Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

Поэзия Твардовского — это поэзия новой действительности, поэзия жизни и труда советских людей, поэзия нашей современности и нашего движения в будущее. Так родилась поэзия многоголосья и многоликости людей и событий, лирико-эпической истории современности. Поэзия нового народа, ставшего сознательной исторической личностью, ответчиком за все на свете. Поэзия самого процесса становления такой личности во всем его «крутом и жестком поте». Отсюда — новый синтетизм художественного метода, новый тип стихотворений и поэм, с их жанровой свободой, нечувствительными переходами лирики в повествование и наоборот, с их новым жанром свободного рассказа «с середины». Синтез лирического, повествовательного и драматического начала в поэзии. Синтез метафорического и точного, вплоть до «документальности», слова. Синтез пластического и аналитического изображения, с некоторым преобладанием аналитического начала. Расширение площадки поэзии — искусство вместить в сердце поэта «все дни и дали». Новая поэзия диалектики «текучего вещества» жизни, времени, личности и ее устойчивых ценностей, поэзия дороги и дома. Поэзия подъема и трудностей в формировании социалистического чувства личности, чувства коллективной личности, духовного роста трудового человека. Именно это отразилось и выразилось в поэзии Твардовского, в ее предельной конкретности, трезвой и вдохновенной правде, в поэзии, идущей вместе с нами по сложным путям времени.

А.

МАКЕДОНОВ

Стихотворения

Родная картина

Куда ни глянь – открытые для взора, Бегут поля в полосках межевых… Серебряными блюдами – озера Расставлены в прогалинах сырых… Ничуть не подрастающий сосонник Засыпал редко луговую даль… Здесь, словно резвые и молодые кони, Промчались детские мои года… У кладбища, сгущаясь синим бором, Сосонник говорлив и жутко тих… Болота… И болотные озера Серебряными блюдами на них.

<1927>

Яблоки

Спать и слышать яблока паденье Сторожу садовому наказ. Сторожу за ревность платят деньги, Говоря об этом всякий раз. Сторожа, укрывшись в шалаши, Ожидают воровской души. По малейшему ночному звуку, Захватив тотчас берданку в руку, В темноту бегут по одному, Наклонясь от сучьев, как в дыму. Днем они осматривают сад. Может, яблоки считают: все ли? Может, смотрят – так ли все висят, Как вчера на веточках висели. Сад смотреть – заняться больше нечем, Кроме разговоров и махорки. Вот и смотрят, пробуют подпорки, Словно в церкви поправляют свечи. Да, по осени бывает случай — Груза не выдерживают сучья. И тогда, понятно, сторожа За увечье дерева дрожат. Строго отвечают перед каждым Из артельщиков – своих же граждан. Настрого блюдутся сторожами Яблок дорогие урожаи. …Каждый год – который год подряд — Открывается на праздник сад. Со знаменами, с толпой нарядной, С духовою музыкой парадной. Председатель говорит, а рядом Появляется второй оратор. Это – представитель городской, Машет он уверенно рукой. И рукою этою берет Только что упавший плод. Яблоко ворочает рука. И внимателен оратор так, Словно хочет видеть червяка, Что бывает в яблоке червяк. За оратором в одном порядке Все берут какой угодно сорт: Хочешь сладких, хочешь кисло-сладких, Можешь бабушкино и апорт. Кое-кто вздыхает огорченно, Думая о яблоках печеных… Все едят на месте, но любой При желанье может взять с собой. …Хочется представить напоследки, Что, возможно, в этот час в саду На виду, Облегченные, приподнимались ветки.

₁₉₂₉

Снег стает, отойдет земля

Снег стает, отойдет земля, Прокатится громок густой. Дождь теплый хлынет на поля И смоет клочья пены снеговой. Запахнет тополем волнующе. Вздыхаешь, говоришь: – Весна… — Но ждешь, но думаешь, Что пережил не всю еще Весну, какая быть должна.

₁₉₃₂

Разлив Днепра

Широко разлился Днепр. Ни конца, ни края нет. Затопил берега, Заливные луга. Затопил Приднепровье, Низкорослые кусты. И пошли, пошли с верховья На Смоленск – плоты.

