Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

Глава 14

Вразброс под солнцем, как дрова, Лежит селенье Острова. Ни крыши целой, ни избы, Что угол – то дыра. И ровным счетом – три трубы На тридцать три двора. Встает, медлителен и глух, Нерадостный рассвет. На все село один петух — И тот преклонных лет. Поет, как вздумает певень, — Ослабла голова. Который час, который день, Не знают Острова. Который век, который год Течет речушка Царь! На колокольне в косу бьет К обедне пономарь. Кругом шумят моря хлебов, Поля большой страны. Худые крыши Островов За ними чуть видны. Солома преет у ворот. Повалены плетни. И курит попусту народ На бревнышках в тени. Строгает что-то ножиком, Как бубен, лысый дед. Скоблит… – Бог помощь, граждане, Колхозники ай нет?.. И отвечают медленно, Недружно мужики. Один: – Мы – люди темные… Другой: – Мы индюки… И подхватила женщина, Припав к щеке рукой: – Индусы называемся, Индусы, дорогой… – Выходит, бесколхозные, — Вздохнул с усмешкой дед. — Сошлись жуки навозные, Гудят, а кучи нет… Косить еще успеется, На все у бога дни… – Ты что строгаешь? – Дудочки. – А для чего они?.. – А дам по дудке каждому, И дело как-никак. – А не кулак ты, дедушка? – А как же не кулак! Богатством я, брат, славился В деревне испокон: Скота голов четыреста И кнут пяти сажен. Я гостем в каждой был избе, — Где ужин – там ночлег. Коня?.. Чего?.. Коня тебе? Чудак ты, человек!.. Вот все хозяева сидят. Продай, коня, сосед… – Продать, – оно не штука, брат, Да вот коня-то нет. – А хоть и есть, – вздохнул другой, — Да конь-то больно дорогой, — За грудь, за складку вдоль спины, За вороную масть Полжизни плачено. Цены Такой никто не даст. – А я как раз продать бы мог, Да баба встанет поперек. Что со слезами, что без слез Толкует об одном: Идти по крайности в колхоз, Так со своим конем. – Слыхал? – толкает Моргунка Старик тихонько в бок. — Эх, уступлю уж я конька, Тому и быть, сынок. Идем… Старик заторопил И Моргунка провел В худой, без сошек и стропил, С собачью будку, двор. Там конь, не вскинув головы, Стоял, как на мели. И был он бел до синевы И слеп, хоть глаз коли. Толкает дед его рукой, Глядит со стороны: – Эх, конь! Царевой масти конь! Ему, брат, нет цены. И сам носился петушком: – А? Что? Плохой конек?.. – Нет, лучше век ходить пешком. – Ну, сам гляди, сынок. Таков и конь, каков купец. Соседи, чем не конь? – Понятно, конь. Не жеребец. – Ну, что там! Конь – огонь!.. Как побежит – земля дрожит, Как упадет – три дня лежит, И ни вожжа тогда, ни кнут Ему не вставят ног… – Да, вот как люди здесь живут, — Причмокнул Моргунок. – Сынок! Ты вот чего скажи, — Опять пустился дед. — А чем плохая наша жизнь? По-мойму – лучше нет. Земля в длину и в ширину — Кругом своя. Посеешь бубочку одну, И та – твоя. И никого не спрашивай, Себя лишь уважай. Косить пошел – покашивай. Поехал – поезжай… – Живете не богато вы, — Смутился Моргунок. – А счастье не в богачестве. Зачем оно, сынок? Нам бы хлебушка кусок, Да водицы голоток, Да изба с потолком, Да старуха под боком. – Верно. – Правильно. – Привычка… Вот прохожий баял тож: Отчего ты, дескать, птичка, Хлебных зерен не клюешь? В том как раз и закавычка — От природы, людям зло. Отвечает будто птичка: Жить, мол, в клетке тяжело. – Кабы больше было воли, Хочешь – здесь ты, хочешь – там… – Кабы жалованье, что ли, Положили мужикам. – Кабы нам

душа одна бы… – Кабы жить нам не вразлад… – Кабы если бы не бабы, Бабы слушать не хотят!.. – Ты про баб молчи, пустыня, Сами скажем про свое. Вот хожу с грудьми пустыми За хорошее житье. У людей, людей – пшеничка Наклонилась по ветру. А у нелюдей солома Раскидалась по двору. У людей, людей – ребятки День гуляют на площадке, За столом за общим в ряд, Как горлачики, сидят. А мои живут на свете Хуже сивых поросят. Невиновны мои дети — Ихний батька виноват! Погляжу на ту картину, Как сидишь ты день-деньской, Плюну, кину-запокину, Убегу – и черт с тобой!.. Глядит, растерян и смущен, Никита Моргунок. Что скажет он? Что понял он За долгий путь и срок?.. – Ну вот, – снял шапку Моргунок, — Понятно – жесткий год. Все, братцы, вдоль и поперек, Крест-накрест все идет. И ваша жизнь – не жизнь, друзья, Одна тоска и боль. Гляжу на вас: так жить нельзя. Решаться надо, что ль… А что касается меня, Возьмите то в расчет: Поскольку я лишен коня, — Ни взад мне, ни вперед. Осиротил меня злодей, Под самый корень ссек. А конь был – нет таких коней! Не конь, а человек. Бывало, корочку из рук, Как со стола, возьмет. В ночном – чуть что – затихнет вдруг, Как спросит: кто идет? Прилечь на землю не могу. Ни сна, ни дремы мне. Вот будто ходит по лугу, Ступает в стороне. Как будто слышу стук копыт, Вздыхает конь живой. Трава росяная скрипит, И пахнет той травой… И стихли все… И Моргунок Вдруг смолк понуро сам, И смятой шапкой проволок Неспешно по глазам… Молчит на бревнышках народ, Все сказаны слова. Берет старик две дудки в рот, Чуть набок голова. Поймали пальцы нужный лад, И тонкий звук потек: «Пойду, пойду в зеленый сад, Сорву я орешок». Поет старик об орешке, Играет оберучь. Висит на ветхом пояске Мужицкий медный ключ. Ползет рубаха с плеч долой, На ней заплатки сплошь. А в песне – «парень удалой, Куда меня ведешь!..». Ту песню про зеленый сад, Про желтый орешок Слыхал лет двадцать пять назад От деда Моргунок. – Ну, что ж, пора. Сижу я тут Без барышей полдня. А там телега и хомут И сбруя у меня.

