Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

₁₉₃₉

Рожь, рожь… Дорога полевая

Рожь, рожь… Дорога полевая Ведет неведомо куда. Над полем низко провисая, Лениво стонут провода. Рожь, рожь – до свода голубого, Чуть видишь где-нибудь вдали, Ныряет шапка верхового, Грузовичок плывет в пыли. Рожь уходилась. Близки сроки, Отяжелела и на край Всем полем подалась к дороге, Нависнула – хоть подпирай. Знать, колос, туго начиненный, Четырехгранный, золотой, Устал держать пуды, вагоны, Составы хлеба над землей.

₁₉₃₉

Братья

Лет семнадцать тому назад Были малые мы ребятишки. Мы любили свой хутор, Свой сад. Свой колодец, Свой ельник и шишки. Нас отец, за ухватку любя, Называл не детьми, а сынами. Он сажал нас обапол себя И о жизни беседовал с нами. – Ну, сыны? Что, сыны? Как, сыны? — И сидели мы, выпятив груди, — Я с одной стороны, Брат с другой стороны, Как большие, женатые люди. Но в сарае своем по ночам Мы вдвоем засыпали несмело. Одинокий кузнечик сверчал, И горячее сено шумело… Мы, бывало, корзинки грибов, От дождя побелевших, носили. Ели желуди с наших дубов — В детстве вкусные желуди были!.. Лет

семнадцать тому назад Мы друг друга любили и знали. Что ж ты, брат? Как ты, брат? Где ж ты, брат? На каком Беломорском канале?

₁₉₃₃

Песня

Сам не помню и не знаю Этой старой песни я. Ну-ка, слушай, мать родная, Митрофановна моя. Под иголкой на пластинке Вырастает песня вдруг, Как ходили на зажинки Девки, бабы через луг. Вот и вздрогнула ты, гостья, Вижу, песню узнаешь… Над межой висят колосья, Тихо в поле ходит рожь. В знойном поле сиротливо День ты кланяешься, мать. Нужно всю по горстке ниву По былинке перебрать. Бабья песня. Бабье дело. Тяжелеет серп в руке. И ребенка плач несмелый Еле слышен вдалеке. Ты присела, молодая, Под горячею копной. Ты забылась, напевая Эту песню надо мной. В поле глухо, сонно, жарко. Рожь стоит, – не перестой. …Что ж ты плачешь? Песни ль жалко Или горькой жизни той? Или выросшего сына, Что нельзя к груди прижать?.. На столе поет машина, И молчит старуха мать.

¹⁹³⁶

Как Данила помирал

Жил на свете дед Данила Сто годов да пять. Видит, сто шестой ударил, — Время помирать. Вволю хлеба, вволю сала, Сыт, обут, одет. Если б совесть позволяла, Жил бы двести лет. Но невесело Даниле, Жизнь сошла на край: Не дают работать деду, Говорят: – Гуляй. А гулять беспеременно — Разве это жизнь? Говорили б откровенно: Помирать ложись. Потихоньку дед Данила Натаскал досок. Достает пилу, рубанок, Гвозди, молоток. Тешет, пилит – любо-мило, Доски те, что звон! Все, что делал дед Данила, — Делал крепко он. Сколотил он гроб надежный, Щитный, что ладья. Отправляется Данила В дальние края. И в своем гробу сосновом Навзничь дед лежит. В пиджаке, рубахе новой, Саваном прикрыт. Что в селе народу было — Все пришли сполна. – Вот и помер дед Данила. – Вот тебе и на… Рассуждают: – Потрудился На своем веку. — И весьма приятно слышать Это старику. – Ох и ветох был, однако, — Кто-то говорит. «Ох, и брешешь ты, собака», — Думает старик. – Сыновей зато оставил — Хлопцам равных нет. «Вот что правда, то и правда», — Чуть не молвил дед. Постоял народ пристойно И решает так: – Выпить надо. Был покойник Выпить не дурак. И такое заключенье Дед услышать рад: Не в упрек, не в осужденье Люди говорят. Говорят: – Прощай, Данила, Не посетуй, брат, Дело ждет, по бревнам наши Топоры торчат. Говорят: – У нас ребята Плотники – орлы. Ты их сам учил когда-то Вырубать углы. Как зачешут топорами Вперебой и в лад, Басовито, громовито Бревна загудят. Эх, Данила, эх, Данила, Был ты молодым! С молодым бы в пору было Потягаться им. Не обижен был ты силой, Мы признать должны… – Ах вы, – крикнул дед Данила, — Сукины сыны! Не желаю ваш постылый Слушать разговор. На леса! – кричит Данила. — Где он, мой топор?!

₁₉₃₇

Матери

И первый шум листвы еще неполной, И след зеленый по росе зернистой, И одинокий стук валька на речке, И грустный запах молодого сена, И отголосок поздней бабьей песни, И просто небо, голубое небо — Мне всякий раз тебя напоминают.

