Стихотворения. Поэмы
Шрифт:
Ведь и вся эпоха у Твардовского — это переправа, это перевоз, это битва на переправе.
Дороги жизни и души человека изображены Твардовским в их реальной сложности, конкретности, неповторимой достоверности, многообразии поворотов, подчас зигзагов. Это многообразие дорог сливается в «дорогу дорог» времени и народа. Так система образов пути не только получает метафорическое и символическое значение, но становится единой структурой всего поэтического мира Твардовского.
Мир дороги — времени, пути, текущего потока жизни сопрягается у Твардовского и с другой группой сквозных образов. Это образы устойчивых ценностей — «дома», «жилья»; человека-путника, работника и жителя; наконец—природы. Поэт и его герои — не домоседы, но они уходят из домов и возвращаются в них, берегут старые, строят и обживают новые.
«Я покинул дом когда-то, ПозвалаОбраз дома, как и образ дороги, имеет много расширяющихся кругов значений, от самых малых до самых больших. Самая малая устойчивая исходная клеточка, площадка бытия — это «отчий угол». Поэт возвращается к нему многие десятки раз. «Отчий угол» расширяется в «хутор Загорье». С ним связана «станция Починок». Более широкий круг — Смоленщина, еще более широкий — различные другие «края» родины, например, просторы Сибири. И еще более широкий — вся «страна родная», родина и, наконец, родная «мать-земля». Нельзя назвать другого поэта, у которого бы так сочетался пафос своей местности, «отчего угла» с пафосом «семи тысяч рек» и «всех краев», которые тоже стали своими. Площадка «дома» расширяется, им становится вся родина, ибо вся она — «моя, моя, моя». Расширение площади не умаляет любви к исходной, как говорил сам Твардовский, «малой родине», которую вместе с тем он никогда не идеализировал и не противопоставлял Большой Родине.
Твардовский родился в деревенской России, и его «отчий угол» ей принадлежит. Поэзия этого «угла» также продолжает огромную традицию, но Твардовский раскрывает новое богатство духовной жизни крестьянской семьи, труд новой эпохи. Твардовский отчетливо утверждает уход от «скудности», утверждает преобразование самых глухих «отчих углов», этим исполнена его поэзия тридцатых годов. Поэзия отчего дома переходит в поэзию нового дома, «новоселья». Это отражало пафос всей нашей жизни, так же как и пафос строительства дорог, вдохновлявшего и других поэтов времени. Но важной индивидуальной особенностью Твардовского является именно соединение поэзии «дома» и поэзии «дорог». Поэтому так ищет он в самих дорогах точность маршрута, и точные вехи, и что-то жнлое. Отсюда особая «очерковость», как бы документальность каждого поэтического события — и в лирических стихах, и в поэмах. Мы всегда знаем место и время действия,— будет ли это хутор Загорье пли населенный пункт Борки, И если оно не обозначено географическими координатами, то обозначено координатами определенного «пространства событий» с неповторимыми приметами людей, времени, обстановки. В диалектике потока бытия Твардовский всегда находит нечто не только законченно-определенное, но и согретое живым человеческим теплом; образ «дома» у «дороги» или на дороге может быть многозначной метафорой этого поэтического принципа.
«Дома» и «дороги» нашего мира, мира Твардовского, густо населены, и в центре его внимания всегда человек — житель, путник, строитель, мастер, новосел, защитник и воин. Твардовский ввел в поэзию огромный мир людей, типических характеров эпохи.
Трудно даже перечислить — так их много: десятки, сотни людей,— и все разные. Никогда еще в истории поэзии ни одна поэтическая площадка не была населена так густо и так многолико. Даже в некоторых лирических стихотворениях. В 31 строке стихотворения «Братья» сплетены судьбы трех человек, и все трое — это не безликие фигуры, а характеры, лица, а за ними судьба целой семьи. А в одном из последних стихотворений «Как не спеша садовники орудуют...», в 24 строках, еще более сложное сплетение, клубок человеческих образов, параллелей и контрастов их поведения,— и через них — в них — горе сына, потерявшего мать.
Поэт знает ясно, кто его — и народа — враги и друзья, он дает яркие образы и врагов, и мнимых друзей, но прежде всего его интересуют наши люди, действительный народ, «тот народ, Россия». Это и персонажи его поэм и «сюжетных» или «описательных» стихотворений; и само авторское «я»; и образы читателей, явных или подразумеваемых собеседников поэта и его героев. В творчестве Твардовского эти читатели-собеседники играют совершенно особую роль. Они участвуют в движении всех поэм и стихотворений — как адресаты, как слушатели, как непосредственные деятели самой поэтической беседы, рассказов и даже, косвенно, самих событий.
