Стихотворения. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой
Шрифт:
В свете преемственности литературных традиций можно установить закономерность пародийного характера элегической лирики Мятлева, о котором говорилось подробно выше.
Прозаически-разговорные обороты, «снижающие» условный стиль элегии и так часто встречающиеся у Мятлева, идут от скрещения условного языка элегии с простонародно-разговорным языком его юмористических стихотворений, то есть скрещения элементов, идущих от разных традиций: от элегической лирики Жуковского — Козлова с одной стороны, и от сатиры XVIII века — с другой.
Здесь мы имеем как бы завершение целой линии в русской поэзии. Но Мятлев не только завершитель, он, как ни ограничен масштаб его поэзии, и зачинатель. Он создал на русской почве новый тип поэзии — поэзию юмористического журнала. Он был одним из предшественников и некоторых крупнейших явлений в поэзии сатирической.
Разъезжает героиня Мятлева не «пур афер», а для собственного удовольствия. Путешествует она по Германии, Швейцарии и Италии, и, надо полагать, не умри Мятлев сравнительно молодым, она поехала бы и во Францию. [46]
В одной из записок А. О. Смирновой Мятлев говорил: «О вы, истинная, настоящая мать Курдюковой, ибо вы ее родили: я о вас думал все время, писав ее нашептыванья. О вы, которой одной она посвящена и принадлежит». [47] Трудно предположить, чтобы слова о том, что Смирнова — «настоящая мать Курдюковой», были сказаны всего лишь комплимента ради. Мысль, что именно Смирнова в какой-то мере подсказала, определила, очертила образ Курдюковой, высказана в этих строчках с такой категоричностью, что их нельзя отнести к тонкостям и иносказаниям обычной светской переписки.
46
В настоящем томе публикуются отрывки из неосуществленного замысла путешествия госпожи Курдюковой во Францию — «Нечто о «Гугенотах»» и «Но вот чудное явленье...», с 595.
47
И. П. Мятлев, Полн. собр. соч., т. 1, с. 185.
Разумеется, ни оригиналом, ни одним из прототипов Курдюковой А. О. Смирнова не могла быть. «Посвящение» автора нужно понимать совсем в другом смысле. Находясь за границей, Смирнова прислала в 1833 году П. А. Вяземскому письмо, в котором шутливо, юмористически описывала одиссею своей поездки в Берлин Он ей отвечал: «Ах, матушка, Александра Денисовна, вы вся в папеньку, Дениса Ивановича Фонвизина». [48] Смирнова великолепно владела русским языком, умела рассказывать точно, ярко и выразительно. Именно этим ее свойством объясняется то, что Вяземский назвал ее дочерью Фонвизина. Она и сама гордилась этим приписанным ей Вяземским родством. В письме В. А. Жуковскому от 2 октября 1842 года она писала: «При свидании многое бы Вам рассказала, но писать я не охотница и не мастерица, наипаче по-русски, писать же к вам по-французски стыдно мне, Фон-Визинше». [49] Очевидно, именно умение устно рассказывать с остротой, с юмором, с актерской выразительностью — было свойственно Смирновой. Ее отношение к Курдюковой объясняется эпизодом, рассказанным ею в своей автобиографии: «Государь очень любил маскированные балы... Раз мне пришла в голову мысль попробовать заинтриговать публику... Я подошла к (А. Ф.) Орлову, сказала ему, кто я, и что я хочу позабавить государя. «Вот очень любезная маска, государь, только плохо говорит по-французски». — «Вотер мажесте, пермете vous raconter mes малёр. Мои пер иль ете юн капитан де л'арме де Кавказ, ма мер вдова авек боку des enfants» (Ваше величество, разрешите рассказать вам о моих несчастьях. Отец мой был капитаном Кавказской армии. Мать моя вдова, имеет много детей). — «Да ты уж лучше говори по-русски, и, судя по твоему домино, ты не без грации». — «Се мадам Тумански после бал, qui m'a donn'e cette домино et m'a dit: «Il faut парлер en fran`eais. Sans cela on croira que vous ^etes mauvais жанр» (Мадам Туманская после бала дала мне это домино и сказала: «Надо говорить по-французски, иначе подумают, что вы особа дурного тона»), а что такое это, не знаю, у нас в Саратове не разбирают». — «Так вы из Саратова сюда приехали?..»» Так началась мистификация, которую Смирнова позволила себе, пользуясь маскарадными обычаями. Николай I рассказывал ей обо всех присутствовавших на бале, назвал несколько имен, и в конце беседы она воскликнула: «Ах, боже мой, что скажут в Саратове, что я затесалась в такое общество: все графы и итальянский посланник!» [50]
48
Л. Крестова, А. О. Смирнова. Биографический очерк. В кн.: А. О. Смирнова, Записки, дневник, воспоминания, письма, М., 1929, с. 50.
49
«Русский архив», 1902, No 5.
50
А. О. Смирнова-Россет, Автобиография (неизданные материалы), М., 1931, с. 203-206.
По свидетельству Смирновой, Мятлев хорошо знал об этом эпизоде: «К этому случаю Мятлев m'a dit: «J'ai 'et'e hier dans le mascarade. Там был домино роз, в который влюбилась вся Европа, но были также des dames, comme иль не фо па»» (Сказал мне: «Я был вчера в маскараде... дамы дурного тона»). Вероятно, именно этим происшествием и объясняются слова Мятлева в письме: «Вы истинная, настоящая мать Курдюковой». Смирнова и вообще в высшей степени обладала чувством юмора, любила разыгрывать, любила маскарадное притворство, умела подражать чужой речи. Вот это умение носить маску, это пристрастие к розыгрышу, к юмору, комизму, подражание саратовской помещице, коверкающей французский язык, явно дали Мятлеву тему Курдюковой и обусловили ее характер.