Глава 15

Из всех излюбленных работ Любил Никита обмолот. И где и кто молотит, – мог Узнать по стуку Моргунок. У богачей да у попов Ходили в дюжину цепов. И все цепы колотят в лад И соблюдают счет. И на току – что полк солдат Под музыку пройдет. А сам Никита Моргунок Вдвоем с женой ходил на ток. До ночи хлеб свой выбивал Не разгибая рук. И, как калека, колдыбал Хромой унылый стук. Но любо было Моргунку, Повесив теплый цеп, Сидеть и веять на току Набитый за день хлеб. Кидай по горсточке одной Навстречу ветерку, И полумесяц золотой Ложится на току. Кидал бы так за возом воз До нового утра, И полумесяц все бы рос И рос бы, как гора… По стуку трактора на ток Пришел Никита Моргунок. Дрожит под пятками земля, Стук, ветер, вой и свист, И наклонился у руля Тот самый тракторист. А пыль, а дым несет в глаза, И все зашлось в ушах. Ни поздороваться нельзя, Ни подойти на шаг. Легка солома, колос чист, Зерно шумит, как град. – Снимай пиджак да становись, Чего стесняться, брат!.. – А, дай! – Разделся Моргунок, Рогатки в руки взял, Покрылся ношей, поволок, Знай наших! – доказал. – Да я ж!.. Да господи спаси, Да боже сохрани!.. Скажи – коси, скажи – носи, Скажи – ворочай пни!.. Да я ж не лодырь, не злодей, Да я ж не хуже всех людей. Как хватит, хватит Моргунок, Как навернет рогатками… Сопит, хрипит, до нитки взмок, Колотье под лопатками. Солома – валом. Спасу нет. Но вскоре из ворот Мужчина Моргунковых лет На выручку идет. Тверд на ногах, что в землю врыт, По голосу – добряк. «А ты вот этак, говорит, Ты, говорит, вот так!..» И, ношу взяв с бобыльский воз, Он! – смотрит Моргунок — Подсел, не крякнул и понес. Раз! – и взмахнул на стог. И, отряхнув с накидки ость, Радушно говорит: – Пойдем-ка мы отсюда, гость, Охота покурить. – А председатель как у вас, Позволит он уйти?.. – А председатель я как раз, Со мной, брат, не шути. Держи табак. Бери, бери, Верти своей рукой. Устал, брат?.. Ну-ка, говори, Откуда, кто такой?.. Издалека? – Издалека. От Ельни… – В добрый час. Сидят в тени два мужика, Толкуют в первый раз. Развеял ветер и унес Махорочный дымок… – Ну что ж, взгляни на наш колхоз, Товарищ Моргунок. Все разом показать готов, Усадьба велика. Ведет Андрей Ильич Фролов Под ручку Моргунка. Ведет, ведет на новый двор, — Он светел и смолист. И бревна старые в забор Меж новых улеглись. В загон к скоту идет Фролов С Никитою вдвоем И гладит, хвалит всех коров, Как на дворе своем. Любую ногу подает Ему в конюшне конь. Теленок зеркальце сует В хозяйскую ладонь. Идут вперед, идут назад, И видит Моргунок: Взбегает малолетний сад Рядами на припек. Вдоль по усадьбе до ворот Проходит гость, глядит. Кол вбит, – попробует, качнет: Всерьез ли в землю вбит. Но все – не в шутку, все – всерьез. Для жизни – в самый прок. Один-единственный вопрос Имеет Моргунок: – Я полагаю, спору нет, Вам все ж видней, партейному: Скажите мне, на сколько лет Такая жизнь затеяна?.. – А вот, товарищ Моргунок, Ударят на обед, Прикину, подведу итог — И дам тебе ответ. А заодно теперь позволь Позвать тебя на хлеб да соль.