₁₉₃₃

Лес осенью

Меж редеющих верхушек Показалась синева. Зашумела у опушек Ярко-желтая листва. Птиц не слышно. Треснет мелкий Обломившийся сучок, И, хвостом мелькая, белка Легкий делает прыжок. Стала ель в лесу заметней — Бережет густую тень. Подосиновик последний Сдвинул шляпу набекрень.

¹⁹³³

Рожь отволновалась

Рожь отволновалась. Дым

прошел. Налило зерно до половины. Колос мягок, но уже тяжел, И уже в нем запах есть овинный…

¹⁹³³

Усадьба

Над белым лесом – край зари багровой. Восходит дым все гуще и синей. И сразу оглушает скрип здоровый Дверей, шагов, колодцев и саней. На водопой проходят кони цугом. Морозный пар клубится над водой, И воробьи, взлетая полукругом, Отряхивают иней с проводов. И словно на строительной площадке — На доски, на леса – легла зима. И в не заполненном еще порядке Стоят большие новые дома. Они выглядывают незнакомо На улице огромного села, Где только дом попа и назывался домом, А церковь главным зданием была; Где шли к воде поодиночке клячи И, постояв, отказывались пить; Где журавель и тот скрипел иначе, Совсем не так, как он теперь скрипит… Надолго лег венцами лес сосновый. И лес хорош, И каждый дом хорош. …Стоишь, приехав, на усадьбе новой И, как Москву, Ее не узнаешь.

¹⁹³⁴

Тревожно-грустное ржанье коня

Тревожно-грустное ржанье коня, Неясная близость спящего дома… Здесь и собаки не помнят меня И петухи поют незнакомо. Но пахнет, как в детстве, – вишневой корой, Хлевами, задворками и погребами, Болотцем, лягушечьей икрой, Пеньковой кострой И простывшей баней…

¹⁹³⁴

Утро

Кружась легко и неумело, Снежинка села на стекло. Шел ночью снег густой и белый — От снега в комнате светло. Чуть порошит пушок летучий, И солнце зимнее встает. Как каждый день – полней и лучше, Да будет лучше новый год. И дней, что отмечают люди, Часов таких, как этот час, — При нас с тобою много будет И много-много – после нас…

₁₉₃₅

Смоленщина

Жизнью ни голодною, ни сытой, Как другие многие края, Чем еще была ты знаменита, Старая Смоленщина моя? Бросовыми землями пустыми, Непроезжей каторгой дорог, Хуторской столыпинской пустыней, Межами и вдоль и поперек… Помню, в детстве, некий дядя Тихон, — Хмурый, враспояску, босиком, — Говорил с безжалостностью тихой: – Запустить бы все… под лес… кругом… Да, земля была, как говорят. Что посеешь, – не вернешь назад… И лежали мхи непроходимые, Золотые залежи тая, Черт тебя возьми, моя родимая, Старая Смоленщина моя!.. Край мой деревянный, шитый лыком, Ты дивишься на свои дела. Слава революции великой Стороной тебя не обошла. Деревушки бывшие и села, Хуторские бывшие края Славны жизнью сытой и веселой, — Новая Смоленщина моя. Хлеб прекрасный на земле родится, На поля твои издалека — С юга к северу идет пшеница, Приучает к булке мужика. Расстоянья сделались короче, Стали ближе дальние места. Грузовик из Рибшева грохочет По настилу нового моста. Еду незабытыми местами, Новые поселки вижу я. Знаешь ли сама, какой ты стала, Родина смоленская моя? Глубоко вдыхаю запах дыма я. Сколько лет прошло? Немного лет… Здравствуй, сторона моя родимая!.. Дядя Тихон, жив ты или нет?!

₁₉₃₅

Ледоход

Лед идет, большой, громоздкий, Ночью движется и днем. Все заметнее полоска Между берегом и льдом. Утром ранним, утром дымным Разглядел я вдалеке, Как куски дороги зимней Уплывали по реке. Поперек реки широкой Был проложен путь прямой. Той дорогой, той дорогой Я ходил к тебе зимой… Выйду, выйду напоследки, Ой, как воды высоки, Лед идет цепочкой редкой Серединою реки. Высоки и вольны воды. Вот пройдет еще два дня — С первым, с первым пароходом Ты уедешь от меня.