Однако самое это слово — характер — применительно к Курдюковой у современной автору критики вызвало сомнения. Критики никак не могли согласиться между собой в том, что же такое Курдюкова, и предлагали множество всяких определений Для понимания существа поэмы Мятлева необходимо процитировать некоторые из них.
Одна из наиболее ранних рецензий была напечатана в 1841 году в «Москвитянине» и принадлежит С. П. Шевыреву. Он утверждал, что поэма — «забавный фарс», не имеющий ничего общего ни с подлинной художественной литературой, ни с эстетикой, и «действие, производимое на нас подобными фарсами, можно сравнить с действием щекотанья. Одному достаточно показать пальцы, он уже смеется, а другого как ни смешите — ничего не выйдет». Далее детально обосновывалось различие между фарсом и истинной комедией. «Однако, — писал Шевырев о поэме, — нельзя не сознаться в том, что она представляет явление замечательное в нашей современной словесности». И, наконец, Шевырев так формулировал свое понимание смысла и характера Курдюковой — «Курдюкова — русская губерния (провинция). Она пустилась в поездку по Европе, по примеру столиц Так не в первый раз уже обе столицы смеются над провинцией». Но, подробно характеризуя героиню, автор рецензии упрекает автора поэмы в нелогичности Так, ему представляется, что Курдюкова излишне умна, и в доказательство он цитирует ее рассуждение о системе таможенных ограничений. С другой стороны, Шевырев осуждает ее за склонность к неприличиям, которая «доходит в госпоже Курдюковой до какой-то непобедимой страсти... Это не она, это не наша благонравная, скромная, почти патриархальная губерния». [51]
51
«Москвитянин», 1841, No 3, с. 6.
Год спустя «Русский вестник» напечатал рецензию Н. А. Полевого, в которой он категорически отвергал толкование Шевырева и выдвинул свое понимание смысла поэмы: «Нам кажется так, что человек с умом и чувствами выпустил куклу и, стоя за нею, подсказывал ей свои заметки, которых нельзя назвать ни пародией, ни сатирой; лицо Курдюковой — лицо замечательное: оно принадлежит к клоунам или шутам Шекспира, к Иванушкам, Емелюшкам-дурачкам наших народных сказок». Перечисляя ряд стихотворений Мятлева, рецензент находит в них «собрание картин оригинальных, проявлений неподдельного гумора, образчик коих видите вы в Курдюковой». [52]
52
«Русский вестник», 1842, No 5, с. 158-160.
Сочувственную рецензию напечатала позднее и «Библиотека для чтения», соединив рецензию с некрологом: «Благоразумнейший из людей, он ставил честолюбие гораздо ниже каламбура, почитал первою потехою — жить честно, благородно, и первым делом смеяться безвредно над всем, начиная с самого себя, — кончил веселую книгу, и с последнею шуткою бросил перо и жизнь вместе, как вещи отныне впредь ненужные. Не шутите, прошу вас, над шутками — шутка самое серьезное дело на этом свете. Все важное пропадает; одна только шутка бессмертна... И, что ни говорите, «Курдюкова» принята Русью как национальная шутка, как родная, в высшей степени своя острота. «Курдюкова» останется на Руси народным творением: так хорошо в этой книге схвачена и выражена самая комическая черта нашей первозданной образованности... Доказательство того, что Мятлев, при всем пристрастии к самой легкой и пересмешливо-шутливой форме, одарен был истинно-поэтическою душою и сильно чувствовал прекрасное, служат эти свободные, добровольные, мгновенные переходы от потехи, карикатуры, шутки к трогательному и возвышенному». [53]
53
«Библиотека для чтения», 1844, т 62, с. 57.
Пройдет меньше пятнадцати лет, и та же «Библиотека для чтения», которая так заступалась за Курдюкову, после выхода в свет первого полного собрания сочинений Мятлева в 1857 году совсем иначе отзовется о его поэме (правда, оказавшись в руках уже другого редактора — А. В Дружинина). В этот период, накануне шестидесятых годов, и поэзия Мятлева, и его поэма кажутся чем-то странным и нелепым, явлением, находящимся вне искусства.
«Что такое госпожа Курдюкова, — писал в своей статье В Водовозов, — есть ли это какой-нибудь тип? Есть ли в том представлении, которое слагается о ней из ее «сенсаций» и «замечаний», что-нибудь характеристическое, человеческое, наконец, даже правдоподобное. Решительно ничего; госпожа Курдюкова — химера, чудовище, что-то среднее между гимназистом третьего класса, помещицей и посадской бабой... Г-жа Курдюкова на каждом шагу останавливается и рассуждает о вещах, заставляющих предполагать в ней образования настолько же, насколько его было в самом авторе: она знает, что такое Ганза, читала Милота, Карамзина, намекает на отношение Новгорода к Московскому князю... Но необыкновенная ученость не мешает госпоже Курдюковой обнаруживать в своих впечатлениях и замечаниях невежество и дикость, свойственные деревенской бабе...» [54]
54
«Библиотека для чтения», 1857, т, 143, с. 45.
Критик вообще резко отзывается о некоторых принципах поэзии Мятлева, в частности отвергает «макаронический» стих. На этом основании он отвергает и одно из лучших сатирических стихотворений Мятлева «Сельское хозяйство», построенное как своеобразный диалог, в котором одна сторона говорит по-русски, другая — по-французски.
Как ясно из приведенных цитат, критиков смущала прежде всего раздвоенность героини-повествователя. Действительно, если рассматривать этот образ как слитный, связанный в некоем единстве, как цельный характер или как тип, то Курдюкова начинает казаться странно раздвоенной: она и умна, и образованна, и начитанна — и одновременно груба, тупа, невежественна.