Глава 16

– Мой дед родной – Мирон Фролов — Нас, молодых, бодрей. Шестнадцать пережил попов И четырех царей. Мы, как подлесок, все под ним Росли один перед другим. И, приподнявшись от земли, Все кланялись ему. И шли в заводы, в шахты шли, В солдаты и в тюрьму. Шли, заполняли белый свет — Жить не при чем в семье. Брели, – и где нас только нет, Фроловых, на земле! Живут в Москве, и под Москвой, В Сибири от годов. Есть машинист, есть летчик свой, Профессор есть Фролов. Есть агроном, есть командир, Писатель даже есть один. И все – один перед другим, — Хоть на меня смотри, Росли под дедом под своим, В него – богатыри. Шесть ран принес с гражданской я, Шесть дырок, друг родной. Когда б силенка не моя, — Хватило бы одной. По всем законам – инвалид, Не плуг бы мне – костыль… А после здесь уж был я бит, Добро, что богатырь. Делил луга, взимал налог И землю нарезал. И свято линию берег, Что Ленин указал. Записки мне тогда под дверь Подсовывал Грачев: «Земли себе сажень отмерь И доски заготовь». Фроловы были силачи, Грачевы были богачи. Грачевы – в лавку торговать, Фроловы – сваи загонять. Грачевы – сало под замок, Фроловы – зубы на полок. Мой враг до гроба и палач, Вот в этот день и час, Где ты на свете, Степка Грач, И весь твой подлый класс?! И в смертный срок мой воспомню я, Как к милости твоей Просить ходила мать моя Картошек для детей; Как побирушкой робко шла По дворне по твоей, Полкан Иванычем звала Собаку у дверей… Да я и не про то теперь… За землю мстил Грачев. Земли, так и писал, отмерь И доски заготовь. Подстерегли меня они В ночь под успеньев день — Грачевы, целый взвод родни Из разных деревень. Жилье далеко в стороне, Ночь, ветки – по глазам. И только палочка при мне, — Для сына вырезал. И первый крикнул Степка Грач: – Стой тут. И – руки вверх! Не лезь в карман, не будь горяч, — Засох твой револьвер. Сдавай бумаги, говорят, Давай, отчитывайся, брат! Стою. А все они с дубьем, Я против банды слаб. Ну, шли б втроем, ну, вчетвером, Ну, впятером хотя б… Лощинка, лес стоит немой, Тишь-тишина вокруг. Кричать? – Кричать характер мой Не позволяет, друг. А тени сходятся тесней, Минута настает. И тех, которые пьяней, Пускают наперед. Троих я сбил. А сзади – раз! И полетел картуз… И только помню, как сейчас, За голову держусь. Лежу лицом в сырой траве, И звон далекий в голове. И Грач толкает сыновей: – Скорей! Грех, господи… Скорей!.. Да помню, точно сквозь туман, Прощался я: «Сынок!.. Прости, что палочку сломал, Подарок не сберег. Прощай, сынок. Расти большой. Живи, сынок, учись, И стой, родной, как батька твой, За нашу власть и жизнь!..» Потом с полночи до утра Я полз домой, как мог. От той лощинки до двора Кровавый след волок. К крыльцу отцовскому приполз, И не забуду я, Как старый наш фроловский пес Залаял на меня! Хочу позвать: «Валет! Валет!..» Не слушается рот. …Ты говоришь, на сколько лет Такая жизнь пойдет?.. Так вот даю тебе ответ Открытый и сердечный: Сначала только на пять лет. – А там?.. – А там – на десять лет. – А там?.. – А там – на двадцать лет. – А там?.. – А там – навечно. – И это твердо, значит? – Да. – Навечно, значит? – Навсегда!.. Эх, друг родной, сказать любя, Без толку носит черт тебя!.. Да я б на месте на твоем, Товарищ Моргунок, — Да отпусти меня райком — Я б целый свет прошел пешком, По всей Европе прямиком, Прополз бы я, проник тайком, Без тропок и дорог. И правду всю рабочий класс С моих узнал бы слов: Какая жизнь теперь у нас, Как я живу, Фролов. И где б не мог сказать речей, Я стал бы песню петь: «Душите, братья, палачей, Довольно вам терпеть!» И шел бы я, и делал я Великие дела. И эта проповедь моя Людей бы в бой вела. И если будет суждено На баррикадах пасть, В какой земле – мне все равно, — За нашу б только власть. И где б я, мертвый, ни лежал, Товарищ Моргунок, Родному сыну завещал: Иди вперед, сынок. Иди, сынок. Расти большой. Живи, сынок, учись. И стой, родной, как батька твой, За нашу власть и жизнь!

