закрыт. А на левом с ходу, с ходу Подоспевшие штыки Их толкали в воду, в воду, А вода себе теки… И еще меж берегами Без разбору, наугад Бомбы сваи помогали Загонять, стелить накат… Но уже из погребушек, Из кустов, лесных берлог Шел народ – родные души — По обочинам дорог… К штабу на берег восточный Плелся стежкой, стороной Некий немец беспорточный, Веселя народ честной. – С переправы? – С переправы. Только-только из Днепра. – Плавал, значит? – Плавал, дьявол, Потому – пришла жара… – Сытый, черт! Чистопородный. – В плен спешит, как на привал… Но уже любимец взводный — Теркин, в шутки не встревал. Он курил, смотрел нестрого, Думой занятый своей. За спиной его дорога Много раз была длинней. И молчал он не в обиде, Не кому-нибудь в упрек, — Просто, больше знал и видел, Потерял и уберег… – Мать-земля моя родная, Вся смоленская родня, Ты прости, за что – не знаю, Только ты прости меня! Не в плену тебя жестоком, По дороге фронтовой, А в родном тылу глубоком Оставляет Теркин твой. Минул срок годины горькой, Не воротится назад. – Что ж ты, брат, Василий Теркин, Плачешь вроде?.. – Виноват…

Про солдата-сироту

Нынче речи о Берлине. Шутки прочь, – подай Берлин. И давно уж не в помине, Скажем, древний город Клин. И на Одере едва ли Вспомнят даже старики, Как полгода с бою брали Населенный пункт Борки. А под теми под Борками Каждый камень, каждый кол На три жизни вдался в память Нам с солдатом-земляком. Был земляк не стар, не молод, На войне с того же дня И такой же был веселый, Наподобие меня. Приходилось парню драпать, Бодрый дух всегда берег, Повторял: «Вперед, на запад», Продвигаясь на восток. Между прочим, при отходе, Как сдавали города, Больше вроде был он в моде, Больше славился тогда. И по странности, бывало, Одному ему почет, Так что даже генералы Были будто бы не в счет. Срок иной, иные даты. Разделен издревле труд: Города сдают солдаты, Генералы их берут. В общем, битый, тертый, жженый, Раной меченный двойной, В сорок первом окруженный, По земле он шел родной. Шел солдат, как шли другие, В неизвестные края: «Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя?..» И в плену семью кидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей. Но какая ни морока, Правда правдой, ложью ложь. Отступали мы до срока, Отступали мы далеко, Но всегда твердили: – Врешь!.. И теперь взглянуть на запад От столицы. Край родной! Не на шутку был он заперт За железною стеной. И до малого селенья Та из плена сторона Не по щучьему веленью Вновь сполна возвращена. По веленью нашей силы, Русской, собственной своей. Ну-ка, где она, Россия, У каких гремит дверей! И, навеки сбив охоту В драку лезть на свой авось, Враг ее – какой по счету! — Пал ничком и лапы врозь. Над какой столицей круто Взмыл твой флаг, отчизна-мать! Подождемте до салюта, Чтобы в точности сказать. Срок иной, иные даты. Правда, ноша не легка… Но продолжим про солдата, Как сказали, земляка. Дом родной, жена ли, дети, Брат, сестра, отец иль мать У тебя вот есть на свете, — Есть куда письмо послать. А у нашего солдата — Адресатом белый свет. Кроме радио, ребята, Близких родственников нет. На земле всего дороже, Коль имеешь про запас То окно, куда ты сможешь Постучаться в некий час. На походе за границей, В чужедальней стороне, Ах, как бережно хранится Боль-мечта о том окне! А у нашего солдата, — Хоть сейчас войне отбой, — Ни окошка нет, ни хаты, Ни хозяйки, хоть женатый, Ни сынка, а был, ребята, — Рисовал дома с трубой… Под Смоленском наступали. Выпал отдых. Мой земляк Обратился на