При всем многообразии людей — от Никиты Моргунка до Василия Теркина или от Теркина до лирических героев последних стихов — есть и общее, главное, объединяющее всех героев. Это — советский трудовой народ с огромной традицией труда, патриотизма, искания правды и огромными новыми возможностями и целями, новый рабочий человек (отнюдь не только крестьянин!) в полном объеме значения этих двух слов. Путником, новоселом, ответчиком становятся и «мужичок горбатый», и бывший Степка Голубь — ныне Голубев Степан, и замечательный дед Данила, и многие-многие другие — плотники, кузнецы, шоферы, печники, солдаты, генералы, вплоть до самого Ленина.
«КтоМножество людских путей в едином «строю необозримом».
Особый ряд образуют женские характеры, в том числе излюбленный у Твардовского образ женщины-матери и жены-подруги, достойной в труде, радости и беде, самоотверженной, стойкой, деятельной, с ее пристальной, деловито-заботливой, неутомимой любовью. Образ матери (в лирических стихах разных лет и в поэме «Дом у дороги») несет в себе самое задушевное народное начало. Мелодия этого образа сливается с русской песней, с красотой русской природы, с поэзией внутренней общности народной семьи, дома и с обобщенным образом матери-родины и матери-земли.
Вершиной и средоточием героев Твардовского является удивительный и родной Василий Теркин с веселой, открытой, героической душой, «большой любитель жить», «святой и грешный» «русский чудо-богатырь». Он работник, воин, гармонист, товарищ — «помочь любитель». И мы видим, как этот внук деда Данилы, или Кузьмы многодетного, или правдоискателя Гордея уже несет правду не только по всем дорогам огромной страны, но и по дорогам на Берлин, и вся освобожденная от гитлеровцев Европа на русском языке говорит ему спасибо.
Он стоит, освободитель, Набок шапка со звездой, Я, мол, что ж, помочь любитель, Я насчет того простой.И мы видим, как этот герой-освободитель парится в бане, чинит часы, шутит с товарищами и ведет победоносный спор с самой Смертью за жизнь на земле.
Уже много писалось об этом характере, его сложности, многосторонности, цельности, историческом значении. В Теркине сосредоточено самое общее, важное в народе, то, что его объединяло в момент наиболее напряженной борьбы и что было прежде всего нужно для победы: непреодолимое жизнелюбие, деятельная товарищеская гуманность, взаимопомощь, вера в правоту народа и в его победу; органическая, не помпезная, чуждая внешних эффектов храбрость, удаль, способность к самоотверженности; трудолюбие; дисциплина, терпение; трезвый, лишенный всякого бодрячества и хвастовства, но неистощимый оптимизм, юмор, полная правдивость, честность. Ничто человеческое ему не чуждо, и отнюдь нельзя представлять его себе «беззаботным великаном». Он — «заботный», его оптимизм и вера включают в себя и грусть, и минуты слез, и минуты одиночества, также естественные и необходимые, как и его непрерывный героизм. Он человек «простой закваски, // Что в бою не чужд опаски». У него есть и вполне прозаические черты рядового солдата своего времени. И выпить он, видимо, не дурак, и может помечтать о том, как будет красоваться перед девчонками в родной деревне, может и чуточку слукавить, в духе солдата из народных сказок. Но, по существу, ничего «грешного» в нем нет. Все — положительное, даже «святое». Оно доступно каждому, ибо заложено в основных чертах народного характера. В сущности, основное в Теркине — это именно нормальное, душевное здоровье, так сказать, высшая нормальность -трудового советского человека.
Но в этом общенародном — много выходящего за рамки обыкновенного, хотя опять-таки присущего народному характеру. Правильно отмечались в Теркине душевная тонкость, деликатность, высшая интеллигентность сердца. И в труде, и в воинском подвиге, и в быту, и в веселье — он органически и щедро талантливый мастер. Он прежде всего универсальный работник — и «плотник», и «печник», и «на все руки», строитель и житель дома, который несет все свое с собой. И война для нею также работа. И подвиг — работа. Но более того. Он универсальный мастер искусства жить — не в обывательском, а в подлинном смысле. Он «курит, ест и пьет со смаком // На позиции любой». Он — талант самой «жизни на земле», человек, который делает хорошо все, за что берется, умеет жить и чувствовать по-человечески — в любых условиях. Везде он «друг-знакомец» и везде «помочь любитель». А на войне он не только смел, но и необыкновенно удачлив и может, когда надо, быть совсем не рядовым, а командиром (однако совсем к этому не стремясь). А в шутке, в рассказе, в понимании людей, в глубоком поэтическом чувстве — он просто настоящий большой художник, под стать самому Твардовскому, который местами сознательно себя с ним сливает. И даже когда Теркин моется в бане, он моется талантливо, поэтически, с удалью и красотой. Он, в любой своей прозе,— поэтичен (как и поэзия Твардовского). Все обычные человеческие действия становятся у Теркина эстетическими, красивыми, ибо характеризуются разумной внутренней мерой, согласованностью. Все он делает «так-то ладно, так-то складно». Это сказано и про то, как он починил «завалящую пилу», и даже про то, как он ест яичницу с салом