Глава 17

Ходит сторож, носит грозно Дулом книзу ружьецо. Ночью на земле колхозной Сторож – главное лицо. Осторожно, однотонно У столба отбил часы. Ночь давно. Армяк суконный Тяжелеет от росы. И по звездам знает сторож, — По приметам, как всегда, — Тень двойная станет скоро Проходить туда-сюда. Молодым – любовь да счастье, На поре невеста-дочь. По двору Васек и Настя Провожаются всю ночь. Проведет он до порога: – Ну, прощай, стучись домой. – Нет, и я тебя немного Провожу, хороший мой. И доводит до окошка: – Ну, прощай, хороший мой. – Дай же я тебя немножко Провожу теперь домой. Дело близится к рассвету, Ночь свежеет – не беда! – Дай же я тебя за это… – Дай же я тебя тогда… Под мостом курлычет речка, Днем неслышная совсем. На остывшее крылечко Отдохнуть старик присел. Свесил голову, как птица, Ружьецо стоит у ног. – Что-то, брат, и мне не спится. — Смотрит сторож – Моргунок. – Ну, садись. А мне привычно. Тем и должность хороша, — Обо всем на белом свете Можно думать не спеша: О земле, о бывшем боге, О скитаниях людей, О твоей хотя б дороге, О Муравии твоей. Люди, люди, человеки, Сколько с вами маяты! Вот и в нашей был деревне Дед один, такой, как ты. Посох вырезал дубовый, Сто рублей в пиджак зашил. В лавру, в Киев снарядился: – Поклонюсь, покамест жив. И стыдили, и грозили… «Все стерплю, терпел Исус. Может, я один в России Верен богу остаюсь». «Ладно. Шествуй-путешествуй, — Говорит ему Фролов, — А вернешься жив-здоров, Все как есть расскажешь честно Про святых и про попов». И пошел паломник в лавру. Пешим верстам долог счет. Мы вот здесь сидим с тобою, Говорим, а он идет… А дорог на свете много, Пролегли и впрямь и вкось. Много ходит по дорогам — И один другому рознь. По весне в газете было, — Может, сам слыхал о том, — Как идет к границе нашей Человек один пешком. Он идет, работы нету, Без куска его семья. На войне он окалечен, Оконтужен, как вот я. По лесам идет, по тропам, По долинам древних рек. Через всю идет Европу, Как из плена человек. Он идет. Поля пустые. Редко где дымит завод. Мы вот здесь сидим с тобою, Говорим, а он идет… Слухам верить не пристало, Но и слух не всякий зрящ. Говорят, домой с канала Волокется Степка Грач. Он идет и тешит злобу, Знает, с кем свести расчет, Днями спит, идет ночами. Вот сидим, а он идет… А смотри-ка, друг прохожий!.. – Вижу, – вздрогнул Моргунок. На звезду меж звезд похожий, Плыл на запад огонек. С ровным рокотом над ними, Забирая ввысь, вперед, Над дорогами земными Правил в небе самолет. – Высоко идет, красиво, Хорошо, хоть песню пой! Это тоже, братец, сила, Тоже сторож наш ночной. Он встает. Светло и строго Утомленное лицо. Где-то близко у калитки Тихо звякнуло кольцо. И бредет гармонь куда-то. Только слышится едва: «В саду мята, Да не примята, Да неподкошенная Трава…»

Глава 18

Стоят столы кленовые. Хозяйка, нагружай! Поспела свадьба новая Под новый урожай. Поспела свадьба новая Под пироги подовые, Под свежую баранину, Под пиво на меду, Под золотую, раннюю Антоновку в саду. И над крыльцом невестиным, Как первомайский знак, Тревожно и торжественно Похлопывает флаг. Притихшая, усталая, Заголосила старая. Заголосила, вспомнила Девичество бездомное, Колечко обручальное, Замужество печальное. – Лети, лети, ластынька, Лети за моря. Прости-прощай, Настенька, Дочушка моя. Лети, сиротливая, В чужие края. Живи, будь счастливая, Кровинка моя. Надень бело платьице, Пройдись по избе. А что же да не плачется, Не горько тебе? Поплачь, поплачь, Настенька, Дочушка моя. Лети, лети, ластынька, Лети за моря. Гармонь, гармонь, бубенчики. – Тпру, кони! Стой, постой!.. Идет жених застенчивый Через девичий строй. – Эх, Настя, нас обидела, Кого взяла – не видела: Общипанного малого, Кривого, куцепалого. А что ж тебя заставило Выйти замуж за старого, За старого, отсталого, Худого, полинялого? У твоего миленочка Худая кобыленочка. Он не доехал до горы, Ее заели комары. Дверь – настежь. Гости – на порог, Гармонь. И кто-то враз В сенях рассыпал, как горох, Поспешный, дробный пляс. И вот за стол кленовый Идут, идут Фроловы. Идут, идут – брат в брата, Грудь в грудь, плечо в плечо. Седьмой, восьмой, девятый, А там еще! Еще!.. Стоят середь избы — Богатыри. Дубы! И – даром, что ли, славятся — Идут, красой грозя, Ударницы-красавицы — Жестокие глаза. А впереди – затейная Аксюта Тимофеевна: – Где стала я, где села я — Со мной бригада целая. Три раза премированный, Идет Фролов Иван — Лошадник патентованный, До свадьбы чутку пьян. Идет торжествен и суров, Как в светлый день одет, Ста восемнадцати годов, Мирон Васильевич Фролов — Белоголовый дед. На свадьбу гостем приглашен, Где правнуки сидят. Сам в первый раз женился он Сто лет тому назад. И вот встает Андрей Фролов: – Деды, позвольте пару слов. Деды! В своей усадьбе И на своей земле, Когда, на чьей мы свадьбе Гуляли здесь в селе? Не в сытости, не в холе мы Росли, и, как везде, Шли замуж поневоле мы, Женились – по нужде. Деды! Своею властью Мы здесь, семьею всей, Справляем наше счастье На свадьбе на своей. За пару новобрачную, За их любовь удачную, За радость нашу пьем. За то, что по-хорошему, По-новому живем! И свадьба дружно встала, Сам сторож речь ведет: – За молодых и старых, За весь честной народ! За дочь мою, за Настю, И за дружка ее! За их совет, за счастье, За доброе житье! А также выпить следует За нас, за стариков, И пусть вином заведует Андрей Ильич Фролов. Пускай проводит линию Он с толком и душой: Партейным льет по маленькой, А нам уж – по большой. И, видно, в меру каждому Та линия была, — Заговорили граждане Про всякие дела. – С тобой, Василий Федорыч, Кому косить пришлось, — Одно, Василий Федорыч: Дух вон и лапти врозь. С тобой, Василий Федорыч, Запросит пить любой. А я, Василий Федорыч, Я ж рядом шел с тобой. – Чистов, Прокофий Павлович, Бобыльский бывший сын, Не жук тебе на палочке, А честный гражданин! – А я стою на страже Колхозного житья. Кто скажет, кто докажет, Что слабый сторож я? А сын, читали сами, На той границе он. Оружьем и часами За подвиг награжден. Живу, горжусь сынами, Тобой горжусь, зятек… Постойте, пьет ли с нами Товарищ Моргунок?.. Встает Никита над столом И утирает бороду. Один поклон. Другой поклон — На ту, на эту сторону. – Раз надо, не стою: Пью. Откровенно пью!.. – Пей, друг, и ешь досыта, С людьми гуляй и пей! – Да я ж, – кричит Никита, — Не хуже всех людей! – Гуляй с душой открытой, Как гость среди гостей. – Но конь, – кричит Никита, — Эх, нет таких коней! – Забудь, живи счастливо, Не хуже кони есть!.. – Горек хлеб! Горько пиво! Нельзя пить, нельзя есть. – Горек мед! – кричат вокруг. – Горько все! – деды решили. Гармонист ударил вдруг… – Дайте круг! – Шире круг! – Расступитесь! – Шире! Шире! – Эх, дай на свободе Разойтись сгоряча!.. Гармонист гармонь разводит От плеча и до плеча. Паренек чечетку точит, Ходит задом наперед, То присядет, То подскочит, То ладонью, между прочим, По подметке Попадет. И поднесет ладонь к груди: – Ходи, ходи! Ходи, ходи! Не скрывайся в хороводе, Выходи — И