₁₉₃₇

Не дым домашний над поселком

Не дым домашний над поселком, Не скрип веселого крыльца, Не запах утренний сенца На молодом морозце колком, — А дым костра, землянки тьма, А день, ползущий в лес по лыжням, Звон пули в воздухе недвижном, Остекленевшем – вот зима…

₁₉₄₀

Ноябрь

В лесу заметней стала елка, Он прибран засветло и пуст. И, оголенный, как метелка, Забитый грязью у проселка, Обдутый изморозью золкой, Дрожит, свистит лозовый куст.

₁₉₄₃

Две строчки

Из записной потертой книжки Две строчки о бойце-парнишке, Что был в сороковом году Убит в Финляндии на льду. Лежало как-то неумело По-детски маленькое тело. Шинель ко льду мороз прижал, Далеко шапка отлетела. Казалось, мальчик не лежал, А все еще бегом бежал, Да лед за полу придержал… Среди большой войны жестокой, С чего – ума не приложу, — Мне жалко той судьбы далекой, Как будто мертвый, одинокий, Как будто это я лежу, Примерзший, маленький, убитый На той войне не знаменитой, Забытый, маленький, лежу.

₁₉₄₃

ВО3МЕ3ДИЕ

1

Мы сотни верст и тыщи верст земли, Родной земли, завещанной отцами, Топча ее, в страде войны прошли С оглохшими от горечи сердцами. Из боя в бой мы шли, из боя в бой, И, отступая в страшный час разлуки, Мы не могли, солдаты, взять с собой Всех тех, что к нам протягивали руки. Мы покидали милые поля, Где провожал нас каждый колос хлеба И каждый кустик сизый ковыля. Да, то была родимая земля, Хотя над ней чужое было небо, Хотя над ней медовый вянул цвет,— Так смертной гарью от дорог разило, Хотя по ней прокладывала след Чужих колес и гусениц резина. Мы шли от рубежа до рубежа Родной земли, прощаясь молча с нею, Та боль тогда еще была свежа, Но с каждым днем, как рана от ножа, Она горела глубже и сильнее. И все места, где немец проходил, Куда вступал бедой неотвратимой, Рядами вражьих и своих могил Мы отмечали на земле родимой... От стен Москвы в морозной жесткой игле, Живые мертвых на ходу сменяя, Его мы гоном гнали по земле, Но то земля была своя, родная, У Сталинграда вещей битвы жар Простерся в вечность заревом кровавым, И, чуя гибель, враг от нас бежал, Гонимый вспять оружьем нашим правым. То был залог, порука из порук, Что мы его угомоним навеки, Но Дон, Донец, но старый Днепр и Буг — Еще родные наши были реки. 13 степи, в горах мы смерть ему несли И в море опрокидывали с суши. Но скорбь войной потоптанной земли, Родной земли томила наши души. Нам, только нам, горька она была, Ее сынам, печаль земли родимой, Земли, что столько горя приняла, Чьи муки, может, невознаградимы... Вперед, вперед бессонно шли войска, Ее войска —

вперед, презрев усталость... И не одна нерусская река Уже за нами позади осталась. И гром гремел у старых стен Кремля Во имя славы нашей запредельной, Но то была не та еще земля, Не та, с которой счет у нас отдельный, В тяжелый воз нуждою впряжены, Его везли мы в гору, не плошая. Четвертый год! Четвертый год войны!.. И вот земля — та самая, чужая... Вот крыша дома в виде корабля, Вот садика притихшие верхушки, Осенние смиренные поля. Но то она — немецкая земля, Чьи под Москвой месили землю пушки. И ветер дышит жаркою золой,- То час настал для исполненья гнева. И низко виснет над чужой землей Ревущее грозою наше небо. Четвертый год! Четвертый год войны Нам локти мажет желтой прусской глиной, И тысячи стволов наведены Указками дороги до Берлина. И в этот грозный предреченный час, У этих сел, фольварков и предместий, О мести пе расспрашивайте нас, Спросите так: верны ль мы нашей чести? Ее завет и краток и суров, И с нами здесь никто не будет в споре: Да, смерть — за смерть! Да, кровь — за кровь! За горе — горе!..