привале К командиру: так и так, — Отлучиться разрешите, Дескать, случай дорогой, Мол, поскольку местный житель, До двора – подать рукой. Разрешают в меру срока… Край известный до куста. Но глядит – не та дорога, Местность будто бы не та. Вот и взгорье, вот и речка, Глушь, бурьян солдату в рост, Да на столбике дощечка, Мол, деревня Красный Мост. И нашлись, что были живы, И скажи ему спроста Все по правде, что служивый — Достоверный сирота. У дощечки на развилке, Сняв пилотку, наш солдат Постоял, как на могилке, И пора ему назад. И, подворье покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей… Но, бездомный и безродный, Воротившись в батальон, Ел солдат свой суп холодный После всех, и плакал он. На краю сухой канавы, С горькой, детской дрожью рта, Плакал, сидя с ложкой в правой, С хлебом в левой, – сирота. Плакал, может быть, о сыне, О жене, о чем ином, О себе, что знал: отныне Плакать некому о нем. Должен был солдат и в горе Закусить и отдохнуть, Потому, друзья, что вскоре Ждал его далекий путь. До земли советской края Шел тот путь в войне, в труде. А война пошла такая — Кухни сзади, черт их где! Позабудешь и про голод За хорошею войной. Шутки, что ли, сутки – город, Двое суток – областной. Срок иной, пора иная — Бей, гони, перенимай. Белоруссия родная, Украина золотая, Здравствуй, пели, и прощай. Позабудешь и про жажду, Потому что пиво пьет На войне отнюдь не каждый Тот, что брал пивной завод. Так-то с ходу ли, не с ходу, Соступив с родной земли, Пограничных речек воду Мы с боями перешли. Счет сведен, идет расплата На свету, начистоту. Но закончим про солдата, Про того же сироту. Где он нынче на поверку. Может, пал в бою каком, С мелкой надписью фанерку Занесло сырым снежком. Или снова был он ранен, Отдохнул, как долг велит, И опять на поле брани Вместе с нами брал Тильзит? И, Россию покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей. Может, здесь еще бездонней И больней душе живой, Так ли, нет, – должны мы помнить О его слезе святой. Если б ту слезу руками Из России довелось На немецкий этот камень Донести, – прожгла б насквозь. Счет велик, идет расплата. И за той большой страдой Не забудемте, ребята, Вспомним к счету про солдата, Что остался сиротой. Грозен счет, страшна расплата За мильоны душ и тел. Уплати – и дело свято, Но вдобавок за солдата, Что в войне осиротел. Далеко ли до Берлина, Не считай, шагай, смоли, — Вдвое меньше половины Той дороги, что от Клина, От Москвы уже прошли. День идет за ночью следом, Подведем штыком черту. Но и в светлый день победы Вспомним, братцы, за беседой Про солдата-сироту…

По дороге на Берлин

По дороге на Берлин Вьется серый пух перин. Провода умолкших линий, Ветки вымокшие лип Пух перин повил, как иней, По бортам машин налип. И колеса пушек, кухонь Грязь и снег мешают с пухом. И ложится на шинель С пухом мокрая метель… Скучный климат заграничный, Чуждый край краснокирпичный, Но война сама собой, И земля дрожит привычно, Хрусткий щебень черепичный Отряхая с крыш долой… Мать-Россия, мы полсвета У твоих прошли колес, Позади оставив где-то Рек твоих раздольный плес. Долго-долго за обозом В край чужой тянулся вслед Белый цвет твоей березы И в пути сошел на нет. С Волгой, с древнею Москвою Как ты нынче далека. Между нами и тобою — Три не наших языка. Поздний день встает не русский Над немилой стороной. Черепичный щебень хрусткий Мокнет в луже под стеной. Всюду надписи, отметки, Стрелки, вывески, значки, Кольца проволочной сетки, Загородки, дверцы, клетки — Все нарочно для