я с тобой!.. Гармонист ведет-выводит, Помогает головой. Выходит девочка бедовая, Раздайся, хоровод! Платье беленькое, новое В два пальчика берет. – Меня высватать хотели, Не сумели убедить. Не охота из артели Даже замуж выходить. А ты кто такой, молодчик? — Я спрошу молодчика. — Ты молодчик, да не летчик, А мне надо летчика. У колодца Вода льется, Подается по трубе. Хорошо тебе живется, Мне не хуже, чем тебе. – Раздайся, хоровод: Тимофеевна идет. – Кому девки надоели, Тот старуху подберет. – Ничего про вас худого, Девочки, не думала. Отбить парня молодого Одного надумала. Эх, думала, Подумала, Веселые дела. Дунула, Плюнула, Другого завела. Бабий век — Сорок лет. Шестьдесят Износу нет. Если смерти не случится, Проживу еще сто лет. Эх, кума, кума, кума, Я сама себе – сама. Я сама себе обновку Праздничную справила. Я за двадцать лет коровку На дворе поставила. Дед стар, стар, стар, — Заплетаться стал. Никуда он не годится: Целоваться перестал. Проведу его, злодея, Накажу кудлатого: Восьмерых сынов имею, Закажу девятого. – Раздайся, хоровод: Моргунок плясать идет. Он сам идти не хочет, Бабка за полу ведет. Бабка задом отступает, Заводило знак дает. Батька сына вызывает, Выступает наперед. Вышли биться Насовсем. Батьке – тридцать, Сыну – семь. Батька – щелком, Батька дробью, Батька с вывертом пошел, Сын за батькой исподлобья Наблюдает, как большой. Батька кругом, Сын волчком, Не уступает нипочем. А батька – рядом, Сын вокруг, И не дается на испуг. А батька – этак, Сын вот так, И не отходит ни на шаг. И оба пляшут от души, И оба вместе хороши, И оба – в шутку и всерьез, И оба дороги до слез. И расстаются, как друзья… Ах, надо б лучше, да нельзя!.. И вот еще не стихнул пол Под крепкой дробью ног, — То ль нищий, то ли гость взошел Тихонько на порог. На нем поповский балахон Подрезан и подшит. Зовет хозяйку в сени он, Хлопочет и спешит. Толкуют гости: кто такой? Портной ли, коновал?.. У палисада серый конь На привязи стоял. Идет к гостям старуха мать, Не поднимает глаз: – Проезжий батюшка. Венчать Согласен хоть сейчас. Подсела робко к старику: – Ругать повремени. На яйца, говорит, могу, Могу – на трудодни. И вдруг без шапки на порог Метнулся Моргунок. С крыльца на двор простукал вниз. Бегом, как из огня… И, повод оборвав, повис На шее у коня.