2

Хрустит чужое под ногой Стекло и черепица. Вдали за нами край родной, Земли родной граница. Да, мы иных, чем ты, кровей, Иных знамен солдаты, И мы сегодня по твоей Земле идем с расплатой. Как занялся огнем твой дом, Ты увидал впервые, А нам тот запах так знаком, И дым тот очи выел. Прошло, сменилось три травы Вдоль той дороги долгой: От Верхней Волги, от Москвы, Да что! — от Нижней Волги. И память — боль,— на том стоим,— Она не убавлялась, Она от мертвых к нам, живым, В пути передавалась. И тот, кто нынче приведен В твои края войною, Двойною ношей нагружен, А может быть, тройною. И мы не с тем сюда пришли, Чтоб здесь селиться хатой. Не надо нам твоей земли, Твоей страны проклятой. Нас привела сюда нужда. Неволя — не охота. Нам только надо навсегда Свести с тобою счеты. И мы тревожим чуждый кров Священной мести ради. И суд наш праведный суров, И места нет пощаде. И не у нас ее проси, Мы будем мертвых глуше. Проси у тех, чьи на Руси Сгубил безвинно души. Проси у тех, кого ты сжег, Зарыл в земле живыми — Не шевельнется ли песок, Притоптанный над ними? Проси у тех, кому велел Самим копать могилу, Проси у тех, кого раздел В предсмертный час постылый. Проси у девочки у той, Что, в дула ружей глядя, Спросила с детской простотой: — Чулочки тоже, дядя? — У той, худое тельце чье У края рва поставил. Проси пощады у нее, А мы щадить не вправе. У нас оглохшие сердца К твоим мольбам бесстыдным. Мы справим суд наш до конца, А после будет видно. Четвертый год солдат в борьбе, И сколько дней в чужбине! Земля родная, о тебе И сны и думы ныне!

₁₉₄₄

Я убит подо Ржевом

Я убит подо Ржевом, В безыменном болоте, В пятой роте, на левом, При жестоком налете. Я не слышал разрыва, Я не видел той вспышки, — Точно в пропасть с обрыва — И ни дна ни покрышки. И во всем этом мире, До конца его дней, Ни петлички, ни лычки С гимнастерки моей. Я – где корни слепые Ищут корма во тьме; Я – где с облачком пыли Ходит рожь на холме; Я – где крик петушиный На заре по росе; Я – где ваши машины Воздух рвут на шоссе; Где травинку к травинке Речка травы прядет, — Там, куда на поминки Даже мать не придет. Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград. Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю, Наш ли Ржев наконец? Удержались ли наши Там, на Среднем Дону?.. Этот месяц был страшен, Было все на кону. Неужели до осени Был за ним уже Дон, И хотя бы колесами К Волге вырвался он? Нет, неправда. Задачи Той не выиграл враг! Нет же, нет! А иначе Даже мертвому – как? И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она – спасена. Наши очи померкли, Пламень сердца погас, На земле на поверке Выкликают не нас. Нам свои боевые Не носить ордена. Вам – все это, живые. Нам – отрада одна: Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, — Вы должны его знать. Вы должны были, братья, Устоять, как стена, Ибо мертвых проклятье — Эта кара страшна. Это грозное право Нам навеки дано, — И за нами оно — Это горькое право. Летом, в сорок втором, Я зарыт без могилы. Всем, что было потом, Смерть меня обделила. Всем, что, может, давно Вам привычно и ясно, Но да будет оно С нашей верой согласно. Братья, может быть, вы И не Дон потеряли, И в тылу у Москвы За нее умирали. И в заволжской дали Спешно рыли окопы, И с боями дошли До предела Европы. Нам достаточно знать, Что была, несомненно, Та последняя пядь На дороге военной. Та последняя пядь, Что уж если оставить, То шагнувшую вспять Ногу некуда ставить. Та черта глубины, За которой вставало Из-за вашей спины Пламя кузниц Урала. И врага обратили Вы на запад, назад. Может быть, побратимы, И Смоленск уже взят? И врага вы громите На ином рубеже, Может быть, вы к границе Подступили уже! Может быть… Да исполнится Слово клятвы святой! — Ведь Берлин, если помните, Назван был под Москвой. Братья, ныне поправшие Крепость вражьей земли, Если б мертвые, павшие Хоть бы плакать могли! Если б залпы победные Нас, немых и глухих, Нас, что вечности преданы, Воскрешали на миг, — О, товарищи верные, Лишь тогда б на войне Ваше счастье безмерное Вы постигли вполне. В нем, том счастье, бесспорная Наша кровная часть, Наша, смертью оборванная, Вера, ненависть, страсть. Наше все! Не слукавили Мы в суровой борьбе, Все отдав, не оставили Ничего при себе. Все на вас перечислено Навсегда, не на срок. И живым не в упрек Этот голос наш мыслимый. Братья, в этой войне Мы различья не знали: Те, что живы, что пали, — Были мы наравне. И никто перед нами Из живых не в долгу, Кто из рук наших знамя Подхватил на бегу, Чтоб за дело святое, За Советскую власть Так же, может быть, точно Шагом дальше упасть. Я убит подо Ржевом, Тот еще под Москвой. Где-то, воины, где вы, Кто остался живой? В городах миллионных, В селах, дома в семье? В боевых гарнизонах На не нашей земле? Ах, своя ли, чужая, Вся в цветах иль в снегу… Я вам жить завещаю, — Что я больше могу? Завещаю в той жизни Вам счастливыми быть И родимой отчизне С честью дальше служить. Горевать – горделиво, Не клонясь головой, Ликовать – не хвастливо В час победы самой. И беречь ее свято, Братья, счастье свое — В память воина-брата, Что погиб за нее.