тоски… Мать-земля родная наша, В дни беды и в дни побед Нет тебя светлей и краше И желанней сердцу нет. Помышляя о солдатской Непредсказанной судьбе, Даже лечь в могиле братской Лучше, кажется, в тебе. А всего милей до дому, До тебя дойти живому, Заявиться в те края: – Здравствуй, родина моя! Воин твой, слуга народа, С честью может доложить: Воевал четыре года, Воротился из похода И теперь желает жить. Он исполнил долг во славу Боевых твоих знамен. Кто еще имеет право Так любить тебя, как он! День и ночь в боях сменяя, В месяц шапки не снимая, Воин твой, защитник-сын, Шел, спешил к тебе, родная, По дороге на Берлин. По дороге неминучей Пух перин клубится тучей. Городов горелый лом Пахнет паленым пером. И под грохот канонады На восток, из мглы и смрада, Как из адовых ворот, Вдоль шоссе течет народ. Потрясенный, опаленный, Всех кровей, разноплеменный, Горький, вьючный, пеший люд… На восток – один маршрут. На восток, сквозь дым и копоть, Из одной тюрьмы глухой По домам идет Европа. Пух перин над ней пургой. И на русского солдата Брат француз, британец брат, Брат поляк и все подряд С дружбой будто виноватой, Но сердечною глядят. На безвестном перекрестке На какой-то встречный миг — Сами тянутся к прическе Руки девушек немых. И от тех речей, улыбок Залит краской сам солдат; Вот Европа, а спасибо Все по-русски говорят. Он стоит, освободитель, Набок шапка со звездой. Я, мол, что ж, помочь любитель, Я насчет того простой. Мол, такая служба наша, Прочим флагам не в упрек… – Эй, а ты куда, мамаша? – А туда ж, – домой, сынок. В чужине, в пути далече, В пестром сборище людском Вдруг слова родимой речи, Бабка в шубе, с посошком. Старость вроде, да не дряхлость В ту котомку впряжена. По-дорожному крест-накрест Вся платком оплетена, Поздоровалась и встала, Земляку-бойцу под стать, Деревенская, простая Наша труженица-мать. Мать святой извечной силы, Из безвестных матерей, Что в труде неизносимы И в любой беде своей; Что судьбою, повторенной На земле сто раз подряд, И растят в любви бессонной, И теряют нас, солдат; И живут, и рук не сложат, Не сомкнут своих очей, Коль нужны еще, быть может, Внукам вместо сыновей. Мать одна в чужбине где-то! – Далеко ли до двора? – До двора? Двора-то нету, А сама из-за Днепра… Стой, ребята, не годится, Чтобы этак с посошком Шла домой из-за границы Мать солдатская пешком. Нет, родная, по порядку Дай нам делать, не мешай. Перво-наперво лошадку С полной сбруей получай. Получай экипировку, Ноги ковриком укрой. А еще тебе коровку Вместе с приданной овцой. В путь-дорогу чайник с кружкой Да ведерко про запас, Да перинку, да подушку, — Немцу в тягость, нам как раз… – Ни к чему. Куда, родные? — А ребята – нужды нет — Волокут часы стенные И ведут велосипед. – Ну, прощай. Счастливо ехать! — Что-то силится сказать И закашлялась от смеха, Головой качает мать. – Как же, детки, путь не близкий, Вдруг задержат где меня: Ни записки, ни расписки Не имею на коня, – Ты об этом не печалься, Поезжай да поезжай. Что касается начальства, — Свой у всех передний край. Поезжай, кати, что с горки, А случится что-нибудь, То скажи, не позабудь: Мол, снабдил Василий Теркин, — И тебе свободен путь. Будем живы, в Заднепровье Завернем на пироги. – Дай господь тебе здоровья И от пули сбереги… Далеко, должно быть, где-то Едет нынче бабка эта, Правит, щурится от слез. И с боков дороги узкой, На земле еще не русской — Белый цвет родных берез. Ах, как радостно и больно Видеть их в краю ином!.. Пограничный пост контрольный, Пропусти ее с конем!