Глава 19

От стороны, что всех родней, За тридевять земель, Знакомым скрипом вдруг о ней Напомнит журавель. Листвой и яблоками сад Повеет на заре, И петухи проголосят, Как дома на дворе. И свет такой, и дым такой, И запахи родны, Лишь солнце будто бы с другой Восходит стороны… И едет, едет, едет он, Дорога далека. Свет белый с четырех сторон, И сверху – облака. Поют над полем провода, И впереди – вдали — Встают большие города, Как в море корабли. Поют над полем провода, Понуро конь идет. Растут хлеба. Бредут стада. В степи дымит завод. – Что, конь, не малый мы с тобой По свету дали крюк?.. По той, а может, не по той Дороге едем, друг?.. Не видно – близко ль, далеко ль, Куда держать, чудак? Не знаю, конь. Гадаю, конь. Кидаю так и так… Посмотришь там, посмотришь тут, Что хочешь – выбирай: Где люди веселей живут, Тот вроде лучше край… Кладет Никита на ладонь Всю жизнь, тоску и боль… – Не знаю, конь. Гадаю, конь. И нам решаться, что ль?.. За днем – в пути – проходит ночь, Проходит день второй… И вот на третий день точь-в-точь В лощинке под горой Глядит и видит в стороне Никита Моргунок: Сидит старик на белом пне С котомкою у ног. У старика суровый вид, Почтенные лета, Дубовый посох шляпкой сбит, Как ручка долота. Сидит старик, глядит молчком… Занятно Моргунку: – На лавру, что ли, прямиком Стучишь по холодку? И дед неспешно отвечал, На разговор тяжел: – Как раз на лавру путь держал, Однако не дошел. – Тпру, конь!.. Да как случилось, дед, Что ты бредешь назад? — А пеший конному в ответ: – Не то бывает, брат. Сквозь города, сквозь села шел, Упрям, дебел и стар, Один, остатний богомол, Ходок к святым местам. И вот в пути, в дороге дед Был помыслом смущен: – Что ж бог! Его не то чтоб нет, Да не у власти он. – А не слыхал ли, старина, Скажи ты к слову мне, Скажи, Муравская страна В которой стороне?.. И отвечает богомол: – Ишь, ты шутить мастак. Страны Муравской нету, мол. – Как так? – А просто так. Была Муравская страна, И нету таковой. Пропала, заросла она Травою-муравой. В один конец, В другой конец Открытый путь пролег… – Так, говоришь, в колхоз, отец? — Вдруг молвил Моргунок. – По мне – верней; Тебе – видней: По воле действуй по своей… – Нет, что уж думать, – говорит Печально Моргунок. — Все сроки вышли. Конь подбит… Не пустят на порог. Объехал, скажут, полстраны, К готовому пришел… – Для интересу взять должны, — Толкует богомол. – А что ты думаешь, родной! — Повеселел ездок. — Ну, посмеются надо мной, А смех – он людям впрок. Зато мне все теперь видней На тыщи верст кругом. Одно вот – уйму трудодней Проездил я с конем… – Прощай пока! – поднялся дед. — Спешу и я, сынок… И долго, долго смотрит вслед Никита Моргунок.

_1934–1936

Василий Теркин Книга про бойца

От автора

На войне, в пыли походной, В летний зной и в холода, Лучше нет простой, природной Из колодца, из пруда, Из трубы водопроводной, Из копытного следа, Из реки, какой угодно, Из ручья, из-подо льда, — Лучше нет воды холодной, Лишь вода была б – вода. На войне, в быту суровом, В трудной жизни боевой, На снегу, под хвойным кровом, На стоянке полевой, — Лучше нет простой, здоровой, Доброй пищи фронтовой. Важно только, чтобы повар Был бы повар – парень свой; Чтобы числился недаром, Чтоб подчас не спал ночей, — Лишь была б она с наваром Да была бы с пылу, с жару — Подобрей, погорячей; Чтоб идти в любую драку, Силу чувствуя в плечах, Бодрость чувствуя. Однако Дело тут не только в щах. Жить без пищи можно сутки, Можно больше, но порой На войне одной минутки Не прожить без прибаутки, Шутки самой немудрой. Не прожить, как без махорки, От бомбежки до другой Без хорошей поговорки Или присказки какой — Без тебя, Василий Теркин, Вася Теркин – мой герой, А всего иного пуще Не прожить наверняка — Без чего? Без правды сущей, Правды, прямо в душу бьющей, Да была б она погуще, Как бы ни была горька. Что ж еще?.. И все, пожалуй. Словом, книга про бойца Без начала, без конца. Почему так – без начала? Потому, что сроку мало Начинать ее сначала. Почему же без конца? Просто жалко молодца. С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой, Я забыть того не вправе, Чем твоей обязан славе, Чем и где помог ты мне. Делу время, час забаве, Дорог Теркин на войне. Как же вдруг тебя покину? Старой дружбы верен счет. Словом, книгу с середины И начнем. А там пойдет.

