Не исполнив, Лулу, твоего порученья,Я покорно прошу у тебя снисхожденья.Мне не раз предлагали другие печенья,Но я дальше искал, преисполненный рвенья.Я спускался смиренно в глухие подвалы,Я входил в магазинов роскошные залы,Там малиной в глазури сверкали кораллыИ манили смородины, в сахаре лалы.Я Бассейную, Невский, Литейный обрыскал,Я пускался в мудрейшие способы сыска,Где высоко, далеко, где близко, где низко, —Но печенья «Софи» не нашел ни огрызка.
Лунные блики, стройные башни…
Лунные
блики, стройные башни,Тихие вздохи, и флейты, и шашни.Пьяные запахи лилий и роз,Вспышки далеких, невидимых гроз…
Для Вас в последний раз, быть может…
Для Вас в последний раз, быть может,Мое задвигалось перо, —Меня уж больше не тревожитВаш образ нежный, мой Пьеро!Я Вам дарил часы и годы,Расцвет моих могучих сил,Но, меланхолик от природы,На Вас тоску лишь наводил.И образумил в час молитвыМеня услышавший Творец:Я бросил страсти, кончил битвыИ буду мудрым наконец.
…подо льдом, подо льдом…
…подо льдом, подо льдомМёртвым его утопили в проруби,И мёрзлая вода отмывает с трудомЗапачканную кровью бороду.Под глазами глубокие синие круги,Полощется во рту вода сердитая,И тупо блестят лакированные сапогиНа окоченелых ногах убитого.Он бьётся, скрючившись, лбом об лёд,Как будто в реке мёртвому холодно,Как будто он на помощь царицу зовётИли обещает за спасенье золото.Власть и золото, давшиеся ему,Как Божий подарок! или всё роздано,И никто не пустит в ледяную тюрьмуХоть струйку сибирского родного воздуха?
В юдольной неге милых встреч…
В юдольной неге милых встречЕсть соучаствующий гений,Неуловимейшая речь —В ленивом ропоте растений.У зримых черт — незримый лик,И в сердце есть под каждой схимойПо сладости неизъяснимойИ сил таинственный родник.
19 февраля 1916 г. Санкт-Петербург
Оденет землю синий лед…
Оденет землю синий лед,Сверкнут блестящие морозы,Но не внезапно отцвететБлаженный куст тепличной розы.Есть жар, воспитанный в кровиИ не идущий сердца мимо, —И роза милая любвиОт увядания хранима.
16 мая 1916 г.
Смотр
На солнце, сверкая штыками —Пехота. За ней, в глубине, —Донцы-казаки. Пред полками —Керенский на белом коне.Он поднял усталые веки,Он речь говорит. Тишина.О, голос! Запомнить навеки:Россия. Свобода. Война.Сердца из огня и железа,А дух — зеленеющий дуб,И песня-орёл, Марсельеза,Летит из серебряных труб.На битву! — и бесы отпрянут,И сквозь потемневшую твердьАрхангелы с завистью глянутНа нашу весёлую смерть.И если, шатаясь от боли,К тебе припаду я, о, мать,И буду в покинутом полеС простреленной грудью лежать —Тогда у блаженного входаВ предсмертном и радостном сне,Я вспомню — Россия, Свобода,Керенский на белом коне.
27 июня 1917, Павловск
Похищение
Потемнели горние края,Ночь пришла и небо опечалила —Час пробил, и легкая ладьяОт Господних берегов отчалила.И плыла она, плыла она,Белым ангелом руководимая:Тучи жались, пряталась луна…Крест и поле — вот страна родимая.Скованная льдом речонка спит,Снежным серебром блестит околица,На краю у поля дом стоит,Там над отроком священник молится.Ночь поет как птица Гамаюн.Как на зов в мороз и ночь не броситься?Или это только вьюжный вьюнПо селу да по курганам носится?Бьется отрок. Ох, душа растет,Ох, в груди сейчас уж не поместится.«Слышу… Слышу… Кто меня зовет?»Над покойником священник крестится.Плачет в доме мать. Кругом семьяПричитает, молится и кается,А по небу легкая ладьяК берегам Господним пробирается.
Павловск, 1917 г.
О, кровь семнадцатого года!
О, кровь семнадцатого года!Еще бежит, бежит она —Ведь и веселая свободаДолжна же быть защищена.Умрем — исполним назначенье.Но в сладость претворим сперваСебялюбивое мученье,Тоску и жалкие слова.Пойдем, не думая о многом,Мы только выйдем из тюрьмы,А смерть пусть ждет нас за порогом,Умрем — бессмертны станем мы.
Журфикс
В гостиной в чопорном креслеРасплачусь как мальчик сейчас, —Под лифом парижского домаРусалочье сердце у вас.В глазах — огонек золотистый,Насмешливо поднята бровь…Но ваши холодные губы,И с вами опасна любовь.Скорее из дома, где дамойВ кругу говорливых гостейРусалка доверчивых губитПо старой привычке своей:Уже я чрезмерно рассеян,Уже я невесел и нем…Нет, лучше я чая не выпьюИ желтого кэкса не съем.
21 февраля 1918 г.
Снежная церковь
Зима и зодчий строили так дружно,Что не поймёшь, где снег и где стена,И скромно облачилась ризой вьюжнойГосподня церковь — бедная жена.И спит она средь белого погоста,Блестит стекло бесхитростной слюдой,И даже золото на ней так просто,Как нитка бус на бабе молодой.Запела медь, и немота и негаВдруг отряхнули набожный свой сон,И кажется, что это — голос снега,Растаявшего в колокольный звон.
Нижний Новгород, март 1918
Что в вашем голосе суровом?
Что в вашем голосе суровом?Одна пустая болтовня.Иль мните вы казенным словомИ вправду испугать меня?Холодный чай, осьмушка хлеба.Час одиночества и тьмы.Но синее сиянье небаОдело свод моей тюрьмы.И сладко, сладко в келье теснойУзреть в смирении страстей,Как ясно блещет свет небесныйДуши воспрянувшей моей.Напевы Божьи слух мой ловит,Душа спешит покинуть плоть,И радость вечную готовитМне на руках своих Господь.