На привале

– Дельный, что и говорить, Был старик тот самый, Что придумал суп варить На колесах прямо. Суп – во-первых. Во-вторых, Кашу в норме прочной. Нет, старик он был старик Чуткий – это точно. Слышь, подкинь еще одну Ложечку такую, Я вторую, брат, войну На веку воюю. Оцени, добавь чуток. Покосился повар: «Ничего себе едок — Парень этот новый». Ложку лишнюю кладет, Молвит несердито: – Вам бы, знаете, во флот С вашим аппетитом. Тот: – Спасибо. Я как раз Не бывал во флоте. Мне бы лучше, вроде вас, Поваром в пехоте. — И, усевшись под сосной, Кашу ест, сутулясь. «Свой?» – бойцы между собой, — «Свой!» – переглянулись. И уже, пригревшись, спал Крепко полк усталый. В первом взводе сон пропал, Вопреки уставу. Привалясь к стволу сосны, Не щадя махорки, На войне насчет войны Вел беседу Теркин. – Вам, ребята, с серединки Начинать. А я скажу: Я не первые ботинки Без починки здесь ношу. Вот вы прибыли на место, Ружья в руки – и воюй. А кому из вас известно, Что такое сабантуй? – Сабантуй – какой-то праздник? Или что там – сабантуй? – Сабантуй бывает разный, А не знаешь – не толкуй, Вот под первою бомбежкой Полежишь с охоты в лежку, Жив остался – не горюй: Это малый сабантуй. Отдышись, покушай плотно, Закури и в ус не дуй. Хуже, брат, как минометный Вдруг начнется сабантуй. Тот проймет тебя поглубже, — Землю-матушку целуй. Но имей в виду, голубчик, Это – средний сабантуй. Сабантуй – тебе наука, Враг лютует – сам лютуй. Но совсем иная штука Это – главный сабантуй. Парень смолкнул на минуту, Чтоб прочистить мундштучок, Словно исподволь кому-то Подмигнул: держись, дружок… – Вот ты вышел спозаранку, Глянул – в пот тебя и в дрожь: Прут немецких тыща танков… – Тыща танков? Ну, брат, врешь.. – А с чего мне врать, дружище? Рассуди – какой расчет? – Но зачем же сразу – тыща? – Хорошо. Пускай пятьсот. – Ну, пятьсот. Скажи по чести, Не пугай, как старых баб. – Ладно. Что там триста, двести — Повстречай один хотя б… – Что ж, в газетке лозунг точен: Не беги в кусты да в хлеб. Танк – он с виду грозен очень, А на деле глух и слеп. – То-то слеп. Лежишь в канаве, А на сердце маята: Вдруг как сослепу задавит, — Ведь не видит ни черта. Повторить согласен снова: Что не знаешь – не толкуй. Сабантуй – одно лишь слово — Сабантуй!.. Но сабантуй Может в голову ударить, Или попросту, в башку. Вот у нас один был парень… Дайте, что ли, табачку. Балагуру смотрят в рот, Слово ловят жадно. Хорошо, когда кто врет Весело и складно. В стороне лесной, глухой, При лихой погоде, Хорошо, как есть такой Парень на походе. И несмело у него Просят: – Ну-ка, на ночь Расскажи еще чего, Василий Иваныч… Ночь глуха, земля сыра. Чуть костер дымится. – Нет, ребята, спать пора, Начинай стелиться. К рукаву припав лицом, На пригретом взгорке Меж товарищей бойцов Лег Василий Теркин. Тяжела, мокра шинель, Дождь работал добрый. Крыша – небо, хата – ель, Корни жмут под ребра. Но не видно, чтобы он Удручен был этим, Чтобы сон ему не в сон Где-нибудь на свете. Вот он полы подтянул, Укрывая спину, Чью-то тещу помянул, Печку и перину. И приник к земле сырой, Одолен истомой, И лежит он, мой герой, Спит себе, как дома. Спит – хоть голоден, хоть сыт, Хоть один, хоть в куче. Спать за прежний недосып, Спать в запас научен. И едва ль герою снится Всякой ночью тяжкий сон: Как от западной границы Отступал к востоку он; Как прошел он, Вася Теркин, Из запаса рядовой, В просоленной гимнастерке Сотни верст земли родной. До чего земля большая, Величайшая земля. И была б она чужая, Чья-нибудь, а то – своя. Спит герой, храпит – и точка. Принимает все, как есть. Ну, своя – так это ж точно. Ну, война – так я же здесь. Спит, забыв о трудном лете. Сон, забота, не бунтуй. Может, завтра на рассвете Будет новый сабантуй. Спят бойцы, как сон застал, Под сосною впокат, Часовые на постах Мокнут одиноко. Зги не видно. Ночь вокруг. И бойцу взгрустнется. Только что-то вспомнит вдруг, Вспомнит, усмехнется. И как будто сон пропал, Смех прогнал зевоту. – Хорошо, что он попал, Теркин, в нашу роту.

* * *

Теркин – кто же он такой? Скажем откровенно: Просто парень сам собой Он обыкновенный. Впрочем, парень хоть куда. Парень в этом роде В каждой роте есть всегда, Да и в каждом взводе. И чтоб знали, чем силен, Скажем откровенно: Красотою наделен Не был он отменной, Не высок, не то чтоб мал, Но герой – героем. На Карельском воевал — За рекой Сестрою. И не знаем почему, — Спрашивать не стали, — Почему тогда ему Не дали медали. С этой темы повернем, Скажем для порядка: Может, в списке наградном Вышла опечатка. Не гляди, что на груди, А гляди, что впереди! В строй с июня, в бой с июля, Снова Теркин на войне. – Видно, бомба или пуля Не нашлась еще по мне. Был в бою задет осколком, Зажило – и столько толку. Трижды был я окружен, Трижды – вот он! – вышел вон. И хоть было беспокойно — Оставался невредим Под огнем косым, трехслойным, Под навесным и прямым. И не раз в пути привычном, У дорог, в пыли колонн, Был рассеян я частично, А частично истреблен… Но, однако, Жив вояка, К кухне – с места, с места – в бой. Курит, ест и пьет со смаком На позиции любой. Как ни трудно, как ни худо — Не сдавай, вперед гляди, Это присказка покуда, Сказка будет впереди.

Перед боем

– Доложу хотя бы вкратце, Как пришлось нам в счет войны С тыла к фронту пробираться С той, с немецкой стороны. Как с немецкой, с той зарецкой Стороны, как говорят, Вслед за властью за советской, Вслед за фронтом шел наш брат. Шел наш брат, худой, голодный, Потерявший связь и часть, Шел поротно и повзводно, И компанией свободной, И один, как перст, подчас. Полем шел, лесною кромкой, Избегая лишних глаз, Подходил к селу в потемках, И служил ему котомкой Боевой противогаз. Шел он, серый, бородатый, И, цепляясь за порог, Заходил в любую хату, Словно чем-то виноватый Перед ней. А что он мог! И по горькой той привычке, Как в пути велела честь, Он просил сперва водички, А потом просил поесть. Тетка – где ж она откажет? Хоть какой, а все ж ты свой, Ничего тебе не скажет, Только всхлипнет над тобой, Только молвит, провожая: – Воротиться дай вам бог… То была печаль большая, Как брели мы на восток. Шли худые, шли босые В неизвестные края. Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя! Шли, однако. Шел и я… Я дорогою постылой Пробирался не один. Человек нас десять было, Был у нас и командир. Из бойцов. Мужчина дельный, Местность эту знал вокруг. Я ж, как более идейный, Был там как бы политрук. Шли бойцы за нами следом, Покидая пленный край. Я одну политбеседу Повторял: – Не унывай. Не зарвемся, так прорвемся, Будем живы – не помрем. Срок придет, назад вернемся, Что отдали – все вернем. Самого б меня спросили, Ровно столько знал и я, Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя? Командир шагал угрюмо, Тоже, исподволь смотрю, Что-то он все думал, думал… – Брось ты думать, – говорю. Говорю ему душевно. Он в ответ и молвит вдруг: – По пути моя деревня. Как ты мыслишь, политрук? Что ответить? Как я мыслю? Вижу, парень прячет взгляд, Сам поник, усы обвисли. Ну, а чем он виноват, Что деревня по дороге, Что душа заныла в нем? Тут какой бы ни был строгий, А сказал бы ты: «Зайдем…» Встрепенулся ясный сокол, Бросил думать, начал петь. Впереди идет далеко, Оторвался – не поспеть. А пришли туда мы поздно, И задами, коноплей, Осторожный и серьезный, Вел он всех к себе домой. Вот как было с нашим братом, Что попал домой с войны: Заходи в родную хату, Пробираясь вдоль стены. Знай вперед, что толку мало От родимого угла, Что война и тут ступала, Впереди тебя прошла, Что тебе своей побывкой Не порадовать жену: Забежал, поспал урывком, Догоняй опять войну… Вот хозяин сел, разулся, Руку правую – на стол, Будто с мельницы вернулся, С поля к ужину пришел. Будто так, а все иначе… – Ну, жена, топи-ка печь, Всем довольствием горячим Мне команду обеспечь. Дети спят. Жена хлопочет, В горький, грустный праздник свой, Как ни мало этой ночи, А и та – не ей одной. Расторопными руками Жарит, варит поскорей, Полотенце с петухами Достает, как для гостей. Напоила, накормила, Уложила на покой, Да с такой заботой милой, С доброй ласкою такой, Словно мы иной порою Завернули в этот дом, Словно были мы герои, И не малые притом. Сам хозяин, старший воин, Что сидел среди гостей, Вряд ли был когда доволен Так хозяйкою своей. Вряд ли всей она ухваткой Хоть когда-нибудь была, Как при этой встрече краткой, Так родна и так мила. И болел он, парень честный, Понимал, отец семьи, На кого в плену безвестном Покидал жену с детьми… Кончив сборы, разговоры, Улеглись бойцы в дому. Лег хозяин. Но не скоро Подошла она к нему. Тихо звякала посудой, Что-то шила при огне. А хозяин ждет оттуда, Из угла. Неловко мне. Все товарищи уснули, А меня не гнет ко сну. Дай-ка лучше в карауле На крылечке прикорну. Взял шинель да, по присловью, Смастерил себе постель, Что под низ, и в изголовье, И наверх, – и все – шинель. Эх, суконная, казенная, Военная шинель, — У костра в лесу прожженная, Отменная шинель. Знаменитая, пробитая В бою огнем врага Да своей рукой зашитая, — Кому не дорога! Упадешь ли, как подкошенный, Пораненный наш брат, На шинели той поношенной Снесут тебя в санбат. А убьют – так тело мертвое Твое с другими в ряд Той шинелкою потертою Укроют – спи, солдат! Спи, солдат, при жизни краткой Ни в дороге, ни в дому Не пришлось поспать порядком Ни с женой, ни одному… На крыльцо хозяин вышел. Той мне ночи не забыть. – Ты чего? – А я дровишек Для хозяйки нарубить. Вот не спится человеку, Словно дома – на войне. Зашагал на дровосеку, Рубит хворост при луне. Тюк да тюк. До света рубит. Коротка солдату ночь. Знать, жену жалеет, любит, Да не знает, чем помочь. Рубит, рубит. На рассвете Покидает дом боец. А под свет проснулись дети, Поглядят – пришел отец. Поглядят – бойцы чужие, Ружья разные, ремни. И ребята, как большие, Словно поняли они. И заплакали ребята. И подумать было тут: Может, нынче в эту хату Немцы с ружьями войдут… И доныне плач тот детский В ранний час лихого дня С той немецкой, с той зарецкой Стороны зовет меня. Я б мечтал не ради славы Перед утром боевым, Я б желал на берег правый, Бой пройдя, вступить живым. И скажу я без утайки, Приведись мне там идти, Я хотел бы к той хозяйке Постучаться по пути. Попросить воды напиться — Не затем, чтоб сесть за стол, А затем, чтоб поклониться Доброй женщине простой. Про хозяина ли спросит, «Полагаю – жив, здоров». Взять топор, шинелку сбросить, Нарубить хозяйке дров. Потому – хозяин-барин Ничего нам не сказал. Может, нынче землю парит, За которую стоял… Впрочем, что там думать, братцы, Надо немца бить спешить. Вот и все, что Теркин вкратце Вам имеет доложить.